141 Views
Часы радостно пробили семь раз. Ольга оторвалась от монитора и задумчиво посмотрела в окно: на город уже начали наползать октябрьские сумерки, вкрадчиво проскальзывая между домов, осторожно касаясь своими щупальцами прохожих.
Самое противное время. Спрятаться под одеяло, накрыться с головой и дождаться утра. Или темноты. Зажечь свет, и надеяться, что колеблющаяся тьма за порогом, никогда до тебя не доберется.
Ольга вздохнула и стала собирать бумаги, совершенно не представляя, чем заполнить выходные, неожиданно длинные и пустые. Томас еще в четверг уехал на доклад в Москву, повздыхав, что опять срывается уикенд и Марта будет очень недовольна. Он практически никому не оставил заданий, так что народ в агентстве весь день шлялся из кабинета в кабинет, бесконечно пил кофе и трепался в зависимости от половой принадлежности либо о футболе, либо о косметике и новой коллекции итальянской обуви, каталоги которой каким-то невероятным образом оказались в отделе маркетинга.
Пожалуй, только Ольга не поддалась всеобщей расслабленности, а засела за разборку почты и систематизацию архивов, о чем мечтала последние полгода, как только вернулась из отпуска и увидела, что натворила Верочка из того же отдела маркетинга, пока Ольга поджаривалась на Злато Пьяцах. Уже через пару часов стало тоскливо: телефоны молчат, Томас не просит отправить срочный факс никуда не надо нестись, сломя голову…
За пять лет Ольга отвыкла от размеренного темпа жизни, когда сам определяешь, с какой скоростью необходимо трудиться, чтобы закончить день в неге и удовольствие. Поэтому к обеду все было сделано. Нахождение на рабочем месте представлялось сущей бессмыслицей. Правда, если напрячься и подумать, то работу всегда можно найти. И вот результат, уже семь вечера, а база данных по неликвидной недвижимости только-только приобрела смутные очертания какой-то системы.
О том, чтобы навести здесь порядок, на общих собраниях говорилось давно, но никто не хотел браться за нудную и неблагодарную работу, на которой комиссионных не сделаешь, а увязнуть на пару недель вполне возможно. Ольга на досуге продумала примерную схему, но воплощать ее в жизнь не спешила – в конце концов к ее обязанностям база неликвида имеет отношение весьма отдаленное. Впрочем, если посмотреть, то большая часть того, что она делает, а ладно… За такую зарплату можно и «дерьмо разгребать», как по весне грустно пошутил ее однокурсник Шурик Пашенцев, до сих пор честно вкалывающийся в каком-то строительном ПКБ. А ведь был сам перспективным в их потоке…
Секундная стрелка настойчиво отбивала в гулкой тишине пустого офиса: «По-ра, по-ра, по-ра». Зачем только установили этот напольный под красное дерево китч? Но Томас, доверявший своему секретарю-консультанту практически во всех вопросах, на этот раз уперся: «Пусть стоят!» – сказал он с неподражаемым эстоно-американским акцентом.
– Сама знаю, что пора, – снова вздохнула Ольга, глянула сначала на часы, а потом в зеркальце, пару раз мазнула по губам помадой и выбралась из-за стола. Размеренный день полностью сохранил макияж, даже прическа почти не сбилась, так что никаких причин откладывать выход в наполненный сыростью и осенними запахами вечер не было.
Пятнадцать шагов по коридору, по красной ковровой дорожке, зеленая кнопка лифта и 11 секунд вниз, а потом еще восемь цокающих шагов до большой стеклянной двери. По пути кивнуть охраннику, толкнуть помутневшую от кислотного дождя створку, которая мягко отвалится в сторону, и вот уже мокрое мраморное крыльцо – всего две ступеньки отделяют от суматошного, чужого и враждебного мира. Если в толпе, то почти нормально, а как теперь одной?
А вот так. И прекрати хвататься за тени. Не хочешь повторять обычный путь – спустись по лестнице: всего-то шесть пролетов по девять ступенек.
Неожиданная злость на себя помогла на какое-то время, но унылая, обшарпанная лестница вновь ввергла в депрессию. А еще говорят, что спуск по лестнице повышает настроение. Черта с два. С каждым шагом оно сползает все ниже и ниже. К выходу – уже на нулевой отметке. Либо спать, либо надраться. И это думает вполне приличная дама, к ногам которой периодически падают на званных вечерах мужики?
Ольга громко фыркнула. В пустом вестибюле звук пронесся затухающим шелестом, достиг охранника – молодого парня с нелепым вихром, однако, не лишенного приятности, если бы не смазанный капризный подбородок. Он оторвался от книги, которую старался держать под столом, несмело улыбнулся. Ольга даже знала чему: он впервые заметил, что среди безликих клерков, изо дня в день спешащих мимо его загончика, порой встречаются красивые женщины.
Остановиться поболтать? Мал еще. Достаточно легкой задумчивой улыбки. В таком возрасте и мимики вполне хватит на пару часов конкретных эротических переживаний. Еще стоит сделать рукой легкое о’ревуар. Вот так. Зато теперь, может быть, не придется каждый раз утром показывать пластиковый пропуск.
