343 Views
На экране зеленели пальмы, мохнатились кокосы, на заднем плане в клетках щелкали зубами крокодилы, прыгали по веткам обезьяны, а те, что слезли несколько сотен тысяч лет назад с дерева, яростно рвали друг другу глотки в надежде получить напечатанный на ксероксе миллион и прославиться своей живучестью. Что-то яростно орал ведущий, периодически расплющивая свою модно-небритую физиономию об объектив видеокамеры.
Иван Патин мрачно смотрел на экран телевизора и прикидывал, сколько будет получать, если пойдет учителем истории в школу или рекламным агентом в газету «Все и всем». Судя по тому, что сказал его шеф, ничего больше ему не светит. Нет, конечно, можно и в грузчики на железную дорогу, ежели, конечно, хочется умереть быстро и безболезненно, поскольку там места были давно уже расписаны лет на пятьдесят вперед. Впрочем, чего мечтать: теперь всю жизнь придется ездить на общественном транспорте, прозябать на несчастные две тысячи в месяц. Да и Светка, профессорская дочка, наверное, перестанет снисходить до его ухаживаний, а значит, прощай диплом.
От таких мыслей в глазах стала влажно, и слегка подвывая, Иван попытался выдавить из себя скупую мужскую слезу. Она никак не выжималась. Тогда он со вздохом взялся за пиво. Но тут на экране вдруг что-то замелькало, закружилось, и счастливчик, истекая кровью, дополз до заветного чемоданчика и стал подбрасывать разрисованные бумажки вверх, изображая радость обладания миллионом.
Ивана пробило. Горе вырвалось бурными потоками слез наружу, и они, скатываясь по здоровой молодой коже, падали в стакан дорогого (по 280 рублей за бутылку) пива. Но Ивану было не жаль. Он вспоминал еще и еще раз, что сказал ему мэр, выталкивая пинком из положенного по штату «мерседеса»:
– Сгною, сука. Ты у меня на студенческую стипендию жить будешь, на пенсию по инвалидности. Нет, придумал – на МРОТ. На сплошной МРОТ, если завтра ничего не сочинишь.
Он лежал в грязном мартовском снегу, заплеванном сотнями трудяг, что шли каждое утро на обанкротившийся завод, с надеждой, на новых московских хозяев, которые вдруг да выплатят многолетние долги, глядел в низкое весеннее небо и вспоминал свою короткую бесславную жизнь. Как перед смертью. А ведь так оно и было. Ему, Ивану Патину, пресс-секретарю самого Мэра на простую зарплату уже не прожить.
В родной Зарайск он вернулся с пятьюдесятью рублями мелочью. За спиной было два с половиной курса факультета института полиграфии, большой карточный долг и «залет» профессорской дочки, папа которой жаждал посадить его за совращение несовершеннолетних. Темный заснеженный город мирно посапывал в полуночной морозной дреме. Ему было совершенно наплевать на возвратившегося блудного сына, который уже не мыслил себя без текилы, ветчины и шашлыков.
Покрутившись пару дней среди старых друзей, Иван неожиданно натолкнулся на заметку, в которой говорилось о начале предвыборной кампании. Столкнув шелуху от семечек, – традиционную зарайскую закуску – он прочитал внимательно список претендентов. И на него снизошло озарение: это его шанс.
Быстро почистив зубы, он засунул «Wreglis» за щеку и помчался в библиотеку. Нужной книги там не оказалось, но в третьем по счету магазине нашлась странная книжка под названием «Поколение П». Полистав ее, Иван пришел к выводу, что сойдет. После этого, он добрался до единственного в городе психа, тратящего свою зарплату не на водку и девок, а на интернет и отправил электронку: «Вова, выручай. Сделай диплом по ПиАру. Через месяц все верну».
Больше всего он боялся, что Вован не ответит, потому что ему Иван тоже был должен. Боялся он и ночью, когда жадно глотал страницу за страницей непонятной мутотени, боялся, когда шел за ответом. Но Вован, то ли по доброте душевной, то ли с дальним расчетом, свидетельство об окончании курсов «паблик релейшенз» выслал. Даже печать на принтере получилась как настоящая: чуть смазанная, потертая, бледно-синяя, отчего выглядела еще более благородной. Аккуратно засунув листок в нарядную папочку, купленную на последние деньги материной пенсии, он отправился к Хозяину.
