257 Views
Написав три рассказа, как-то вечером я решила принести их настоящему, прости Господи, писателю, который, правда, хорошо ко мне относился, потому что, когда я была маленькой, он приходил в гости к моему папе, и они пили пиво. И вот сидит он у себя за столом, читает-читает и, главное, ржёт всю дорогу, как дурак, будто я ему свежие анекдоты подкинула. Я через плечо заглядываю и понять не могу: вроде и рассказы мои, и смешного ничего не писала. Ну он, конечно, просекает это дело и через спину мне говорит:
— Ну ты, Анька, прямо литературный панк!
— Это ещё почему? — удивилась я.
Он взял одну из двух бумажек с текстом — это я чтоб сэкономить, пятым шрифтом всё напечатала — и говорит:
— Ну вот здесь у тебя, например, написано про какие-то «объедки какашек».
Я так напрягалась вся и говорю:
— А что, если бы я написала про «объедки цветов», я была бы литературным хиппи?
— Ну не знаю, Анька, но тебе реально надо что-то над собой подумать, опыта тебе не хватает. Какие-то темы новые брать, образы. Расширять свой, понимаешь, кругозор. Ты только на меня реально не обижайся за критику, я с твоим папой пиво пил и пивом запивал, а твои рассказы и дальше читать буду.
Я подумала и решила не сердиться. Думаю, в принципе да, пиво с моим папой он реально пил, а это не всякий может. Батя-то обычно пиво дня три-четыре не переставая пьёт, пока деньги на водку не закончатся, или мама по шее не даст. Так что опыта писателю-то моему точно не занимать. А главное ему пришлось идти ради этой ужасной участи на жуткие страдания и невыносимые лишения, словно он и впрямь какой-нибудь настоящий писатель, как Иван Тургенев или Виктор Пелевин.
В общем, выхожу я такая и чапаю в сторону гаражей, вдруг там уже Светка с Танькой меня ждут. Но не успела я сделать и ста шагов, как смотрю, на скамейке сидит наша знакомая готка, Риточка Ротко и плачет горькими слезами. А я, может не знаете, девочка добрая и терпеть не могу пройти мимо, если кто-то рядом плачет весь такой униженный и оскорблённый как герои первой трети романов Достоевского. В общем, подошла я к ней такая и села рядом, утешать.
— Чмоки, Ритуся! Ты чё слезу пускаешь, как взаправду обиженная? Неужели Аська Яковлева опять блондинкой обозвала? — сказала я, осторожно гладя по косухе, чтобы не зацепиться за торчащие отовсюду острые заклёпки, скрепки и шипы.
— Не, Анька… хмык… это я не по Аське…
— А чё тогда? Завучиха опять гнобит перекраситься из красно-зелёного в её любимые бесцветные цвета?
— Хмык… Нет, Анют… Я… я плачу потому что… потому что я сегодня прочла на нашем главном готическом сайте, что все готы морально обязаны наплакивать по стакану слёз в день!
Тут я перестала её гладить и почему-то задумалась о молодости моего дурацкого папы, когда он был обязан сдавать какие-то членские взносы, которые у меня на слух ассоциируются с чем-то очень звонким и носатым. Да, у каждого из нас есть свои обязанности и призвание — Ритка вот должна плакать, а я сочинять, сочинять и сочинять! И тут в мою голову запала совершенно суперская мысль, клёвая как аниме про чебурашек, уже не помню, как оно называется. Если литературным панком я уже была, литературным хиппи не хочу, значит самое время мне стать литературным готом!
— Ритка, а можешь сказать, что жрут обычно твои готы?
— Ну… портвейн наверно. Или водку. Не важно что, главное ночью и на кладбище!
О кайф, думаю. Как раз нажрусь я там, а Ритка со мной наплачется, обе довольны будем. И припрусь я тогда к писателю, и предъявлю ему объедки нашей готической жрачки, пусть радуется моему круто возрастающему литературному опыту. Толкнула я Ритке эту идею. Та, конечно, особо не сопротивлялась — ещё бы, какой гот окажется ночью на кладбище идти. Собирались мы, понятное дело, недолго — в ту же ночь двинули на Калитниковское кладбище, что за заводом Микояна, где мясо делают, оно ближе всех к нам пешком находится.
