302 Views
Процесс переоборудования квартиры Хомко под тормашек начался задолго до того, как он понял его уклон; прежде чем я понял, в чем тут соль, уже много всякого понаделывали специальные бригады, работающие на тормашек, санкционированные правительством, вспоминает Хомко, как то: настелили на кухонном потолке линолеум, а на комнатных потолках — паркет; в сортире и ванной потолки уже были уложены кафельной плиткой и поэтому ее прежде отбили, аккуратно, дабы сэкономить для себя на ее повторной укладке выделенные государством деньги; отслоив плитку, установили на потолке в сортире унитаз и проложили специальную канализационную систему, а в ванной установили потолочную ванну, раковину и проломали дополнительную отдушину (как и на кухне, и в туалете).
На этом первый этап обустройства потолков завершился. Но ненадолго.Однако прежде чем перейти ко второму этапу, ведающие производством работ чиновники предложили Хомко выслушать разъяснения по этому поводу, насчет переоборудования его квартиры, для чего ему следовало явиться в контору, месторасположение которой ему подробно обрисовали в телефонном разговоре работники жилищного управления, уполномоченные быть посредниками между той конторой и жильцами колонизируемых помещений.
Прежде всего, Хомко обзвонил своих друзей и приятелей, чтобы посоветоваться с ними, а, заодно, и, возможно, получить какие-нибудь сведения по этому беспокоящему его вопросу; я был несказанно заинтригован и, в то же время, обескуражен происходящими в моей жизни переменами, вспоминает Хомко.
Однако ни друзья, ни приятели не смогли ему ничем помочь, ибо впервые услыхали о подобных переустройствах жилых помещений именно от него, и даже не верили ему, его словам и убеждению, что все это правда, то, что он им рассказал, — они насмехались над ним, над Хомко, его друзья и приятели, к которым он обратился в трудную минуту, насмехались кто тайком, завуалированно или положив трубку, с участием жены, тещи или подруги, а кто и в открытую, тут же в разговоре, иногда даже оскорбительно и жестоко; кое-кто же и вовсе слушать не захотел, ссылаясь на неотложные дела, не позволяющие выслушивать подобные параноические бредни Хомко, и советовали ему обзавестись семьей, дабы суровые будни и невзгоды быта еще более отягчались для него ответственностью за дополнительные души, что отвлечет его от сочинения дурацких и в высшей степени никчемных фантасмагорий.
Не продвинувшись ни насколько в понимании событий вследствие помощи друзей и приятелей, Хомко приступил звонить знакомым и малознакомым людям, чьи телефоны находились в его записной книжке. На этом этапе выяснения природы происходящей с ним оказии Хомко продвинулся несколько вперед, услыхав от некоего Володи М., чей номер был записан в его блокноте выцветшими зелеными чернилами, что, приехав вчера из длительной командировки, из Пакистана домой, он, этот Володя М., обнаружил у себя на потолках признаки жизни, а именно: ковры, мебель, забитые книгами полки, что повесили на стены перевернув; бытовую электроаппаратуру, посуду, унитаз, дополнительные батареи отопления, короче, различные вещи и продукты, используемые человеком в процессе его жизни ради ее поддержания и объярчения, а также для поиска ее причин и прожигания.
Описал Володя М. и такой казус. Поскольку прибыл он из командировки изголодавшимся, а жил один, в результате выгодного ему развода (как и я, подумал Хомко, вспоминает Хомко), то, махнув рукою на свои прогнившие за время его отсутствия припасы, влез на стремянку и открыл потолочный холодильник, что стоял точь-в-точь над своим собратом. Выбрав из немногочисленного содержимого банку с хамсой, Володя М. спустился вниз и, уже стоя на полу, из-за осознания абсурдности положения, в котором оказался, вздрогнул и выронил банку. Однако каково же было его изумление, когда эта банка, которая, нужно добавить, и без того странно вела себя в его руках, чего он по причине невосприимчивости к из ряда вон выходящим вещам сознательно не замечал, эта банка выскользнула из его встрепенувшихся рук и упала, разбившись и рассыпав хамсу по всему потолку.
— Да-да, — настаивал Володя М., отвечая на упертое «немогуповерить» Хомко.— Именно на потолок свалилась банка, выскользнув из моих рук, — утверждал Володя М., вспоминает Хомко.