Бывший бухгалтер, переживший не только властных начальников 80-х, но и вороватых ваучерных воротил, сумел-таки подсуетиться и на законном основании украсть немного акций процветающего тогда «ЗарайскТяжМаша», которые потом удачно толкнул, прикупил водочный заводик, обменял его на казино, попутно отсудив умирающее подсобное хозяйство того же завода. Сделал это не от большой глупости, а по расчету на приближавшиеся выборы. Изредка подкидывая рабочим тысчонку-другую, прослыл спасителем и крепким русским мужиком. При этом как-то незаметно ушли в небытие его польско-еврейские предки, ибо любое упоминание о них тут же встречало отпор доброжелателей Хозяина и Настоящего Русского Мужика в одном лице.
Расчет Ивана был простой: Хозяин мужик простоватый, но с большим потенциалом народной любви. Ежели эту любовь холить и лелеять, ежели оттереть сию навозную жемчужину от грязи, то мэрское кресло будет обеспечено. А там и о нем, Иване, не забудут. Точнее, он не даст забыть о себе. И вот тогда будет текила, шашлычки, да голые попки девок в бане…
Однако когда он вломился в штаб Хозяина, то слюни, уже сбегавшие по подбородку, сразу высохли, ибо там он увидел вместо подсознательно ожидаемых мужиков в телогрейках, трех лощеных хмырей в дорогих костюмах. Явно ПиАровцев из Первопрестольной или Питера, что тоже было не лучше.
– Эй, пацан тебе чего? – рявкнул громила в кожане, неожиданно появляясь за спиной.
Дальше он помнил смутно. Его дважды выкидывали, причем последний раз изрядно намяв бока, но, оставив неповрежденным лицо, дабы злюки-журналисты не смогли обвинить челядь Хозяина в непочтительном отношении к народу.
Если б не били, Иван сдался бы, но тут уж извините. За каждый тумак, мерзавцы должны ответить. А потому он часов десять караулил, когда прибудет Хозяин, а потом прорвался через заслон кожанов и кричал так жалобно и невразумительно, что Хозяин, пусть брезгливо морщась, но все-таки выслушал. А выслушав, захотел слушать еще. Потом посмотрел изрядно помятый диплом, насмешливо, будто червяка разглядывая его обладателя. Хмыкнул и молча кивнул.
Как Иван потом понял, его бессвязную речь Хозяин не слушал, просто решил ткнуть мордой заезжих чужаков, что, мол, и свои кадры выращиваем. А чужаки, чувствуя, что того и гляди турнут без обещанной зелени, наоборот внимательно выслушали, покивали, пошептались, а потом вынесли вердикт: «Может получиться!»
Так Иван оказался на улице с десятью кусками в кармане и шепотом в правом ухе, в которое надышал чесноком начальник охраны: «Облажаешься, из под земли, суку, найду».
Как хотелось Ивану тут же рвануть в ближайший кабак и с восторгом умиления просадить хотя бы пару тысяч, но впереди ждало такое светлое будущее, что стоило слегка помучиться, дабы страдания очистили душу и закалили тело, не получавшего уже два дня ничего крепче пива. Потому он прямо с вечера принялся за работу. К утру два десятка рукописных листовок антисемитско-патриотического содержания было готово. Расклеить их по ближайшим домам труда не составило.
После этого дело пошло. Мирный Зарайск был поражен вспышкой острой юдофобии и не менее яростного квасного патриотизма. Дело доходило порой до поножовщины. Милиция и остатки чекистов были приведены в боевую готовность, дабы ловить и не пущать заразу в массы. А зараза метался от одной группе к другой и все нашептывал, нашептывал, нашептывал.