Ночь разносилась по городу тёмным клочковатым одеялом, которое поставили на жёсткую стирку, да так и забыли. Точки звёзд были рассыпаны как-то очень безалаберно и напоминали своим бездарным расположением весь этот беспредел, который творится в нашей стране. «Может оттуда и берутся готы, что весь мир, вся Россия так скоропостижно погружается в фееричный траур?» — думала я, но тут перед нами неожиданно возникло кладбище. То самое, перед которым в советское время был Птичий рынок, где продавали полудохлых попугаев, украденных московскими алкоголиками у неосторожных граждан.
В принципе, главное там было в потёмках не долбануться обо что-нибудь, это я сразу поняла и потому светила себе мобильником, чтоб не вляпаться в говно или не наткнутся на какой-нибудь особо острый крест выступающий из земли. Ритка говорила мне, что если ночью ходить по могилам, то можно случайно выпустить себе кишки, упав на такой крест или какую тупую оградку. Конечно, посмертная слава будет обеспечена, о тебе напишут в газете «Твой досуг», «Жизнь», а может даже «Spead-Info», но всё-таки больно умирать в расцвете лет, так и не вылюбив как следует физрука. И вот идём мы такие, друг дружке баночку «Трофи» передаём, как вдруг прямо в двух шагах из могилы поднимается во весь рост мертвец и идёт прямо на нас! Я как заору!!!
— Ну тихо-тихо, — сказал он как-то спокойно, и тут я подумала, что мы всё-таки лохушки, что не взяли с собой ни осинового кола, ни даже какой-нибудь простейшей серебряной ложки.
В общем, я замолчала и смотрю на него. Мужик как мужик, только бледный, заросший и жутко грязный, в земле и даже волосы заляпаны в говне каком-то. Посмотрела я на него и подумала: неужели они все-такие, мертвецы? Толкнула Ритку в бок на всякий случай, думаю, интересно, испугалась или нет?
— А ты мёртвый? — спросила та, как дурочка с переулочка.
— Ой, мёртвый, дочка, совсем мёртвый, — ответил он, криво улыбаясь своей разбитой мордой, — если дадите мне эту баночку, хоть немного воскресну, а то вообще сил нет, как плохо мне.
Ну мне не жалко было, я и протянула ему банку.
— Бери-бери, у нас ещё штук пять с собой, — сказала я ему, — Хрен знает, когда ещё пойдёшь ночью на кладбище и встретишь самого настоящего взаправдашнего мертвеца.
Сев на какую-то ограду, мертвец поднял банку и выпил её одним замахом, причём при каждом глотке он как-то странно покачивался во все стороны и всё грозил свалиться на какой-нибудь холмик. Все эти его трепыхания и прибабахи меня, конечно, совершено не трогали, но Ритка-то знала о мертвецах побольше меня, и пока он пил, тихо так мне шепнула:
— Анька, прикинь, а ведь мы встретили зомби!
— А какие они, Рит? Что они обычно делают с такими девчонками, как мы?
Ответить она не успела, так как мужик как раз допил и снова уставился на нас своими красными глазищами.
— Ещё говоришь есть? А поделишься? По-братски?
— Держи, — ответила Ритка и бросила ему банку.
Пока мужик управлялся со второй дозой, я успела узнать, что зомби — это такие само-откопавшиеся трупы, которые вылезают из могил и бродят ночью по кладбищу дурацкой походкой как обторченные, стремясь кого-нибудь схватить и задушить. Причём сами они этого обычно не хотят, просто их заколдовали, и поэтому они стали такими идиотами. Всё это Ритка мне говорила, без удержу плача и складывая слёзы в баночку из-под галоперидола. «Ну клёво», — думала я, — «Если Ритка так нехило обрыдалась, значит, уже не зря сходили».
После четвёртой банки мужик, наконец, стал чувствовать облегчение и, судя по всему, совсем не пытался больше нас пугать или убивать.
— Ох, доченьки, спасли вы меня. Отогнали нас вчера бомжи-беспредельщики от нашей помойки, по морде мне бедному надавали, так блин что-то после этого совсем душа из тела вон, хорошо хоть пахан самогона с солью нагрёб где-то… Да блин, что я всё о нас, нечистых, интеллигентах бывших…
Помня, что я писатель, я ни хрена не поняла, но всё тщательно запомнила.
— Погоди, мужик, а мертвецы что, тоже пьют?