От восторженных глаз парня (будем считать восторженных!) стало немного легче. Настроение не то что бы поднялось – трупы реанимирует только «Скорая помощь» – но стало не таким безнадежным. По крайне мере водки расхотелось. Можно обойтись бутылочкой легкого красного. Тогда лучше к Светке забежать. Все равно журнал с вязанием давно обещала занести.
Неожиданный поток мыслей, никоим образом не связанных с работой захватил Ольгу. Жизнь показалось настолько интересной штукой, что она даже рискнула пройтись пешком, чего не делала…ой, с апреля – все на такси, да на такси.
Удовольствие, конечно, ниже среднего тащиться по мокрому грязному тротуару: колготки на лодыжках почти мгновенно пропитываются жидкой грязью, чуть позже промокают французские туфли, производители которых как-то не рассчитывали, что их модельки будут цокать каблучками по российскому выщербленному асфальту. Да еще сограждане, милые и дорогие, с упрямыми лицами идиотов несущиеся вперед к светлому будущему, отчего настоящее, то есть ближнего своего, в упор не видят.
Две остановки до Светкиного дома вновь вогнали Ольгу в такое мрачное расположение духа, что если немедленно не сварить глинтвейна и не выпить его залпом, то жизнь покажется самой отвратительной штукой на земле. Поэтому она даже не обратила внимания на осуждающие взгляды старушек, что оккупировали площадку перед лифтом. Просто судорожно прижимала к себе две бутылки «Медвежьей крови», которую помнила еще с института, когда денег было мало, а здоровья и хорошего настроения вполне хватало.
Сейчас главное – бутылочки в кастрюльку, лимончика, сахарку, коричкой посыпать и пару стаканов чаю туда же. А потом это горячее пойло внутрь. Оно растечется по телу теплом – станет хорошо. Ольга аж застонала от предвкушения того, что, наконец, согреется.
Дверь приоткрылась только после третьего звонка. Встрепанная Светкина голова на секунду мелькнула в разверзнувшейся щели, зазвенела цепочка и на пороге предстала подруга в выцветшем ситцевом халате. Красные припухшие глаза смотрели печально, потеки туши придавали ей сходство с грустным клоуном.
– А, Олька, – протянула она, даже не пытаясь изобразить радость. – Хорошо, что заскочила. Проходи.
Но не сдвинулась ни на сантиметр.
– Я вот с работы шла, – будто оправдываясь, начала Ольга, – подумала, почему бы к тебе не зайти. Журнал давно обещала…
– А-а, – протянула Светка, по-прежнему загораживая вход.
Ситуация становилась все глупее. Уж лучше бы Светка сказала, что видеть никого не желает, чем вот так, держать на пороге.
– Я, пожалуй пойду, – наконец, выдавила Ольга.
– Да, иди, Оль, иди, – пробормотала лучшая школьная подруга и качнулась назад, чтобы прикрыть дверь. – Я тебе потом позвоню. Мой паразит такое отмочил, что… Я потом все расскажу, ладно?
– Ладно, – попыталась улыбнуться Ольга, стараясь изо всех сил не разреветься. Она было повернулась, потом опомнилась и сунула пакет с едой и бутылки Светке.
– Ой, что ты, Оль, не надо! – запричитала Светка, но Ольга, уже выскочила на лестничную площадку. Слезы катились сами по себе. Ничего нельзя было поделать. Только если завыть в голос…
Ольга поняла, что не просто тихонько плачет, а всхлипывает как маленькая девчонка. Такого с ней не случалось давно. Да что такого, она и плакала-то в последний раз, забыла когда. Как-то удавалось обходиться без слез. В схеме дом-работа-дом не было места каким бы то ни было сильным эмоциям. Разве что легкой радости или легкой досаде, а тут…
Заслышав шаги (нормальные люди на лифте ездят!), Ольга зажала рот, чтобы заглушить рыдания и шагнула к мусоропроводу, который обдал ее целым букетом запахов. Этих ароматов хватило бы на парочку депрессивно настроенных дамочек и на десяток профессиональных истеричек, чтобы моментально привести их в чувство. От этой мысли Ольга невольно прыснула. Тут же за спиной раздался старческий, но доброжелательный голос:
– Девушка, вам нехорошо?
– Да нет, все нормально, – ответила Ольга почти нормальным голосом и, стараясь не поворачиваться к старушке лицом, подошла к лифту. Тот неожиданно распахнул двери, оставалось только сделать шаг, чтобы уже через минуту оказаться в холодной промозглой темноте.