И Володя М. тогда внезапно понял, чем же ему не понравилось поведение банки в его руках, то ее поведение, каковое по причине его несусветности он не сразу осознал, — она, эта банка, своей тяжестью стремилась не вниз, а вверх! И тогда,чтобы убедиться в своих предположениях, он стал заниматься экспериментальным упущением различных небьющихся потолочных предметов. За этим занятием его и застал телефонный звонок Хомко.
Хомко поблагодарил малознакомого Володю М. за информацию, да вежливо извинился за поздний звонок. Володя М.естественно простил его и даже предложил обмен сведениями насчет происходящих трансформаций в устоявшихся принципах человеческого общежития.
В дополнение случайно выяснился факт идентичности жилищных условий абонентов: и тот и другой проживал в нередких для этого города высокопотолочных квартирах.
— Поэтому их к нам и подселили, — заметил на это Володя М.
— Как только они появятся, и я с ними познакомлюсь, с этими потолковыми, с этими тормашками, я тебе телефонирую, дабы проконсультировать тебя, как себя с ними вести. Я и в дальнейшем рассчитываю на сотрудничество с тобою в этой области, а также предлагаю основание клуба «Для тех, кто под тормашками».
«Великолепная идея!» — сказал я, вспоминает Хомко.
2.
Контора располагалась в старом, душном на вид здании. Но внутри помещение оказалось просторным. Его потолки были густо заставлены и обустроены так же, как и полы наземных людей — служащих конторы в которую направлялся Хомко, и других учреждений, размещенных в этом здании.
По потолкам сновали люди. Здесь Хомко и увидел впервые тормашек. Потолки в этом доме были несуразно высокими, и ошеломленный Хомко подумал было сразу,что они покрыты небывалыми голографическими зеркалами, в придачу неправильными по части отображения реальности. Однако вскоре он понял, что заблуждался, и внезапно ощутил головокружение и тошноту, что, впрочем, быстро прошло. Более эта картина не вызывала в нем неприятных физических позывов, а ментально вызывала эффект отчуждения (что бы это ни значило).
В скором времени Хомко, стоявшего в холле наподобие невооружённоглазого астронома, взял под руку некто с усами и провел, вежливо успокаивая психологическими формулами, каковые обыкновенно применяются для бесед с людьми, находящимися в состоянии комы или кататонии, провел в кабинет и оставил там наедине с немолодым, но несерьезным на вид чиновником.
— Вы и есть Хомко? — поинтересовался чиновник, прежде чем предложил сесть.
— Да, — ответил я, вспоминает Хомко.
— Садитесь, — разрешил чиновник.
— Спасибо, — поблагодарил Хомко.
— Вы живете один по Такой-то, десять, квартира шестнадцать?— заказенничал несерьезноликий чиновник. Его выпуклые несуразные уши пронизывались до ярко-красной прозрачности льющимся из окна, что позади него, светом.
— Так точно, — по-армейски ответил чинобоязненный Хомко, не предусматривая в этой фразе шутовства ради разрядки обстановки и большего очеловечивания предстоящего разговора.
Однако чиновник вроде как слегка оттаял, хотя, возможно, виною тому впечатлению были взлохмаченные волосы, словно у снявшего через голову свитер, либо веснушки, усеявшие обыкновенно незаселенные ими места — веки глаз и губы.
— На каком же вы, Хомко, основании проживаете один в трехкомнатной благоустроенной квартире со всеми вытекающими отсюда удобствами?— неостроумно выспрашивал чиновник.
— Из удобств действительно часто вытекает, — ответил на это Хомко. — Трубы ни к черту, сплошные утечки в сортире и ванной.
— Это претензии не к нам, — разъяснил ему чиновник.
— Но ведь, — нашелся Хомко, — когда ваши люди укладывали трубы потолка в их санузле, могли бы и мои заодно заменить.
Чиновник не успел и рта раскрыть, как откуда-то сверху зазвучал насмешливый хохот. Хомко сразу же все понял и как-то съежился, но вверх не поглядел. Он и не подумал догадаться, заговорив с чиновником, что и в этом кабинете потолок живет своей жизнью. Какой-то тормашка-чинуша все это время сидел у себя на потолке и слушал их разговор, а теперь, не стесняясь, будто не урод вовсе, не аномальное существо, откровенно насмехается над неосведомленностью рядового гражданина Хомко.
