145 Views
Кто же, как же растолку-
ет про свет про белый нам:
не вмещается в строку,
не ложится в стенку кам-
нем, не хочет из палит-
ры да перейти на холст,
не сливается в молит-
ву, из глаз не льется слез-
ной водою и аккор-
дом его не ухватить,
и на Бога и на чер-
та да не расколотить.
Разве только подсмотреть
будто бы в дверной глазок,
как бессмертие и смерть
запряглись в один возок.
Я – Осень.
Я очень-очень молода,
но золотая у меня
проседь.
Я разгорелась вдалеке.
А в вашем каменном цветке
дымном
нагие прелести мои
продам задорого, ну и
мимо.
В меня влюблен старик Весна,
и парень Лето неспроста
манит.
И поглощающий тома
науки, зрелый муж Зима
глянет
мне вслед, а я уже не здесь.
А люди говорят про стресс,
и моду,
и про политику. А я,
ну совершенно не таясь,
горстью
рассыплю бешеные дни.
А как проплещутся они,
после,
как только промелькнут они,
я вставлю в глаз монокль луны
и гляну в воду.
…нет не знаю я что хуже,
нет не знаю я что лучше.
Пробираясь через стужу,
продираясь сквозь колючий
белый сумрак, скользкий, мглистый,
я протягивала руку.
Всхлипывал замок английский,
тапочкам татарским вторя,
шарканью побитых лестниц.
Хвойный лес со мною спорил.
Я оплачивала место
в каждом транспорте наземном,
и в надземном, и в надводном
аккуратно. И с везеньем
мне везет бесповоротно.
Но когда — глаза раскосы —
вдаль поет безумный Сирин,
в сон врываются без спросу
осени моей осины.
Телерепортаж 28 марта 1991 года:
…месяц после окончания войны в
персидском заливе… журавли готовятся к
весеннему перелёту в холодные страны…
Здесь тепло, и наивно нежны имена
и разметаны кудри у девочек,
и расслаблены губы у мальчиков.
Бог был прав, это хорошая страна,
только здесь не растут одуванчики.
Зимовали тут нынче – если не раки, то журавли.
А теперь весна, и они собираются в клин,
чтоб вклиниться туда –
куда и откуда глядят так пристально.
Здесь цветет по весне небывалое дерево:
без единого листика
огоньками цветков полыхает заманчиво.
А возле него, под ним
какой-то цветок внизу,
талантливо притворившись одуванчиком,
подмигивает мне из зелени травы.
Хайфа, 1991.
Каждый вечер выходил из-за кулис
с нежным голосом и в маске мистер Икс.
Мистер Игрек был могучий, как атлет,
ну а мне опять приснился мистер Зет.
Мистер Зет, любитель рома
и портовый сердцеед.
Мистер Зет, избранник моря,
этот странный мистер Зет.
Я забросила и книжки и тетрадь.
Научилась лихо джигу танцевать.
Падший ангел подарил мне свой браслет
в час, когда меня заметил мистер Зет.
Мистер Зет, любитель рома
и портовый сердцеед.
Мистер Зет, избранник моря,
славный, буйный мистер Зет.
Снова флот его уплыл за анашой.
Я верна ему не телом, но душой.
Пусть провалится к чертям весь белый свет!
Ты всегда со мною, милый мистер Зет.
Мистер Зет, любитель рома
и портовый сердцеед.
Мистер Зет, избранник моря,
лучший в мире мистер Зет.
А небо отражается в реке.
И твердь одна, прозрачна и бездонна,
на твердь другую смотрит благосклонно.
Река лукавит. Блики вдалеке.
А звезды отражаются в цветах.
Цветы вбирают всеми лепестками
вечерних звезд безмолвное мерцанье
и отвечают трепетом листа.
Вот так же, расточительно нежны,
мои глаза в твоих отражены.
Очень хочется быть синим быком.
И немножко – выть серым волком.
Потя-агиваться у окошка,
будучи большой рыжей кошкой.
Я к такому морально готова.
Но вот
желтовато-плешивое солнце встает
и сосед,
ожирело-заразный на вид,
протягивает тощую хризантему:
“Лучшей из Вит!”
И конечно, в киоске болгарских сигарет
нет.
И мне остается жить как живу
и любить фиолетовый цвет.
В гулком далеке от дома,
где и небо незнакомо –
различить знакомый знак,
разыскать съедобный злак.
Вверх по лестнице бесстрашно
в мудрости старинной башню –
удержаться от мечты
за перила простоты.