Плакать уже не хотелось, однако грусть и обреченность так переполняли душу, что Ольга некоторое время бездумно брела, не замечая, как пышная прическа – волосок к волоску – во влажном воздухе медленно оседает, рыжие пряди спадают на лицо, а тушь (кто сказал, что влагостойкая!) грязными ручейками стекает по лицу. Наверное, надо, как говорил психолог, к которому по настоятельной рекомендации Томаса сходили все сотрудники их агентства, разобрать ситуацию по ниточкам-чувствам, разложить все по полочкам, а потом найти причину своего плохого самоощущения. Все правильно, надо! Только не хочется. Идти бы так и идти. В ночь. За слегка таинственным и зовущим светом желтоватых фонарей. По сырому, местами укрытому мокрой листвой асфальту. Молчать. Таять от непередаваемой осенней печали. Пусть весь мир катится в тартарары…
Почти элегическое расположение духа было нарушено очередной выбоиной, куда попал каблук. Ольга не упала, даже не сломала шпильку, но элегическое настроение пропало. Как рукой отрезало. И сразу навалилось: промокшие ноги, скрюченные от холода руки, которые не спасают бархатные перчатки, оплывшая прическа и растекшаяся тушь. Вновь защипало глаза, но Ольга уже вполне контролировала себя. Сейчас она была та самая стерва-секретарша, которых побаиваются даже российские сантехники и уборщицы, не говоря уже о мягкотелых иностранцах, еще дома напуганных неведомой и страшной Россией.
Ольга подошла к бордюрчику, поставила на него ногу, так чтобы коленка, обтянутая колготками, выглянула из под светлого плаща, махнула рукой и… машина пронеслась мимо. Ольга про себя пробормотала что-то, похожее на «…твоею мать», и снова вскинула руку. Третья по счету, задрипанный «жигуленок», остановилась. Ольга было сделала шаг вперед, но широкомордый водитель приоткрыл дверцу лишь на ширину своей физиономии:
– Эй, красотка, ты что знак не видишь?
После этой загадочной фразы он дал по газам так, что фонтан из под колес аккуратным росчерком лег на кремовую ткань плаща.
– Достойное завершение вечера, – пробормотала Ольга, шагнула обратно на тротуар и завертела головой. Точно. Прямо над ней висел знак, запрещающий остановку. Надо же, как повезло. Теперь топай неизвестно сколько. А чего собственно топать, если остановка рядом? Для полного счастья осталось только потолкаться в троллейбусе, чтобы с уверенностью сказать, что сегодня самый плохой день в ее жизни.
В троллейбусе было также сыро, как и на улице, но душно. Ольга не согрелась, однако вспотела, отчего стало еще противнее. Воздух, пропитанный запахами сырой кожи, человеческого пота, спиртного был невыносим, как и безликие фигуры, которые темными сгустками проплывали перед ее глазами. К счастью, ехать было недалеко – всего пять остановок.
Ольга выскочила на улицу, почти бегом помчалась домой. Свежий воздух и начавший накрапывать дождик был в радость – только бы не общение с себе подобными, не их запахи, не их присутствие рядом.
Очень давно Ольга не испытывала такой неприязни к окружающему миру. Такой стойкой неприязни к двуногим прямоходящим вида Homo sapience, от которых хотелось побыстрее спрятаться в своей уютной квартирке, где в клетке сидит хомячок Шуша, иногда взрыкивает холодильник и послушно ворчит телевизор, если ему позволяют.
Ольга буквально влетела в подъезд, почти не запыхавшись поднялось к себе домой (опять без лифта – да что же это такое делается?!). Не раздеваясь, забралась в холодильник, оторвала капустный лист, сунула его Шуше, который недовольно высунулся из своего домика, а потом вновь зарылся в обрывки старых газет. Затем сорвала с себя всю одежду и, покрытая гусиной кожей, нырнула под душ.
Теплые струи ласково приняли озябшее тело в свои объятия. Вся грязь сегодняшнего вечера невидимой темной волной сползла под напором мягких ручейков самой сильной, самой человечной стихии. Вода, как и душа не может быть грязной, как бы их ни старался испоганить человек. Стоит только содрать вонючую пленку бытия, как окажется, вопреки всем законам физики, что тот самый чистый родник, из которого родилась жизнь, еще существует.
Господи, как хорошо! Вот так бы замереть и стоять, пока все не кончится, пока не пройдут эти пустые безалаберные выходные, пока… Пока не станет так, как хочется. А хочется, чтобы было спокойно, правильно и… немножко волшебно. Чуть-чуть. Капельку. Неизвестные города, белый песок, по которому что-то шепча, прокатывается волна. Совсем нет людей. Нет, есть один. В расстегнутой рубашке, с мускулистым животом, в черных очках. Намокшие черные волосы так блестят, что невозможно различить лица. Неважно. Сейчас он подойдет сам. Подойдет, потому что нет вокруг никого. Только она под ярким солнцем, а вокруг никого, только белый песок, по которому что-то шепча, прокатывается волна…
– Фу, что за глупость. Право слово, как семнадцатилетняя девчонка, – сонно пробормотала Ольга, чувствуя, как вместе с неудачами сегодняшнего вечера уходят все силы. Осталось совсем немного, добраться о кровати и завалится спать. Даже есть не хочется.
– На фиг нужен этот ужин, – с сонной улыбкой прошептала Ольга, заворачиваясь в турецкое одеяло из верблюжьей шерсти. Эта присказка из шаловливого пионерского детства окунула ее в спокойный сон, из которого на утро она вспомнила только кружащиеся цветные пятна.