— Дело в том, — продолжал чиновник, безуспешно подавляя улыбку, что все вещи оверхедеров основаны на принципе контргравитации…
— Чушь! — послышалось сверху, но ни чиновник, ни Хомко не поглядели туда.
Чиновник же стал внешне еще более жалким и напоминал мальчишку, уличенного в нехорошем, но простительном поступке.
Однако он продолжал:
— Как вы уже, наверное, заметили, оверхедерам… — он помолчал, — или тормашкам, — специально выделил он и снова сделал паузу, ожидая реакции сверху, но там лишь неопределенно хмыкнули, как это делают обыкновенно, когда по недоразумению вторично давят уже размочаленного кем-то прусака на стене, не отпавшего ввиду клейкости внутренних частей погибшего организма, — так вот, этим… э-э… потолковым, — снова уколол чиновник своих перевернутых сотрудников, — им ни к чему двери, ибо передвигаться они могут, используя особенности пространства. Так вот, в эти-то неизвестные пока науке наземных людей поры пространства и выводятся канализационные трубы оверхедеров, дабы не утруждать и без того перегруженную сеть человеческих коммуникаций.
— Понятно, — сказал Хомко и поглядел в невыразительные глаза чиновника.Он напоминал мне необходимую в этом месте декорацию, не более того, вспоминает Хомко.
— Так на каком основании ко мне подселяют этих оверхеров, или как там вы их называете?!
— Ого! — послышалось сверху. И кто-то второй смешливо заметил: «Да-а уж!»
Чиновник хитро поглядел на Хомко, как психолог, улавливающий недосказанное, утаиваемое, так же запросто, как и услышанное.
— Не кипятитесь, гражданин Хомко, — успокаивал его чиновник, тяжело вздыхая.
— Если не желаете сожительствовать с оверхедерами в одном, разделенном лишь поперечными ширмами пространстве, то мы могли бы посодействовать вам и обратиться в жилищное управление с просьбой обменять вашу жилплощадь на квартиру с низкими потолками, не подлежащими заселению оверхедерами.
— Да нет, спасибо, из своей квартиры я никуда не уйду, — отрезал Хомко.
— И правильно сделаете, — ответил чиновник, радуясь, что ему не придется связываться хлопотами по этому вопросу. — Скажу я вам, многие даже не отгораживаются поперечными, то бишь горизонтальными ширмами и простенками, ибо находят обоюдное изысканное удовольствие (несколько извращенное, на мой взгляд) от подобного совместного проживания.
— Хо-хо-хо! — послышался сверху женский голос.
Хомко не выдержал и глянул наверх. Прямо над ним сидела (нависала) на стуле молодая женщина. Благодаря своей позиции Хомко мог видеть пробор в ее крашеной шевелюре, а также обстоятельнее заглянуть в вырез платья на груди, к сожалению менее открытого, чем на странице журнала контргравитационных мод, который она лениво изучала обмахиваясь веером из перьев наших, привычных птиц.
3.
Завершился, наконец, последний этап переоборудования квартиры Хомко под тормашек. Однако незадолго до этого, как раз в те дни, когда рабочие не являлись на работы в связи с какой-то стачкой (по-моему, из опаски, что долгая работа с контргравитационными предметами в буквальном смысле переворачивает все их представления, и это вредит их психике и физическому здоровью, вспоминает Хомко), так вот, именно где-то в течение этих дней, однажды он пошел открывать дверь на звонок, открыл ее и увидел тормашек.
Поначалу зрелище тормашек вселило в меня отвращение, вспоминает Хомко. В ответ на слова главы семьи тормашек, что, мол, вот ордер на подселение и мы пришли, так сказать, «навести зону», Хомко, взбешенный, но в то же время и стыдясь, захлопнул дверь прямо перед ихними перевернутыми носами.
Я испытывал такие же чувства, закрывая двери перед носом этих тормашек, делится с нами Хомко, такие же чувства, как и в тех редких, да не очень, случаях, когда мне приходилось захлопывать вот так же дверь перед лицом у нищих, звонящих всем подряд ради подаяния; цыган, шастающих по квартирам в поисках возможностей незаконного обогащения; проповедников, многословно и примитивно лепечущих невесть что, основываясь на яркие картинки детской библии, которую они перелистывают перед вашим еле терпеливым лицом; детей, пришедших колядовать не вовремя, и прочих особей человечества, вызывающих у меня смущенное негодование, объясняет Хомко.
