318 Views
У профессора Пирогова была одна тайна — он дружил с мальчиком Серёжей, который приходил к нему иногда и приносил конфеты. Серёжа обычно являлся ближе к вечеру с карманами, полными конфет, и они ели их в тишине. Он был неряшлив, на вид лет восьми. Толстое лицо с маленькими пустыми глазами обычно смотрели куда-то в сторону, и светлые жидкие волосы всегда лежали одинаково неаккуратно. Когда домой приходили другие жильцы, нарушая их одиночество, он исчезал. Они всегда молчали, когда находились вместе. Что до Пирогова, то он вообще не любил разговаривать и явно не чувствовал себя созданным для общественной жизни, хотя к людям его тянуло. Говорить он, конечно же, умел, и на работе, и в семье говорил подчас много, временами даже получая от этого удовольствие, но всё же речь оставалась для него чем-то мало естественным, как работа, поэтому в Серёжином обществе он отдыхал и чувствовал себя легко и свободно, так как не требовалось ни шутить, ни развлекать, ни, тем более, оказывать знаки внимания и уважения, заводя или поддерживая разговор. Пирогов иногда задумывался, куда Серёжа девается и откуда приходит. Серёжа приходил и приносил конфеты, они их ели, разглаживая фантики, и никто об этом ничего не знал.
Как-то раз из любопытства Пирогов пырнул Серёжу ножом, всадив его под ребро. Серёжа, не шелохнувшись, продолжал стоять, опустив руки. Клетчатая мятая рубашка, пропахшая кислятиной, окрасилась кровью. Серёжа взял конфету и стал её разворачивать. Пока Пирогов вытирал свой нож, кровь остановилась, и пятно с рубашки исчезло. Он сел перед стоящим Серёжей и приподнял рубашку, обнажив живот. Живот походил на автомат с газированной водой, но оказалось, что на самом деле это дробилка для щебня, установленная в подвале. Двое рабочих в халатах совками забрасывали щебень в специальное отверстие, служившее пупком, и дробилка с грохотом его перемалывала. Рабочие что-то говорили друг другу, но расслышать их не удавалось из-за шума. Пирогов опустил рубашку и заправил её в штаны. В этот момент в дверь позвонили, и он пошёл её открывать. В следующий раз всё прошло, как обычно.
Весной Пирогов получил письмо из Владивостока. Писал его старый друг, обвиняя Пирогова в том, что несколько дней назад тот изнасиловал его племянника. К письму прилагалась очень старая чёрно-белая фотография Серёжи с нарисованной в углу чёрной полосой. Сзади фотографию украшала надпись: «Пусть тебе будет всё время стыдно!!!». Удивление вызывало то, что в письме племянник назывался Вольфрамом, а изнасилование произошло во Владивостоке за какими-то гаражами. Старый друг писал, что дружеские узы разорваны навсегда и просил не тревожить извинениями и объяснениями. По прочтении на душе стало тяжко, и к горлу подкатил ком.
Вечером пришёл Серёжа.
— Что же ты?! — сказал ему Пирогов, — Разве я тебя когда-нибудь насиловал? Чего ты молчишь?
— Серёжа, — ответил мальчик. Лицо его приняло странное выражение, будто он хотел заплакать, но не знал, как. Голова втянулась в плечи и стала переворачиваться вокруг своей оси.
— Ну, всё! Хватит! — не выдержал Пирогов. Голова остановилась. Шея теперь росла из затылка, и подбородок смотрел в потолок, — Ты мне надоел. Забирай свои фантики и уходи во Владивосток к своему дяде.
— Серёжа, — ответил Вольфрам. Слово получилось плохо, потому что говорить ему мешала велосипедная цепь, свисавшая вниз изо рта.
Обои на стенах окрасились в зелёный, и в шкафу послышался громкий и частый стук. Пирогов снял тапок и запустил им в Вольфрама. Вольфрам сразу же исчез, и в комнате стало тихо. Вот тут-то Пирогов понял, что ничего больше не будет, и стал постепенно сходить с ума. Серёже требовалась замена.
Сначала от штанов стала отрываться пуговица. Он пришивал её обратно, но пуговица всё равно отрывалась, явно стремясь к автономности и обретая её время от времени в труднодоступных местах. Он находил её, клал в рот и тщательно обсасывал, потом выплёвывал в руку и нежно разглядывал, трогая пальцем. Пуговица молча блестела, и он пришивал её обратно к брюкам.