*
За окном, как ни странно, было солнечно. Холодное октябрьское светило робко пускало зайчики по потолку, которые, стоило на них взглянуть, тут же прятались, ускользая из поля зрения, чтобы выпрыгнуть в другом месте. Ольга потянулась, некоторое время размышляя, стоит ли выбираться из уютной теплой постельки, ведь все равно никаких дел на сегодня не предвидится. Однако выработанная многолетняя привычка все же выпихнула ее в бодрящий, не сказать что уж слишком теплый воздух квартиры. Что ни говори, а все-таки окна пора заклеивать. Хотя бы ради Шуши, а то замерзнет животина несчастная.
Лениво потягивая кофе и заталкивая в себя бутерброд с сыром, Ольга так же лениво размышляла, чем ей заняться. Обычно по субботам она спешила на работу, так как в отличие от нотариусов, менеджеров по продажам и прочих обитателей их агентства по недвижимости, у секретаря-референта дел всегда хватает, особенно, если сам шеф на работе. А по вечерам от нее, как правило, требовалось то, что сейчас называется экскорт-услугами. То есть сопровождать Томаса на разные деловые, полуделовые и прочие встречи. Невежи (даже у них в конторе такие встречаются!) почему-то считают это чем-то вроде ускоренной секс-помощи. Да и среди клиентов их фирмы таких полным-полно. Сначала Ольга пыталась объяснять, что она находится при Томасе как живой компьютер и, в меньшей степени, как визитная карточка успешного ведения дел – красивая уверенная в себе стерва, с длинными ногами, выглядывающими из под мини-юбки. Потом махнула рукой: пусть думают что хотят. В конце концов, с ними детей не крестить, и замуж за этих уродов не выходить. А на всякие похабные предложения научилась отвечать чистым непонимающим взглядом, после чего даже братки отваливали бормоча под нос что-то невоспроизводимое среди нормальных людей.
Правда, в конторе скоро всяческие пересуды прекратились, поскольку Томас неоднократно доказывал нордическим эстонским характером верность своей Марте, которая была хотя женщиной и полной, но статной, со светло-русой косой и железным характером. При такой не забалуешь. Даже если бы у секретарши и возникли бы мысли соблазнить шефа (ну, возникали, возникали, чего грешить – уж больно Томас не похож был на русских трусливо-похотливых самцов!), то при первом взгляде на его супругу происходило полное очищение от похоти – хотелось работать, работать и еще раз работать.
Ольга задумчиво поставила чашку на стол и осмотрела кухню придирчивым женским взглядом. Не тем, когда женщина осматривает свою возможную соперницу, и не тем, когда загнанная матрона, уложив детей и мужа-ленивца спать, лихорадочно ставит номера на тех неотложных делах, что нужно обязательно сделать к завтрашнему утру. Нет, Ольга впервые за много месяцев смотрела на свое жилище взглядом деловой женщины, у которой появилось время для наведения порядка. Похоже, даже двух свободных выходных будет мало, чтобы привести свою маленькую двухкомнатную квартирку в надлежащий вид.
Часов до четырех она самозабвенно драила кафель в ванной и на кухне, выискивала пыль по углам и отмывала заляпанные стекла. Вообще-то, все было во вполне приличном состоянии для женщины, которая приезжает домой только ночевать и имеет один выходной. Но мама бы ее точно не одобрила, потому что любила чистоту и порядок, когда удавалось, конечно, выкроить на уборку свободный денек. Правда, последнее время она всю себя посвящала поиску женихов для своей непутевой дочки, которая работала неизвестно где, занималась неизвестно чем, и никак не хотела выполнять извечную женскую функцию – рожать и воспитывать детей. Хотя сама, между прочим, тоже не особо преуспела на этом поприще – ни братьев, ни сестер у Ольги не было, а вниманием и воспитанием, особенно в раннем возрасте она была явно не избалована.
*
Собственно впервые на нее внимание родители обратили в классе седьмом, когда она во всю ударилась в уличную жизнь. Наверное, ей повезло, что попала она в пост-хиппанскую группу, а не бандитскую компанию, что шныряет по подвалам и курит траву. Правда, траву они тоже иногда покуривали, но редко. Чаще собирались на солнышке или в подъездах, пели, целовались, читали стихи. Иногда их гоняла шпана, но девчонок почему-то не трогали. Наверное, брезговали, потому что одевались они не то что бы совсем плохо, но с показной неряшливостью – мол, нам ваши земные проблемы…
Длился этот вечный «роман с жизнью», как говорил самый старший в их компании, Роман, кстати, до тех пор, пока она не загремела в больницу с выкидышем. Естественно, виновником был худосочный Роман, перешедший в то время на нелегальное положение, так как прятался от армии и от своих далеко не бедных предков, что хотели пристроить его в какой-нибудь институт.
Ольга терпеть не могла вспоминать этот период своей жизни, походивший на сладкие грезы, внезапно обернувшиеся затяжным кошмаром. Сутки в больнице, на грязных простынях, среди похабных врачей и тихо ненавидящих пациентов сестричек, ей хватило, чтобы проснуться и осознать свое двухлетнее выпадение из бытия. Придя домой, она впервые молча стерпела оплеуху отца и ругань матери, которая, отойдя немного, стала причитать над любимой доченькой и своей несчастной судьбой.