Хозяину выделили охрану, с которой он выглядел одновременно солидно, и в то же временно обиженно, отчего старушки жалобно вздыхали и утирали платками глаза. Неожиданно тщательно скрываемое польско-еврейское происхождение стало щитом, в который кто-то плевал, а кто-то и аккуратно стирал ядовитую слюну. Хозяин с горькой иронией научился повторять: «Хоть я наполовину и еврей…»
За день до официального окончания агитации рабочие подсобного хозяйства вышли на митинг, щедро наливая всем присоединяющимся по стопке, так как Хозяин каждого одарил литровой бутылкой водки. Пока добрались до сквера, где разрешено было проводить сборище, толпа разрослась до нескольких сотен человек – в основном из местных пьяниц, бомжей и старушек. Однако выглядели они устрашающе.
Никто из кандидатов кроме Хозяина на митинг не сумел собрать больше двух десятков своих сторонников, а тут такая орава. Телевидение от всей души постаралось расписать народную поддержку травимого всякими патриото-демократами простого русского хозяйственника еврейского (о польской крови в пылу диспутов как-то уже и позабыли) происхождения. Так что всякие там «Грушевцы», «Ведмеди» и прочие идейные партейцы, направляемые рукой политиков из Первопрестольной, уныло писали отчеты о бесполезно растраченных средствах, и тайно надеялись, что Единственный Народный Герой простит их и не осудит. А, может, и выделит теплое местечко, в случае чего, ежели попросить хорошенько, да поклониться низенько.
Вполне понятно, что Хозяин стал мэром на «Ура!». А через некоторое время у него появился молодой, невзрачный пресс-секретарь, который был тих, скромен и угодлив к каждому, кто был мил его хозяину. А иных он грозно отсылал к такой-то матери, ибо стоял, как и его хозяин на страже интересов родного Зарайска. Правда, поговаривали, что в загородной баньке этот тихий, милый юноша порой позволял себе такое. Но врали. Такого он никогда не позволял. Обычно предпочитал этакое, но кому теперь интересно…
… другое, как ему теперь жить, потому что за один день ничего придумать он не сможет, а через неделю будут слушания в Зарайском городском Совете, где мэра спросят, как он распоряжается городским бюджетом. И если вспомнить, какие денежные мешки из Центра стоят за этими горлопанами, то лучше Хозяину сразу повесить камень на шею. Но прежде он утопит его, Ивана Патина. Недели на это мэру вполне хватит.
Иван еще раз всхлипнул и погрузился в тягостный, нездоровый сон, наполненный судорожными ошметками прошедшего дня. Ему снился мэр, орущий на него потому, что он не смог украсть миллион у тощего очкастого мальчика, что спрашивал и спрашивал его про разные исторические события, строение клетки, литературных героев и прочую дребедень, которую нормальный деловой человек знать просто не может. Потом он дрался с обезьянами за обладанием чемодана ксерокопированных денег, зная при этом, что если он обдурит этих мохнатых мартышек, то миллион станет настоящим. Он дрался, а вокруг стояла толпа в разноцветных шортах и разбитыми лицами, с хохотом показывая на него пальцем. Затем он бежал с чемоданом, с твердой уверенностью, что деньги надо быстрее отдать мэру, иначе тот его заставит учить мартышек математики, а за ним с ревом неслась давешняя толпа с криком: «Последний герой! Последний герой!». При этом она швыряла гнилую банановую кожуру, обезьяньи какашки (та часть Ивана, что еще сохраняла здравомыслие даже во сне, настойчиво пыталась доказать вовлеченному в сон сознанию, что Иван никогда не видел обезьяньих какашек). А вокруг гремел праздник и соблазнительные мулатки вращали бедрами. При каждом движении юбочки из пальмовых листьев развевались, показывая… м-ммм-мм… но чемоданчик… но шоколадные попки… но чемоданчик… но…
Пробуждение было похмельным и, стало быть, абсолютно безрадостным. Даже душ не смог развеять похоронного настроения. Хотелось лишь одного: открыть окно и вниз головой. Пусть даже со второго этажа. С его удачливостью – вполне.
Иван даже попытался открыть шпингалет, но дрожащая рука лишь слабо потискала чудо финской инженерной мысли.