Он так посмотрел на меня как-то грустно.
— Пьют, доченька! Ой, как пьют! А ещё не моются, мусор жрут, ночуют на свалке у костра, а если милиция захапает, так вообще хоть второй раз умирай. А дома у нас нет, и не будет никогда, потому что судьба у нас такая горемычная, использовали нас и выбросили, умрём мы все, как есть, умрём.
Я посмотрела на Ритулю. Баночка из-под галоперидола была уже совсем полная. Пить с мертвецом мне не хотелось, хотелось спать. Да и переживаний как-то я уже нахапала, надо было, наверное, подумать уже и том, как обкорнать их в строгую художественную форму, чтобы ни у кого не возникло сомнений, какая я литературно выпендренная и продвинутая.
— Ладно, мужик, вали к себе в могилу, только банку мне пустую верни.
— Зачем, дочка? Колдовать будешь? Да мне и так не жить.
— Нет, я её как трофей заберу. Ты посмотри, на ней так и написано — «Трофи» — значит, это правильная банка! Буду потом говорить, что это готский объедок, мне для творческого роста надо.
Я посветила ему мобильником, но мужик всё равно ничего не видел и только водил всё оскаленными глазами по баночной жести. В воздухе тем временем вкрадчиво разносился запах безнадёжной генномодификации. Багровеющая изничтожением тьма наполнялась ужасом мучительно разлагающегося белка, ласкаясь к ногам, как гигантская рогатая собака Павлова. Звуки ужасающей ночи последовательно сменялись то жёсткой стиркой, то отжимом, комковато-мятое небо начинало отбеливаться к востоку, а звёзды торопливо капитулировали перед стремительно накрывающим сознание катарсисом рассвета. Мы уходили с кладбища молча, наполненные каждая своим внутренним миром, прекрасным как первая любовь, как эротичные фантазии новорожденной самки-богомола.
Когда я пришла домой, мои родители уже спали, и котёнок Фанфик тоже. Да ну, думаю, глупости какие, не буду я никому ничего рассказывать, а особенно — этому настоящему писателю, с которым мой папа когда-то водку с пивом пил. Ночью надо на дискотеки ходить и обязательно целоваться. А мертвецы меня не возбуждают, особенно такие немытые и вонючие. Вдруг расскажу всю эту тему, а писатель возьмёт и за дуру меня примет? Лучше и вправду рассказик написать, так хоть люди в страхе подумают, что это у меня такой художественный вымысел, прямо как в последней трети рассказов Эдгара По.
Аня Бантики-в-слезах
Я живу в Москве в самом красивом районе, между Шарекоподшипниковской улицей и второй Машиностроения. Школа у меня самая обычная, директор казёл, а учителя вроде ничего, особенно физрук. Наш учитель рисования Сан-саныч тоже ведёт ЖЖ и часто мне пишет. Ещё мой журнал читает училка из начальных классов Лиене Вальдемаровна, приехавшая из какойто Литвы или чегото ещё хуже. У меня есть лучьшие подруги Светка и Таня, а так же готка Рита Ротко и Маруся Народицкая. Мы с ними часто гуляим и пьём водку. А я читаю им своё новое творчество. Ещё есть котёнок Фанфик о котором незнают мои дибильные родители. У меня часто бывает любовь и дипресия. Любовь к нашему физруку у меня одностороняя. Я очень мучаюсь и поэтому однажды потпустила к себе программиста Ванечьку. Но это конечно несерьёзно потомучто когда я вырасту я стану знаменитой и недоступной. Выйду замуж за алигарха и пусть все завидуют! Иногда меня спрашивают как с таким количеством ошибок я учусь в школе. Наверно вы удивитесь но в школе я обычьно пишу без ошибок и только в стихах позваляю себе ностоящую творчесткую свободу. Конечно моя авторская арфография ещё нуждаеться в дороботке и я займусь этим когда прочьту все мои любимые книги Бориса Поплавского, Ильи Зданевича, Александра Введенского и Тристана Тцара. Ну а пока времени нет я просто стараюс избегать плионазмы и отглагольные рифмы. Поклоники говорят что этого достаточно и пишут мне восторженые посвещения. А ещё мне недавно сказали что моя вредная соседка Олеся Николаева якобы работает в Литинституте, и я оканчательно решила туда непоступать. Ну может только если сами позовут. И то врятли.