Она молчала еще несколько дней, не выходя из своей комнаты. Это не был шок – просто никого не хотелось видеть. Однако Ольга твердо решила для себя, что больше никогда – никогда в жизни! – не позволит так с собой обращаться: будь то «люди в белых халатах» или любовники типа Романа. Наверное, впервые она осознала, что ее собственная жизнь находится только в ее руках.
После открытия сей свежей истины, оставалось только попытаться воплотить ее в жизнь. И Ольга вернулась в школу, где ее встретили недоверчивыми возгласами одноклассники и настороженными взглядами учителя. Сколько раз, исправляя то, что уже нельзя казалось бы исправить, Ольга плакала от бессилия и хотела махнуть рукой. Но именно во время этих минутных припадков слабости в ушах снова и снова звучал хриплый голос старой санитарки, гнавший в операционную: «Ну что, б…шка, трясешься, а как давать небось сама лезла…»
Год она закончила блестяще. Только на оценки в аттестате это практически не повлияло и средний бал годился лишь для поступления в ПТУ. Однако Ольга еще до получения аттестата зрелости просмотрела списки институтов, определила, что в строительный конкурс меньше всего и сдала туда документы, чем поразила до глубины души экзаменационную комиссию.
На экзаменах к ней придирались так, как ни к кому из абитуриентов, но она все-таки поступила. А к середине курса стала лучшей студенткой курса. Правда, на красный диплом она все-таки немного не дотянула, но не сильно огорчилась, поскольку работу к тому времени уже нашла.
Нельзя сказать, что она была мужененавистницей. Нет, у нее были, как теперь говорят, бойфренды. Среди них встречались даже такие, кто предлагал свои тощие руки, горячее сердце и беспросветное малоденежное будущее. Впрочем, останавливало ее не это, хотя при отсутствии денег оказаться в задрипанной больнице шансов у нее было гораздо больше. Просто, за все эти годы она привыкла быть самой себе девочкой, а потому все ухаживания она старалась не воспринимать всерьез. Отвечала на них только тогда, когда требования природы становились уж совсем непереносимы. Однако и с этим впоследствии она тоже научилась справляться. Да так, что мужики в курилках обвиняли ее в тайном лесбиянстве, а женщины в абсолютной фригидности. Ольге на всех их было плевать. Ее собственная жизнь вполне устраивала…
*
Потирая поясницу, Ольга поплелась к телефону, который надрывался так, что казалось вывернется сейчас наизнанку. Нет, надо все-таки купить моющий пылесос. Не дело ползать часами по полу, оттирая пятна на паласе – спина, чай собственная, не купленная, как говаривала мамина соседка, пока была жива.
– Да?
– Оль, ты? А я уж волноваться стала, что до тебя не дозвонюсь, – защебетала Верочка из отдела маркетинга. После того, как Ольга не прибила ее за ведение секретарских дел, та воспылала к Ольге дружескими чувствами. От них порой хотелось куда-то забиться в уголок, но природная вежливость и «чувства ка-арпара-тивности», о которой постоянно твердил Томас, не позволяли Ольге этого сделать.
– Что-то случилось? – встревожилась Ольга, чувствуя, как забилось сердце: а вдруг все-таки придется ехать на работу, вдруг все-таки нашлось дело.
– Да нет, что ты Оль, – слегка опешила Верочка. – Просто я сегодня иду на день рождения одного парня и понимаешь… Ну, в общем, я хочу у него остаться. А у него друг живет. Нормальный мужик, правда, когда выпьет становится надоедливым и доставучим. Понимаешь, я подумала…
– …что такая грымза как я полностью подавит его потенцию, он с горя напьется и утопится в пруду, – мрачно закончила Ольга. – Спасибо, подруга, за столь высокую оценку моих качеств.
– Да что ты, Оль, – неуверенно хихикнула Верочка. Поскольку девушкой она была простой, не особо отягощенной интеллектом, то все шутки она воспринимала несколько настороженно. – Просто мы пойдем в клуб «Голубой попугай», а потом незаметно исчезнем. Там весело будет, группа «Легинсы & Штрипкеры» выступать будет. Они сейчас в моду входят. Ты дама серьезная… Он тебе должен понравиться…
Пока Верочка тараторила, Ольга вспоминала сколько же она не была в барах. Год? Два? А на дискотеках? Черт возьми, почему бы и нет. Все равно вечером делать нечего. И, вообще, почему бы и не потерпеть пару часов мужские приставания? Сколько же себя в грымзах держать… сама еще поверишь.
– Во сколько? – перебила Ольга болтушку.
– Что? – испуганно вскрикнула Верочка.
– Во сколько, я спрашиваю, собираетесь? И где этот ваш «Голубой попугай»? – сурово спросила Ольга, внутренне прыская от выбранного тона.
– Вахлакова, 14. В семь вечера, – растерянно пробормотала совсем сбитая с толку Верочка.
– Буду! – рубанула Ольга и положила трубку на рычажок, после чего с удовольствием расхохоталась. Оказывается она еще способна кого-то разыграть?