В полном бессилии он опустился на табуретку, вполне советскую, производства местной фабрики, и закурил. Последнее время, подражая Хозяину и пользы дела для, он стал забегать в курилку и неумело втягивать в себя дым, испытывая при этом примерно такое же отвращение, как в те далекие времена, когда приходилось питаться в студенческой столовке. Вот и сейчас…
Сейчас так просто скрутило желудок. Иван согнулся от резкой боли, позволяя растекаться ей по всему телу. В некотором роде даже наслаждаясь ею, как ребенок, что, причитая над разбитой коленкой, думает: вот умру, тогда ОНИ пожалеют…
Впрочем, на этот раз пожалеть себя не удалось, потому что вместе с болью пришло странное ощущение, что это уже с ним было. И совсем недавно. Но дело даже не в дежавю (Иван только недавно узнал, что это значит и очень этим гордился), а в том, что с болью в желудке было связано нечто очень важное. Нечто, что может его спасти. Если бы не эта головная боль.
Иван сам поразился собственной прыти. Еще не соображая, что делает он уже включил ледяную воду и залезал под бьющие прозрачные струи – мозжечок, который управлял всеми поступками Ивана вдруг почувствовал, что еще есть надежда вновь вернуться к безоблачному растительному существованию.
– Это вам не Таити, не Брахмапутру всякие, – орал Иван, вертясь как уж, под режущимися ниточками воды, даже слыша, как разбиваются о его несчастную неизбалованную солнцем кожу кристаллики несуществующего льда, – это вам не за миллион под солнышком драться. Это…
Он замер, уже не обращая внимания обжигающий холод, рвущийся из душа. Он вспомнил!
Даже не вытершись – не до этого – он помчался к мобиле и набрал номер дежурной секретарши мэрии. Забалованная долгими ночными утехами начальства и хорошей зарплатой девушка долго не могла найти нужный справочник, так что пришлось рявкнуть. Поскольку она еще не знала о вчерашнем происшествии, то испугалась настолько, что необходимый телефон обнаружился сразу, и она даже робко напомнила, что сегодня суббота.
Иван слегка оторопел, потому что сегодня, действительно, была суббота. Но, тем не менее, он набрал номер директора городского архива, старика чудаковатого, в некотором смысле даже полоумного, но вполне безобидного, отчего тот смог достаточно пережить все смутные времена и десятка полтора градоначальников, которые приходили, кто с командами, кто со сворами, кто сам по себе.
– Но, Иван Ильич, – робко заблеял в трубку главный архивариус, – сегодня выходной день.
– Сегодня не тот момент, чтобы думать о личном, – сурово и многозначительно сказал Иван, стараясь одновременно напялить трусы. – Сегодня надо спасать не только отдельного человека, но все демократические завоевания, которые с ба-альшим трудом внедряются не только городские структуры, так и в наше сознание.
– Я не в том смысле, – жалобно пискнуло в трубке. – Просто мы ведь находимся под охраной милиции, кроме того, надо созвониться с куратором из Органов, а, понимаете, в субботу он обычно…
– Созвонитесь, – милостиво разрешил Иван, справившись уже со вторым носком. – Через сорок минут я буду у вас.
Он отключил телефон, чтобы не слушать жалких причетов, и лихо впрыгнул в брюки. Он уже точно знал, что нужно сделать.
– Ну, Иван Ильич, голубчик, нельзя же так, – стонал в спину уходящему Патину, директор городского архива, – это безусловно хороший человек. Я не спорю, но с другой стороны, есть в нашем славном городе более достойные люди.
– Вот что, дражайший, – со значением в голосе проговорил Иван, поворачиваясь к старику, – в нашем СЛАВНОМ городе ничего не будет забыто. Ни один достойный человек, ни одно достойное учреждение.
После этого архивариус как-то сник и замолчал, потому что уже второй год в канцелярии мэрии лежало его слезное прошение о ремонте. Иначе, как писал старик, город лишится уникальных документов. Иван про себя подумал, что, несмотря на въедливую занудность старика, если дело пройдет успешно, и он снова приблизится к Хозяину, следует подписать просьбу городского историка. В конце концов, какие-то 15-20 тысяч – не деньги, а списать под ремонт архива можно многое. В голове тут же возник примерный план PR-компании, но Иван, с сожалением, очистил свой изворотливый ум от грез – сейчас не до этого.