За улыбку, за удачу
заплачу, а не заплачу,
раньше чем устанет течь
слов серебряная речь.
А сегодня мир звенит.
На меня умножен мир.
В нем огромнее зенит.
В нем бездоннее надир.
В фиолетовых объя-
тьях моих хранится он.
Я — беззвучная труба,
анти-архи-иерихон.
Ветра вечного уста-
лость растаяла во мне.
Мои дерзкие уста
раскрываются под не-
безудержной улы-
бкой живого перед ним,
перед разумом умы-
тым и богом молодым.
Я тяну навстречу вам —
вовсе и не лепестки —
фиолетовый вигвам,
перевернутый вигвам
мой как средство от тоски
я тяну навстречу вам.
И роса в нем по углам.
И роса в нем по углам.
Я спешу навстречу вам…
Я пляшу навстречу вам…
Когда-то очень давно, когда-то, –
не помню я точной даты –
у берега Кипра волны бились сердито,
зеленела вода.
И тогда
из пены морской родилась Афродита.
Она встала, раскрыла зеленые глаза и сказала:
– Эй вы! те и эти!
Вы, конечно, жизнь в безвкусные краски красите.
Но, все равно – будете шагать по жизни,
как пьяница от одного питейного заведения
к другому, –
от страсти к страсти!
Мир вашему дому!
Будете остервенело хотеть сбыться,
жуя солому быта.
Будете биться в истерике время от времени,
приюта искать у чужого племени.
Богач рассыплется деньгами,
сластолюбец откроет для себя моногамию,
а поэт, как туберкулезник кровью,
исхаркается стихами!
Все это назовут любовью.
Будут перелистывать мысленно жесты
и реплики дальних и ближних встреч.
Сосчитают, что шестью шесть
тридцать семь.
Кто-то прорвется сквозь оковы слова,
а кто-то выберет могильный склеп.
И это –
мой хлеб.
Мой день — такая мука!
И ночь не наступает.
Сидит хромая муха
и руки потирает
на форточкиной раме.
А под окном трамваи
оскалились на солнце
и лязгают, зевая
дверьми и выпуская
нутро свое наружу,
и снова внутрь впуская.
Часы и стрелок пара,
и календарь настенный.
А где-то Ниагара
грохочет оглашенно.
И где-то, скажем в Индии
(а может это в Африке?)
лемуры плосколицие
висят на тонких пальчиках.
И плазма многорукая,
наверно, в недрах солнца
взрывается испуганно.
И снова жизнь внесется,
может быть, на этот раз
в вихри внутризвездные…
Искрятся, невоспетые,
событий дивных россыпи!
И, драться вызвав статую,
в короне жен прелестных,
Дон Гуан падает
в лиловейшую бездну.
Рука назад откинута,
запястья цвета облака…
А я включаю принтер,
я закрываю скобки.
Звонок, снимаю трубку.
Киваю малодушно:
“Да-да… одну минутку…”
О Господи, как скучно!
1.
Капля дождя
попала мне в глаз.
Так сталкиваются стихии.
2.
Над морем радуга.
Внутри другая – чуть бледнее.
Вот обручальное кольцо природы.
3.
Нежная теплая ночь
сбросила с черных плеч
золотое покрывало дня –
за горизонт его, прочь, –
а ночь осталась.
4.
Вокруг осины. Под ногами
их круглые золотые листики –
вот осени разменная монета.
5.
На заледелых окнах –
узоры –
пальмы и орхидеи.
Это декабрь
мечтает о жарком юге.
6.
Солнце раскрыло объятья.
Ручьи и сугробы неряшливы.
Прекрасен бунт весны.
7.
Вот снова июль.
И асфальт под окном
пахнет свежей резиной.
8.
Белым река сверкает.
Полночь тиха. Видишь:
Луна серебро обронила.
9.
Я никогда не видела
летающего ящера.
Но если бы встретила –
уверена: он был бы похож
на меня.
Вита Штивельман
Выросла в Казани, с 1990 по 1999 жила в Израиле. С 1999 года живёт в Торонто. Поэтесса, эссеист, декламатор, основатель и руководитель EtCetera – клуба физиков и лириков. Проекты EtCetera включают международный ежегодный фестиваль еврейской культуры, Canadian Cultural Mosaic, а также благотворительные и образовательные программы. Автор двух книг, многочисленных публикаций и поэтических спектаклей, обладатель диплома им. Шолома Алейхема, лауреат и член жюри международных литературных конкурсов, основатель и ведущая популярных радио-программ «Разговор о стихах», «Закон звезды и формула цветка».