*
Вглядываясь в свое отражение, Ольга непроизвольно морщилась. В общем-то, ничего страшного в едва наметившихся валиках на животике и слегка округлившихся бедрах, не было. Подумаешь, недельки две на диете и ежедневные упражнения с хула-хупом, и все как рукой снимет. Стоит взглянуть на окружающих дам тридцатипятилетнего возраста, да ту же Светку возьми, чтобы тут же полюбить себя. Правда, встречались и такие, кто выглядит как фотомодель. Ну и ладно, надо себя принимать такой, какая есть. Тем более, что грудь торчит как у молодой девчонки, гордо и насмешливо задирая соски вверх.
– Диета, подруга, с завтрашнего дня диета, – вздохнула Ольга и поплелась одеваться.
Не то, чтобы она сильно расстроилась, но задравшееся до небес настроение слегка сбила, а то просто неприлично прыгает как десятиклассница, которую пригласил в кино самый красивый мальчик в классе. До того дошло, что она даже маску себе сделала, пока сидела в ванной. Фу, как не стыдно.
Впрочем, уговоры не особо помогали, потому что приподнятое расположение духа вернулось и никуда не хотело уходить, пока она сушила волосы, выбирала белье. Дошло до того, что она даже отказалась от «боевого» комплекта, который обычно использовала на приемы, а выбрала сексуальный подарок мамочки, который она всучила на прошлый день рождения. Видимо, надеялась, что именно такими тряпочками ее любимая доченька окрутит будущего мужа. Ей даже не пришло в голову, что сие безобразие надевают все-таки под одежду.
Ольга терпеть не могла эти тряпочки (или полное их отсутствие?), поскольку двигаться в них было практически невозможно: что-то жало, почти везде терло. Белье явно было создано для того, чтобы сразу же его снять. Однако она терпеливо его натянула, расправила, прошлась по комнате, убедилась что права и… осталась в нем. Для чего? Наверное, для того, чтобы сильно уж не приходить в щенячий восторг – страдания тела очищают дух. Впрочем, уже натягивая на себя плащ, который она-таки отчистила после вчерашних приключений, Ольга неожиданно поняла, что белье не такое уж неудобное.
Такси (чтобы она еще ездила на общественном транспорте – только под дулом пистолета!) довезло ее до самого клуба. Водителю даже не надо было ничего объяснять. Он только позавидовал, что ей удастся послушать «Л&Ш», то есть «Легинсы & Штрипкеры». Ольга еще подумала, что напрочь отстала от веяний моды: не только не знает, что сейчас носят, но не знает даже, что сейчас слушают. А ведь когда-то заслушивалась «Наутилусом», «ДДТ» и «Чайфом».
Клуб встретил ее разноцветным сияющим полумраком, грохотом и стойким запахом дорогой выпивки. Именно запахом – это ее поразило больше всего – а не перегаром. Дергающиеся у входа пары в свете стробоскопа выглядели какими-то больными, ломкими что ли.
Первое ее желание было убежать отсюда подальше, то есть домой, забиться под одеяло и не видеть извивающихся молодых и сравнительно молодых людей. Однако она обещала Верочке, а уж к своим словам Ольга относилась более чем трепетно. Она решилась пройти между столиков, чтобы с чистой совестью оправдаться перед собой: мол, была, но не нашла. Но оправдываться не пришлось, поскольку стоило сделать всего лишь пару шагов, как донесся визг Верочке странным образом перекрывший буханье барабанов:
– Олька, мы здесь!
Ольга повернулась на крик и увидела через пару столиков от себя привставшую Верочку, яростно махавшую рукой. Она была в полупрозрачной (если говорить до чрезвычайности тактично!) кофточке, под которым топорщился черный лифчик не меньше, чем второго размера, прикрывающий нечто крошечное и непритязательное. Впрочем, говорят, что и на такое находятся любители. А вот юбка, как успела заметить Ольга, была у Верочки длинная, правда, все порезанная на ленточки, но худосочные ножки почти закрывала. И то хлеб.
«Что-то злая ты сегодня», – подумала про себя Ольга и направилась к столику, за которым сидели двое мужиков: один черненький, чем-то напоминающий чернобурку или песца (Ольга их в зоопарке видела), в алой сутенерской рубашке-апаш и второй невзрачный, от костюма до внешности. К тому же с брюшком, что заметно было по углу отклонения галстука.
– Ой, Олька, какая ты красивая! – аж подпрыгнула на стуле Верочка. Ольга сразу простила ей и нелепую вечеринку, и навязанную унизительную роль куклы. Глупо, конечно, тем более, что знаешь, откуда столь преувеличенные восторги. Но все же, все же… В конце концов, она не уродина, а обтягивающее черное платье, открывающее одно плечо (ими Ольга всегда гордилась) только подчеркивает ее почти классическую фигуру. Ну, до Данаи ей в объемах далеко, но пропорции-то сохраняются.
– Константин, – вскочил лисицеобразный, схватил руку, прижался губами, а потом элегантно усадил Ольгу за столик, где перед ней оказался коктейль и маслины на тарелочке – ее ждали. Верочкин кавалер еще раз взглянул на нее, каким-то образом сумев одним взглядом облапать с ног до головы, раздеть и… потом сел и демонстративно наклонил голову к Верочке, тут же начавшей что-то щебетать ему на ухо.
Второй, невзрачный, с улыбкой наблюдал за манипуляциями своего друга, а когда Ольга уселась, чуть приподнялся и тоже представился:
– Николай!