Он поймал на улице частника и дал два счетчика, лишь бы быстрее оказаться дома перед своим любимым ноутбуком. Четверть часа, пока машина петляла по непролазным от раскисшего мартовского снега улочкам, Иван наслаждался своей гениальностью.
Его план был прост до безобразия и изящен как паутина. Пусть эти злыдни из городского Совета ковыряются в финансовых бумажках, пусть жаждут крови на заседании. А мэр туда не явится. Просто не явится. И журналисты, и общественность, и все-все-все. Они будут на празднике. На Празднике. На Чествовании какого-нибудь маленького, незаметного городского героя, со дня подвига которого прошло n-энное количество лет.
Пусть эти оплаченные борцы за справедливость одни беснуются в кабинете. Пусть после этого попытаются сунутся в местные газеты или на телевидение. Те будут забиты воспоминаниями о Герое, у них не найдется времени и сил вникать в какие-то скучные финансовые заботы. А уж когда они протрезвеют от сенсации, то момент пройдет, да и у мэра найдется немало горячих слов, которые Иван (ох, как в это хочется верить) ему напишет, и оправдательных документов, которые подсунет ему зам.
План был, действительно, почти гениален, но нужен был герой. Да такой, чтобы о его деяниях никто особо не помнил. И при этом, чтобы факт героических деяний все-таки был занесен в городские анналы. К сожалению, здесь нельзя было обойтись без архивариуса, так что возникала вероятность утечки информации. Но, с другой стороны, старик пережил столько градоначальников, что должен был понимать… В любом случае, Ивану терять было нечего, зато выиграть он мог многое. И, прежде всего, свое светлое настоящее, свой маленький личный социализм.
Всю ночь он работал как заведенный, подстегивая себя кофе с «Henesy» и какими-то стимулирующими таблетками, побочным эффектом которых было дикое сексуальное возбуждение. Однако Иван стоически переносил требования неразумной, эгоистичной плоти, всецело отдаваясь развернутой PR-концепции. На самом деле, из всего им сотворенного нужна была только смета на одном листочке и схема проведения мероприятия, но Хозяин любил основательность, что Иван очень быстро усвоил.
Этой ночью он спал всего лишь пару часов. Голова с утра раскалывалась и даже мелькнула вялая мысль: а не послать ли все к черту? Но это была слабость, а Ивану не хотелось быть слабым, не хотелось жить на одну зарплату. Потому он кое-как добрался до душа, и сел за телефон.
Достать в воскресенье Хозяина было почти невозможно. Даже ближайшим сподвижникам, к которым когда-то, несомненно, относился Иван, не сообщалось, как и где можно найти отдыхающего мэра. И все же он совершил чудо. Ему удалось узнать, что Хозяин расслабляется сейчас в Северном лесничестве, до которого добираться часа два.
Он добрался. На такси, пешком, бегом от собак лесника, которые охраняли домик смотрителя угодий, а также бревенчатую банешку, внутренности которой стоили столько, сколько составлял бюджет Зарайска за прошлый год. Он даже прорвался через двух «быков», которые лениво лузгали семечки на крылечке. Уже в предбаннике он был остановлен Крестом, который кураторствовал как над криминальным городским элементом, так и над стражами порядка, дабы ни те, ни другие не доставляли беспокойства мэру, и сохраняли видимость порядка. Вообще-то, его должность официально называлась председатель общественной городской комиссии по соблюдению законности, но каждая собака знала, что слово Креста зачастую весомее, чем слово самого Хозяина, поскольку тот все больше стратегией занимается.
– Чего тебе, – спросил завернутый в простыню Крест, недружелюбно рассматривая Ивана, поскольку считал его «шестеркой», сявкой и петухом.
– Александр Николаевич, скажите шефу, что я придумал, – подобострастно сказал Иван, слегка презирая себя за подобный тон. Но хотел бы он увидеть человека, который с Крестом разговаривает иначе.
– А не пошел бы ты, – процедил сквозь зубы председатель общественной комиссии, почесывая растатуированную грудь. – Не тебя ли он часом позавчера из машины под зад пинком выкинул?