Всякий раз, когда Хомко инстинктивно захлопывал дверь перед лицом очередной нон граты, он испытывал унижение, воображая,что оставшийся по ту сторону двери насмехается над его обывательской опаской.
Я всегда долго мучился и не находил себе места после таких случаев, — рассказывает Хомко.
Кроме того, он испытывал чувства злобы и раздражения, и даже желание отомстить за воображаемое унижение.
Когда я закрыл дверь перед этими тормашками, вспоминает Хомко, я пожелал им свалиться вниз и поразбивать себе головы. Конечно же, это была абсурдная возможность. На пол Хомко они не могли упасть по физическим причинам мироустройства, ибо это был их потолок, да и вниз значило для них в понимании Хомко вверх, и поэтому они никак не могли выпасть (например, из окна) и разбить себе голову, а могли лишь улететь, чисто теоретически, в глубину атмосферы, поскольку были контргравитантами, да и то по дороге они бы нырнули в свои поры пространства, оставшись невредимыми.
Однако к счастью, психология тормашек несколько отличалась от психологии наземных людей и благодаря этому их отношения (данной семьи тормашек и Хомко) не расстроились и не обострились в самом зачатке.
Дело в том, что для тормашек таковое захлопывание двери, что произвел с целью отделаться и нагрубить Хомко, не было оскорбительным жестом, а представлялось, как логичное деяние зависимого от запирающих устройств человека. Тормашкам же двери не нужны, ведь препятствия они обходят по извивам пористого пространства.Их удивило лишь то обстоятельство, что Хомко запер дверь, не сказав ни слова. Но может, думали они, Хомко еще не совсем свыкся с их особенностями и поэтому растерялся и затруднился удовлетворительно себя вести.
Отделавшись от тормашек, Хомко, возмущенный их наглостью и собственной неумелостью протеста, засел у себя в комнате и включил телевизор. Внезапно он услыхал на кухне какие-то возгласы, возню и шастанье. Схватив две вязальные спицы, выдернутые из полосатого полуноска-хобби, Хомко кинулся на шум и увидел разгуливающих по потолку тормашек.
— Я не понимаю! — вскипела, едва увидев Хомко, женщина-тормашка, привлекательная блондинка лет тридцати, — какого черта вы ждали? Почему здесь до сих пор торчит этот гриб?
И она указала брезгливым движением ноги на лампу в пластмассовом оранжевом абажуре, торчавшую, на ее взгляд, из пола. Глава семьи тормашек требовательно посмотрел на Хомко, нависая над ним как человек-летучая мышь из второсортных комиксов.
Между нашими запрокинутыми лицами было не более пяти дюймов, вспоминает Хомко. Он воспринимал происходящее, как больно бредовый сон. Но это еще не столь сильно шокировало меня, признается Хомко, ибо я узрел вещь пострашнее. Молодой отпрыск тормашек, будучи, соответственно, на потолке, около своих родителей, принялся прыгать со скакалкой, и всякий раз, когда его ноги отрывались от потолка, и он зависал в воздухе, подобно гигантской необъяснимой капле, я чувствовал, что схожу с ума еще на одну ступень, вспоминает Хомко.
Отчитав Хомко за лампу, блондинка-тормашка с трудом вышла в коридор и вновь накричала на Хомко: «Почему вы до сих пор не довели дверные пороги до приемлемого уровня?! Посмотрите на те, что у вас, на потолке, и на те, что у нас! Вы что, считаете нас бубками?» И, приказав мужу и сыну следовать за ней, она пошла осматривать комнаты.
Тормашки вселялись три дня. Хомко лежал у себя на диване и наблюдал, как оверхедеры расставляют на потолке мебель. Как раз над ним поставили пятисотлитровый аквариум, и Хомко долго еще боялся, что рано или поздно вода не выдержит надругательства каких-то там нелепых контргравитаций и упадет, вся сразу, своей убийственной массой на Хомко, расплющит его, как камбалу, и смоет, распределив его размозженное тело по щелям паркета, в ассорти с рыбешками-тормашками, нелепо плавающими сейчас в невыносимых, по понятиям Хомко, условиях.