Он пытался приручить птиц, высыпая на подоконник пластмассовый детский конструктор. Поначалу птицы просто клевали его, думая, что это еда, а потом стали собирать из него разные вещи. Первый раз они собрали самолёт, потом, подумав, переделали его в дом и, наконец, сделали грузовик, не оставив ни одной лишней детали. Пирогов сам наблюдал за ними, притаившись у окна. Он заметно изменился, так как перестал следить за собой и на работу стал ходить редко. Тело ветшало, и разум оставлял его. Он понимал, что ничего больше не будет, и пуговица с треском отлетала от его штанов, катясь в укромное место, чтобы забыться в пыли, и ласковая рука тянулась к ней и засовывала её в рот. Птицы улетели. Их сменили другие, которые не умели обращаться с конструктором…
Тапок на его ноге порвался от памяти о Серёже, и ночью в конце июня раздался грохот. Это спящий Пирогов потерял последние крупицы разума. Когда наступило утро, он проснулся и, открыв глаза, очутился в мире хаоса. Тогда он встал, надел тапок и вышел на улицу.
Студенты, которым он преподавал, ни о чём не знали и по случаю несостоявшегося экзамена устроили пьянку, утопив аудиторию в пустых бутылках и прочем мусоре. Сотрудники Пирогова с удивлением спрашивали друг у друга, куда он мог подеваться, и, будучи не в силах ответить на этот вопрос, беспомощно разводили руками.
Пирогов стоял в это время на перекрёстке в своём районе и, хватая то и дело мокрую промежность, тыкал пальцем в милиционера и, пытаясь перекрыть уличное движение, без конца повторял:
— Мальче-эк!.. Мальче-эк!.. Скажи дедушке-э!.. Мальче-эк!..
Невозмутимый милиционер не обращал на него никакого внимания и продолжал махать своим жезлом, управляя городским транспортом. Стояла жара. В спальном районе отцветали каштаны, и тучная дочь Пирогова в цветастом платье и с пакетами, наполненными продуктами, возвращалась из магазина. Увидев отца, она устремилась к нему и, схватив руку, быстро потащила домой.
— Я не желать! — говорил он, глядя на деревья.
— Папа, я прошу тебя… Боже!.. Какой позор!.. — по лицу дочери катились слёзы, и прохожие оборачивались, бросая на неё сочувственные взгляды.
Дома родные посовещались, и Пирогова увезли в сумасшедший дом. Там он украл крышку от кастрюли, был наказан и вскоре умер от старости.
Артём Филимонов
Родился и вырос в 1978 году в городе Москва. В возрасте семи лет поступил в среднеобразовательную школу с углубленным изучением французского языка и осознал себя как личность. Творческие силы пробудились к девяти годам и с тех пор не угасали. В 1995 году Артём был принят в Московский Государственный Строительный Университет (МГСУ) и в следующем году стал музыкантом (группы "Безумный Пьеро", "DOBROJELATELY"). Брюнет атлетического телосложения. Овен, 22 / 185 / 80, без в/п, глаза серые. Познакомится с девушкой от восемнадцати лет. Тел.: 125-28-22. Спрашивать А. В. Филимонова. О себе: "Привет! Меня зовут Тёма. Я очень люблю кошечек и собачек. После школы я делаю уроки и иду играть с ребятами в футбол. Мы болеем за "Спартак", потому что "Спартак" - чемпион. В жизни у меня есть увлечения. Мне очень нравится писать прозу и стихи. Мои самые любимые писатели - это Ганс Арп, Даниил Хармс и Вильям Барроуз, потому что я дадаист и очень люблю дадаизм. Ещё мне нравится Андре Бретон и то, что потом получилось. Они мне нравятся все, и поэтому у меня получается одновременно и сюрреалистически, и дадаистически, в чём никого не виню, потому что это хорошо. В своем творчестве я стараюсь выявлять возможные смыслы предметов, слов и явлений, выраженные в их восприятии и оценке, реализуя также их качественный потенциал, что служит целям расширения сознания, самосовершенствования и получения эстетического удовольствия. Если вы хотите дружить, позвоните по телефону 125-28-22. P. S. Да здравствует генерал Аллен Даллас!"