Иван внутренне перекосился, хотя прекрасно понимал, что такой эпизод долго в тайне не останется. Особенно от Креста.
– Что было, то было. А Хозяину я нужен. И чем быстрее он меня выслушает, тем больше мы успеем сделать. Время не терпит… – начал было Иван вполне твердо, но под пристальным взглядом Креста, сбился на скороговорку. – Быстрее нужно. Быстрее…
Крест молча посмотрел на него, плюнул на ботинок Ивану, после чего развернулся и исчез за крепкой дубовой дверцей, облицованной шпоном красного дерева. Через некоторое время он выглянул и махнул рукой.
Иван начал было сдергивать одежду, но Крест проворчал:
– Да так иди, так. – Потом, пропуская мимо себя, ткнул локтем в ребра, – Пять минут у тебя, сявка.
Хозяин сидел в расслабленной позе, потягивая через соломинку водку с тоником, а из под стола порой раздавались странные звуки, после которых мэр Зарайска слегка вздрагивал и закатывал глаза. Рядом, опершись спиной на стену, сидел главный городской финансист и тупо смотрел на вошедшего – все-таки не с его хлипким центральночерноземным метаболизмом было тягаться в запретных удовольствиях с настоящим зарайцем.
Иван заговорил с ходу, не давая никому открыть рта. Это была единственная возможность, иначе бы замучили дурацкими шуточками и нелепыми попреками.
Мэр внезапно напрягся, вытянулся, а потом грузно осел на лавку, после чего вяло спросил:
– А этот мужик-то, вообще, был или нет? Что-то я не помню ничего такого, хотя в Зарайске всю жизнь прожил?
– Был, – коротко кивнул Иван. – Здесь все в ажуре.
– Ну, смотри, – по-прежнему вяло пробормотал первый человек Зарайска, поглаживая по бедру, выскользнувшую из под стола девицу. – Дайте ему столько, сколько попросит и пусть едет.
Крест фыркнул, а потом прошипел что-то насчет петухов из гнилого курятника, схватил истекающего потом Ивана и вытащил в предбанник. Там он сунул в карман Ивана пачку зеленых бумажек и выпихнул на улицу.
Дальше Иван помнил плохо. Его тащили к машине «быки» из охраны, что-то говорил шоферу Крест, а в голове у него крутилось: только бы ничего не сорвалось, только бы не нашлось доброхота-краеведа, да промолчал бы архивариус. А тот вон как раздухарился сначала…
– Иван Ильич, никак невозможно идти против исторической личности, – говорил старик, нервно разглаживая скрюченными пальцами пожелтевшую вырезку. – Вы понимаете, даже если допустить, что История нам простит, но ведь могут найтись свидетели.
– Ну и что здесь такого, – почти орал Иван. – Мостовщиков на грузовике ехал? Ехал! Дети переходили дорогу в неположенном месте? Переходили! Чтобы их не задавить, он врезался в столб? Врезался! Так что здесь неправда?
– Но, – робко тянул директор городского архива, – Мостовщиков был все-таки выпивши, да и детей было не 24, как вы говорите, а всего лишь трое. И пионерами они не были.
– Да какая разница, кем они были – уже хрипел Иван, – какая разница, что он сто грамм выпил. Он детей спас. Ценой собственной жизни. Значит он – Герой! Так?
– Так, – уныло кивнул старик. – Но свидетели…
– Да, где вы через тридцать лет свидетелей найдете? Да и пусть эти свидетели в задницу идут. Людям нужен праздник. Народу нужны герои, на которых могут равняться дети. Нужна идеология. И Мостовщиков может стать кирпичиком в том самом фундаменте, который мы с вами, заметьте, МЫ С ВАМИ, построим. И при чем здесь историческая справедливость, истина и прочее словоблудие. Мы делаем Новую Историю России.