Ольга наклонила голову в знак того, что услышала, но промолчала. Говорить с этим субъектом желания не возникало. Зато тому, явно уже выпившему, хотелось потрепаться:
– А вы оказались еще красивее, чем Верочка рассказывала. – Говорил он чуть пришептывая, но тембр голоса был ближе к баритону, отчего получалось довольно мило. – Просто воспитанница института благородных девиц. Знаете, Оля… Можно я буду вас так называть? Сейчас так редко встретишь женщин, которые не сходят с ума по поводу тряпок и прочей внешней мишуры, что…
– Вы всегда при первой встрече начинаете с сомнительных комплиментов? – холодно спросила Ольга, чувствуя, что если не прервать этот глупый разговор, то она просто наговорит кучу гадостей этому жирному самцу, который считает, что все бабы дуры и созданы лишь для удовольствия, таких как он.
– Ну вот, так всегда, – смутился собеседник, – хочешь как лучше, а получается… Просто я намеревался сказать, что редко сейчас встречаются женщины, имеющие не только чувство собственного достоинства, но и умеющие его пронести так, чтобы другие это заметили, оценили.
– А мужики? Я вокруг наблюдаю просто толпы мужиков, которые с достоинством фланируют туда-сюда, туда-сюда, – разъярилась Ольга, всегда ощущавшая корпоративность со всем женским полом на планете, даже если он не во всем прав.
– Справедливо, – вздохнул Николай. – Опять я не то… Я только хотел сказать, что вы – красивая. И не просто красивая, но и…
– Давайте, помолчим, а? – резко бросила Ольга и внутренне смутилась своей резкости. В конце концов, чего обижаться на недотепу, который не владеет искусством говорить комплименты. Наверняка, он не хотел ее оскорбить.
Сейчас легче, а раньше ей часто приходилось подолгу убеждать себя в том, что окружающий мир не так плох, как кажется. Что люди, даже если говорят несуразности, а то и обидные вещи, не хотят зла. Они могут, порой просто не сознавать, что задели другого. Ольга даже мысленно составила оправдательный приговор, мол, там в больнице, никто не имел ничего против шестнадцатилетней дурочки, которая загремела с выкидышем. Просто они не приучены говорить по-другому. Они настолько сжились с обстановкой грязи внешней и внутренней, что смотрят на происходящее только через нее. Она почти простила их. Почти.
Музыка внезапно стихла, и веселый задыхающийся голос что-то запричитал насчет гостей, которых заждалась публика. Большинство сидящих с вялым интересом повернулись к загородке, что должна было напоминать сцену, но больше походила на загон для овец. Там нечто с пышным коком и бакенбардами вытанцовывало вокруг микрофона. Тут до Ольги дошло, что она совершенно непонятным образом прошла в клуб. Ведь на руках у нее не было билета, денег с нее никто не требовал, разве что охранник внимательно посмотрел, когда она подошла к гардеробу. Что-то здесь не так. Она уже было повернулась к с вопросом Верочке, как по ушам ударили мощные басы, на сцену кубарем выкатились несколько раскрашенных человек, и стали что-то ритмично выкрикивать в микрофон.
Ольга поморщилась. Это была не музыка, а какой-то рев иерихонских труб. Не то, что бы в детстве она получила очень уж эстетическое образование, но представление о музыке все-таки имела. Чтобы хоть чем-то себя занять, она глотнула из стакана. Коктейль был приятным, хотя на ее вкус крепковат.
Уже через полчаса она готова была встать и уйти, поскольку даже когда композиции переставали быть такими ужасающе громкими, то похабный маслянистый тенор солиста, одетого в темно-зеленую майку, из которой выпирали не только худосочные плечи, но обтянутые бледной кожей ребра, вызывал у нее тошноту. Она уже вышла из возраста, когда могут понравиться субтильные мальчики, стонущие «Ну, прояви свою силу надо мной, прояви насилие».
Прикончив второй коктейль, который неизвестным образом возник перед ней, пока она глазела на сцену, пытаясь найти хоть какое-то достоинство в «молодых перспективных музыкантах», Ольга уже было собралась встать, как зазвучала тихая печальная музыка. Голос солиста слегка изменился, не было в нем уже той сальности, способной испортить даже монолог Гамлета.
– Разрешите вас пригласить, – прошептал ей на ухо Николай и осторожно прикоснулся к руке.
Неожиданно для себя Ольга согласилась, хотя не танцевала уже… и не вспомнить. Да и когда ее мужик за талию обнимал, тоже не вспомнить. А коктейли, кажется, все-таки крепковаты были.
– Вы только в слова не вслушивайтесь, – опять в самое ухо прошептал Николай. Танцевал он на редкость хорошо, несмотря на свой животик, который явственно выпирал из под расстегнутого пиджака, так что невольно Ольге приходилось прижиматься к телесам партнера. Странно, это было даже не очень противно.
– А почему? – Ого, отметила про себя Ольга, язык уже заплетается.
– Слова больно похабные, – сказал Николай, – они же педики, почему и стали популярны. Все остальное, исключительный треп музыкальных критиков и слухи, распускаемые их менеджером.