Боже мой, думал Хомко, когда раньше я, лежа на диване, разглядывал потолки, какими малыми и несоразмерными площади пола казались они мне, а теперь, когда они заставлены мебелью и прочими причиндалами человеческой обустроенности, эти самые потолки по масштабам жилплощади кажутся мне гораздо большими, нежели те квадратные метры, на которых обитаю я, вспоминает Хомко.
4.
Более всего раздражали Хомко кот и пальма тормашек. Пальма эта, стоявшая в кадке, да еще и не на полу, где-нибудь в уголке, а чуть ли не по центру, на столике, была так высока, что своими острыми листьями расчесывала волосы проходившего под ней Хомко. А иногда на эту пальму влезал жирный белый кот-тормашка и, таким образом подобравшись к Хомко как можно ближе, пугал его, выгибаясь, ежась и шипя, а то и рыча.
А однажды кот подпрыгнул, вцепился когтями в портьеру Хомко и повис, но повис, понятно, вверх ногами относительно Хомко. И это неприятное, неестественное обвисание кота настолько расстроило Хомко, что он запустил в него книгой, и тот, мяукнув, стал болтаться и изгибаться, словно хиляк на турнике, однако, высвободиться не мог, поскольку зацепился за неестественную его миру вещь. Пришлось Хомко влезать на конструкцию из табуреток и избавлять кота от неприятных ощущений взаимодействия двух разнонаправленных гравитаций (теоретически равного в некоей точке нулю).
Если кот и пальма только лишь раздражали Хомко, то ребенок семьи тормашек досаждал ему.
Более всего невзгод доставлял мне отпрыск тормашек, вспоминает Хомко. Можно запросто привыкнуть к тому, что над головою у тебя кипит вода в выварке, издавая на тебя горячий пар, можно освоиться и с неопасностью не смытого говна в унитазе тормашек, однако, именно это с трудом выработанное чувство безопасности совершенно подводит тебя, как только в руках у отпрыска тормашек появляется брызгалка или, скажем, хлыст, вспоминает Хомко. Однажды этот прохвост, возомнив себя ковбоем из Техаса, накинул мне на шею аркан, каким-то образом ухитрился затянуть его и выкинуть свободный конец, с привязанной к нему автопокрышкой в окно, вспоминает Хомко.
Нужно ли говорить, что, поскольку покрышка состояла из контрвещества, не ухитрись Хомко оперативно освободиться, летал бы он сейчас по миру, как ионескова орифламма.
Лишь только прусаки, думал я, вспоминает Хомко, оставались интергравитационными тварями. Одинаково ползали они по обеим полам и стенам, все также, убиенные, липли к месту преступления и, постепенно разлагаясь, исчезали. Мухи же существовали двух разновидностей. Хомко часто развлекался тем, что, убив у себя на полу муху-тормашку, следил, как ее сплюснутый трупик падает вверх, словно душа усопшего. И это наводило его на философские размышления относительно того, где же находится Небо тормашек?
Немало неудобств морального характера доставляла ему и чета тормашек. Поскольку в спальне их кровати располагались одна над другой, супруги-тормашки стали развлекать себя тем, что занимались любовью на глазах у бессонного Хомко.
— Постыдитесь! — кричал им я, вспоминает Хомко. Но они лишь еще более возбуждались от такого проявления неловкости поневоле подсматривавшего мужика, глазеющего на них с потолка.
Тогда Хомко в отместку принялся давать им советы, один невозможнее другого, а иногда, заслышав тихонько оброненную фразу женщины-тормашки: «Ой, да ну, неудобно ведь…», кричал им: «Неудобно спать на потолке!»
Но они в ответ весело смеялись, ибо, на их взгляд, на потолке спал он.
Как-то раз Хомко привел к себе женщину. Он все ей рассказал о чете тормашек и заинтриговал ее заняться с ним любовью в унисон паре оверхедеров.
Она согласилась, ибо это было ей в новинку, это было оригинально и даже несколько неестественно.
К сожалению, затея сорвалась. Хомко понял это, когда, включив свет в спальне (а освещение исходило от потолочных плинтусов дневного света), он не обнаружил там пары тормашек.
Женщина тут же остыла и заспешила домой, ибо плюгавенький Хомко не представлял для нее интереса сам по себе, а лишь только во взаимосвязи с тормашками.
Но Хомко не растерялся и принялся профессионально возбуждать незнакомку (они так и не познакомились), настырно лаская интимные части ее тела и прочие эрогенные зоны.