– Но, – растерянно блеял старик…
– Дорогие друзья! Сегодня, наконец-то, восторжествовала историческая справедливость. Нет, я говорю не о каких-то заумных идеях, которыми так и брызжут наши друзья-демократы. Я говорю о нашем земляке Петре Петровиче Мостовщикове, который тридцать лет назад, ценою своей жизни…
Мэр явно сегодня был в ударе. Дело было даже не в том, что он почти дословно повторял текст, составленный Иваном. Это он и так делал нередко, когда осознавал, что самому сказать нечего. Просто он умудрился в казенную речь (а по-другому Иван писать не умел, по причине полного отсутствия литературного таланта, устойчивой тройки с минусом по русскому и литературе и святой ненависти к языкознанию в целом) вложить всю свою душу, в наличие которой Иван время от времени сомневался.
Краем глаза Иван заметил подъехавший УАЗик, из которого в спешке теряя шапки и шарфы вывалилась телегруппа. Оператор с ходу стал поливать собравшуюся у дома вдовы Мостовщикова толпу. Сама хозяйка стояла рядом с отцом города и неуверенно улыбалась, периодически поднося к глазам уголок расписанного крупными красными цветами платка. Выходило это несколько нарочито, но что возьмешь с простой пенсионерки, которая никак не могла поверить в счастье, что ей просто так вручат несколько тысяч рублей и летом бесплатно починят крышу.
Впрочем, ее неуклюжесть, как полагал Иван, скорее на руку. Спишут на волнительный момент. А вот, что телевидение приехало – хорошо. Даже если пустят сюжет с кургузого городского Совета, то он уравновесится Батькой-мэром, который в поте лица и денег налогоплательщиков восстанавливает историческую справедливость. Кто ж будет вслушиваться в какие-то скучные экономические выкладки?
– …Петрович Мостовщиков, – вещал тем временем мэр, – родился в простой зарайской семье. Его отец был путевой обходчик, а мать приехала из Рязанской области на курсы акушерок…
Самое трудно было разыскать воскресным вечером парочку журналистов из местных изданий, и как бы невзначай попасться им на глаза, чтобы они не только заметили, но и сами подошли. К тому же, лишь опустились сумерки, стало сказываться недосыпание. Но Иван справился. Правда, пришлось изрядно накачаться дешевым пивом, чтобы организовать утечку информации о том, чем он теперь занимается. А занимается он устройством праздника. Ка-какого пра-аздника? Да, ты что Маша, Петя, Шура, Дура, не знаешь, что 30 лет наш зарайский мужик на всю страну своим героизмом прогремел? Он детей спас, понял (поняла)!
Уже с утра телефон в кабинете Ивана, «крошечной» каморке в 20-25 квадратов, просто трескался от беспрерывных звонков местных журналистов. На некоторые Иван иногда отвечал. Иногда просто снимал трубку. К 11 была уже готова заметка, которую в отделе документации сверстали под газетную вырезку, а Иван от руки написал число и дату: «18 марта 197* года». Сам же завез в архив, сунул онемевшему директору в руки и умчался заказывать памятные мраморные доски.
– Его помнят, – неслось с маленькой импровизированной трибуны, попросту говоря с тарного ящика, накрытого кумачом, – как хорошего товарища. Честного и ответственного специалиста. Впрочем, об этом лучше скажет его соратник по работе, водитель со стажем Николай Иванович Ведерников…
Да уж, в какой-то момент у Ивана просто опустились руки. Ни старший мастер автоколонны, ни остальные водители автобуса ничего хорошего сказать о Последнем Герое Зарайска не могли. Разве что о том, как его пару раз прорабатывали на партсобраниях за пьянку. Пришлось изрядно посадить печень и голос, убеждая и доказывая необходимость акции. А директору автоколонны, упрямому шоферюге, который неизвестно каким образом сумел удержаться в период коммерциализации на своем месте, просто потребовалось намекнуть о скорой пенсии, если не уймет свою правдолюбивость. Хотя сам он Мостовщикова не знал, но «дутых сенсаций» (ишь, какой грамотный) не хотел.
Однако все образовалось. Даже удалось найти собутыльника героя, который по причине пенсии и полного отупения от дешевых вин, долго не мог понять, что от него хочет молодой хлыщ. Только продемонстрированный ящик водки возымел действие. Именно его магическая сила помогла Ивану вырвать у забулдыги обещание не пить перед акцией пару дней, и заучить коротенькую речь, которую он сейчас читал, с трудом вспоминая алфавит, как таковой. Ну и черт с ним. В одиночку и сам Господь Бог за неделю не смог бы сделать лучше. А он, Иван Патин, только учиться.