Она все-таки решила отдаться, поленившись противостоять его настойчивости, но произошло это не в спальне, а в большой комнате, куда они вышли в процессе возбуждения. И тут-то Хомко услыхал сверху характерное поскрипывание.
— Они решили трахнуться здесь, — шепотом сообщил женщине Хомко. Быстренько раздевшись, они улеглись на обшарпанный диванчик, под аквариум, как вдруг ярко включился свет и с потолка детское многоголосье: «С Днем Рождения! С Днем Рождения!»
Отпрыск тормашек надул щеки и принялся задувать декаду свечей на именинном торте.
Женщина и Хомко глядели, испуганные, в потолок, а оттуда на них смотрели разные старушки, видно, бабушки приглашенных детей, призванные провожать их сюда и обратно, следить за ними, чтобы не баловались, подтирать им носы.
Бабушки глядели вверх, вниз, на Хомко и его женщину, аккуратно так глядели, чтобы не заинтересовать своим вниманием детей. Однако рассматривали они внимательно, кое-кто даже через театральные бинокли,и,похоже,они были в восторге от обнаруженных при более пристальном рассмотрении подробностей.
В конце концов, супруги-тормашки тоже заметили позор Хомко и его женщины, и, осторожно гримасничая, стали изгонять их в другую комнату, дабы дети, подняв очи горе, не обнаружили на потолке разврат.
* * *
Прошло три дня с того памятного вечера, и Хомко стал замечать, что его эскапада не прошла даром и блондинка-тормашка подолгу на него заглядывается, а в ответ на его удивленные жесты улыбается ему и кокетничает.
Случилось как-то мужу этой самой блондинки-тормашки уехать в столичный Киев, в командировку, и прихватить с собою шаловливого отпрыска, мечтавшего увидеть метро. Не прошло и дня, как случилось следующее… Хомко принимал ванну. Естественно, лежал он не в прозрачной воде, а в шампунной пене, ибо нырявшие из комнаты в комнату тормашки частенько забывали пользоваться громоздкими агравитационными дверьми во всю стену — от пола до пола-штрих, имевшими ручки как для удобства тормашек, так и для наземных людей. Обыкновенно, если кто-то из тормашек забегал своим гиперпространственным способом в ванную, когда там купался Хомко, Хомко гортанно кричал ему, выдавая свое присутствие и призывая удалиться. И тогда, взглянув из озорства вверх, вниз, на Хомко, тормашка исчезал в порах пространства.
Но на этот раз блондинка-тормашка, пользуясь отсутствием в квартире остальных членов своего семейства и неналичием таковых у Хомко, прошмыгнула в ванную и, несмотря на предостерегающие возгласы Хомко, даже не взглянув вверх, вниз, пустила воду в свою ванну на потолке и разделась, обнажив свое привлекательное тело.
— Послушайте, вы же здесь не одна, — кричал ей я, вспоминает Хомко.
На это женщина не обратила ни малейшего внимания, а как только воды набралось достаточно, чтобы согреть слегка чугун ванны, она легла в нее и, поскольку таким образом очутилась лицом к лицу с Хомко, улыбнулась ему вульгарной улыбкой.
Она не влила в воду ничего пенящегося, и Хомко прекрасно видел всю ее наготу — тормашка была как бы приклеенной спиною ко дну ванны на потолке и вода постепенно покрывала ее призывное тело. В результате вынужденного просмотра женских прелестей, Хомко пришлось срочно собрать всю пену и вылепить из нее высокое ажурное нагромождение.
Заметив происшедшее, блондинка-оверхедер засмеялась довольным смехом и предложила: «Давайте брызгаться!», после чего присела в ванной на корточки, запрокинула голову и принялась плескать водою вверх, вниз на Хомко.
Хомко, однако, не включился в игру, а перевернулся на бок, затопив нелепую конструкцию.
— Ну и дурак! — послышалось сверху. Женщина вынула пробку и удалилась своим неприсущим наземным людям способом.
Однако к вечеру они помирились и, лежа друг напротив друга на своих кроватях в спальне, делились друг с другом воспоминаниями о своих добрачных и внебрачных связях. Женщина-тормашка под конец ретроспективного разговора заявила, что уже давно бы привела к себе мужчину, но единственное, что ее удерживает от адюльтера, это наличие Хомко, которого она считает своим вторым мужем, ну не совсем мужем, а как бы членом семьи, наподобие кота.
— Спасибо, — ответил я, вспоминает Хомко.
— Ну не обижайтесь, я ведь вас очень люблю, — продолжала женщина, вспоминает Хомко.
И так она соблазняла его весь день, а на ночь ушла к подруге, а я лежал в темноте и думал о ней, даже ревновал ее, воображая, что вовсе не к подруге она ушла, признается Хомко.
5.
На следующий день уже он, Хомко, принялся хороводить вокруг нее.
— Послушайте, — говорила ему в ответ на его донжуанские усилия тормашка, — послушайте, Хомко, как вы вообще представляете себе совокупление мужчины и женщины в условиях противоборства гравитаций?
— Очень просто, — заявлял я, вспоминает Хомко. — Я подпрыгну вам навстречу, схвачу вас за руку и, пользуясь преимуществом в весе, втяну вас к себе и распластаю у себя на полу, на вашем потолке, накрою собой и не отпущу до победного конца.
— Какой вы, однако, самоуверенный, — восхитилась тормашка, вспоминает Хомко. Однако как они ни прыгали, ничего у них не вышло, а однажды, схватившись за руки, они повисли в центре комнаты, да так и находились некоторое время в невесомости, компенсируя собственную массу антимассой партнера. Но все-таки выход был найден.
— Послушай, — обратился к ней Хомко,— я придумал!
— И что же? — недоверчиво спросила она, уставшая уже от безуспешности.
— Мы соорудим подставки, я и ты — поставим табурет на стол, а на табурет еще стул и окажемся друг напротив друга…
— …но вверх тормашками, — заметила женщина.
— Ну и что же! — воскликнул не обескураженный этим Хомко.
— Мы займемся оральным сексом!
— Ух ты! — увлеклась оверхедер и принялась немедленно за сооружение плацдарма.
— А если кто-то из нас в экстазе пошатнется, — развивал тему Хомко,— то он схватится за партнера, и оба мы зависнем, невредимые, в пространстве.
— Здорово! — отвечала женщина.
На этот раз у них все вышло, но, к сожалению, в самый разгар сношения им помешало появление мужа. Он вынырнул из какой-то поры пространства, быстро сориентировался, что к чему, и, ужасно закричав, схватил швабру и стал неловко тыкать ее древком в голову развратничавшего Хомко. Тот пошатнулся от неожиданности покушения и упал, не вспомнив ухватиться за спасательный круг — антитело тормашки.
Упал он мягко, на кровать, но, посмотрев на потолок, обнаружил, что на него летит, на него падает двухпудовая гиря. К счастью, силы подвели мужа-тормашку и он не смог добросить снаряд до потолка, дабы причинить Хомко физическую боль и увечья. Гиря, достигнув лимита траектории, упала обратно вниз, вверх на потолок, и глава семьи тормашек, пожиравший глазами то сволочь Хомко, то суку и блядь блондинку-жену, не заметил ее стремительного двухпудового возвращения, вернее, заметил поздно, и увернуться не успел.
Неподобающе истошно вскрикнув, он пал с проломом черепа, заливая кровью потолок.
Спустя два дня, его, отретушированного, похоронили где-то в порах пространства, вспоминает Хомко. Вдова осталась жить с ребенком на квартире у Хомко, сдавая одну из комнат мелкому бизнестормашке. Однако вскоре его убили наемники мафии тормашек, и вдова, так и не найдя квартиранта, бедствовала, кое-как сводя концы с концами, затем стала пропадать сначала на ночь, затем на сутки-двое, неделю, а вскоре совершенно скурвилась, загуляла и где-то навечно затерялась.
А мальчика-тормашку отдали в Нахимовское училище. Он будет первым в мире контргравитационным морским офицером.
13-14. 02. 1995 г.
Александр Руденко
Писатель, переводчик. Родился 30 мая 1974 года в городе Запорожье. Живёт там же. Пишет там же. Основные годы активности пришлись на 1993-2005 гг. "...и да простят меня так называемые "неподготовленные читатели" за "филологическую профдеформацию", проявляющуюся в моих текстах. Я не стараюсь потрафить массовым вкусам, или заработать на этом деле денег, или добиться дешевой скандальной популярности. Я пишу то и так, что и как хотел бы прочесть у других, но, по той или иной причине, у этих самых "других" не нахожу..."