Толпа уже вломилась в палисадник, где мэр собственноручно вбил один гвоздь под памятную доску. Черный благородный мрамор на покосившейся бревенчатой хибаре смотрелся инородным предметом, отчего в душе возникало незванное щемящее чувство. Иван почувствовал себя как-то неуютно, глядя на вдову, неожиданно поверившую, что это не сон, и разрыдавшуюся по-настоящему. Пожалуй, стоит все-таки проследить, чтобы крышу ей, действительно, подремонтировали, а то еще напишут чего потом собратья по разуму, то есть журналисты.
Вдруг сзади его кто-то тронул на плечо. Не поворачиваясь, Иван скосил глаза и увидел старика-архивариуса.
– Э-э, – почти шепотом забубнил директор городского архива, – извините, конечно, Иван Ильич, но все равно это как-то не правильно. Я ведь по своей стариковской привычке навел-таки справки о Мостовщикове. Понимаете, тут такое дело получается. Он ведь не погиб тогда в аварии. Его еще живого в больницу привезли.
Сердце Ивана рухнуло вниз. Похоже, час его меленького триумфа грозил превратится в многие месяцы позора и унижения. Он даже пропустил момент, когда мэр торжественно пригласил всех участников митинга помянуть героического зарайца (идея, надо отдать должное Хозяину, была чисто его) и, не дожидаясь хозяйки, распахнул дверь хибару. А там всех ждал приятный сюрприз – стол, ломящийся от выпивки и закуски. И, по русской традиции, сто грамм в граненом стакане, накрытом куском черняшки, единственным, среди вываленных яств из бандитского ресторана «Новь».
– Понимаете, Иван Ильич, – тон старика становился все более менторским, – он умер за два дня до выписки, то есть через месяц после происшествия. Его товарищи принесли ему красненькой, и он на радостях… Ну сами понимаете. А алкоголь и лекарства – они, как правило, несовместимы. Ну, вот у Мостовщикова и случилась кома. Не приходя в сознание, он и помер через несколько часов.
Так что понимаете…
– Кто об этом знает? – грубо оборвал Иван.
– Ну, я нашел сестричку, сейчас она, конечно, на пенсии. Так вот, она хорошо помнит этот случай. Если нужны документальные подтверждения…
– Не нужны, – твердо проговорил Иван, осознав, что ничего страшного не произошло. – Вообще, не нужно ничего. И ваша пенсионерка пусть молчит в тряпочку. Вы что не видите, как люди радуются. Сейчас такой исторический момент, когда народу нужны новые герои. Не те, кто бросается грудью на амбразуры, и не те, кто сутками в забое дают угля, а простые и понятные каждому. Чтобы и выпить мог как все, и… все остальное.
– Отец, – приобнял за плечи архивариуса Иван, – неужели не понимаешь, что мы Новую историю Зарайска, да что Зарайска, страны пишем. А ты со своими пенсионерками и документальными подтверждениями. Пойдем, лучше пропустим по сто граммов за Новое Светлое Будущее.
– Что-то не нравится мне эта Новая История, – пробормотал в спину старик, когда Иван уже подымался на крыльцо. Ну и черт с ним, старым хреном. И со своей старой историей. Мы напишем Новую, такую, какую нужно и полезно…
Василий Денисенко
Родился в 1967 году в захолустной деревеньке Псковской области. С детства приобщался к культуре соседней Прибалтики через шоп-туры по продуктовым магазинам. По достижении 18 лет поступил в Ленинградский Государственный университет на факультет журналистики. Однако насладиться учебой не смог, т.к. через год был отправлен в Вооруженные Силы, откуда вернулся с жаждой самостоятельной жизни. Через полтора года жажда была полностью удовлетворена. Перевёлся на заочный, уехал в Мурманск крутить хвосты селедке, а также познавать жизнь через призму областной прессы. Где-то году в 1996 осознал, что призма перестала быть разноцветной, а потому ушел с головой в PR.