– А вы, как настоящий мачо, терпеть не можете сессуальные меньшиста, – язвительно, как ей показалось, проговорила Ольга, с ужасом понимая, что язык уже отказывается повиноваться в произнесении шипящих.
– Почему же, – спокойно ответил Николай, разворачивая ее лицом к сцене, – я их даже очень могу терпеть. На Колыме, например, или во глубине Сибирских руд.
От увиденного Ольгу затошнило по-настоящему. На сцене медленно копошился клубок полуобнаженных тел, а солист, простерев костлявые руки, что-то страстно шептал под набирающую темп музыку.
– Пойдемте подышим, – предложил Николай, увлекая Ольгу к выходу. Она не сопротивлялась. На словах она всегда защищала этих инвалидов по половому признаку, но чтобы на них еще и смотреть…
Она покорно одела плащ и вышла в распахнутую дверь, в блистающий рекламными огнями вечер. Николай закурил, а потом неожиданно сказал:
– Давайте, Оля, покинем этот вертеп разврата и безобразия. Посмотрите, какой чудный вечер. Природа явно насмехается над людьми: сначала погладит хорошей погодой, а потом дубиной дождей по голове, по голове.
– Экий вы философ, однако. – Пробормотала Ольга. – А куда пойдем?
Николай пожал плечами:
– А куда скажете. Кстати, можете звать меня Колей, хотя в нашем случае это будет звучать анекдотично.
– Почему? – тупо спросила Ольга, перед глазами которой стояли ползающие друг перед другом мальчики.
– Ну, как же, – раздался в ответ смех Николая (Коли, пусть будет Коли!) – Оля и Коля.
– Куда отправимся? – растерянно спросила Ольга, не представляя, куда можно пойти ночью с незнакомым мужчиной, если только не приспичило поискать сомнительных приключений.
– Если хотите, я могу отвести вас в один кабачок, где играют старый добротный джаз. Или просто погуляем по городу. Или я провожу вас домой.
– Вот этого не надо, – чуть резче чем следовало ответила Ольга, на какой-то момент возвращаясь в трезвое состояние.
– Ольга, – на этот раз голос собеседника был предельно серьезен и честен, если, конечно, голос может быть честен, – я приличный мужчина и не покушаюсь на честь малознакомых дам, тем более таких красивых. К тому же, как мачо, я должен быть галантен, ибо настоящий самец никогда не вспрыгивает на самку сразу.
Он неожиданно смутился, словно почувствовал, что разговор заходит не туда.
– Простите, ради Бога, я как выпью, так начинаю нести ахинею, хотя и вполне складную. Хотите глотнуть, а то у вас вид какой-то ошарашенный. Я давно Костику говорил, что хотя его нынешний проект и перспективный, но уж больно какой-то нерусский. Не любят у нас гомиков, хотя порой и защищают от произвола власти. Но от нее у нас всех защищают.
Ольга неожиданно ощутила у себя в руках плоскую фляжку с резким запахом коньяка. Она остановилась – оказывается они уже куда-то шли – понюхала и, придержав дыхание, глотнула. Пойло пахло гораздо хуже, чем было на вкус.
– Маслинку, – сказал Коля, протягивая ей на зубочистке черную ягодку далекого жаркого юга. – Как старый алкоголик я ношу с собой не только выпивку, но и закуску.
– А вы алкоголик? – весело спросила Ольга, ощущая как теплый комок провалился в желудок, а потом распустился цветком, корешки которого пронизали все тело. – Причем здесь ваш Костик и «этот вертеп разврата и безобразия»?
– Отвечать по порядку или по степени важности?
В голосе Николая явно прозвучала ирония. Он хлебнул из фляги, а потом начал:
– Итак, раз молчите, то по порядку. Я не алкоголик, но уже близок к этому. Говорю вам это откровенно, потому что уже достаточно пьян. Относительно, Костика. Вообще-то, он мой друг. Но, к тому же не очень удачливый эстрадный продюсер. Эти «Штрипкеры & Легинсы» его наиболее прибыльный проект. Если, конечно, когда-нибудь нормально ориентированная публика не побьет артистов и Костика в придачу. Дело в том, что…
Ольга не слушала. Она впитывала в себя тишину ночного города, изредка раздираемую шорохом шин шваркающих по мокрому асфальту, словно кто-то большой и невидимый медленно, с наслаждением отрывает листок настенного календаря: шр-хр-шхш-ххшш-шр. И нет еще одного дня. Шр-хр-шхш-ххшш-шр. И еще одни сутки канули в серую пустоту ВЧЕРА.
Ольга отчетливо, наверное, потому что была пьяна (похоже, именно в этом состоянии, да еще в предсонье, когда еще не спишь, но уже и не бодрствуешь, людям приходят гениальные мысли, но они, к сожалению, их забывают), поняла простую истину: она, да и многие ее знакомые постоянно живут во ВЧЕРА. Точнее, даже не живут, а падают в эту серую бездну, отчего не умеют радоваться и грустить по-настоящему. Только суррогатно, потому что знают, как надо реагировать на те или иные жизненные раздражители. Как собаки Павлова. Иногда, правда, встречаются те, кто умеет жить в растянутом ожидании ЗАВТРА. Но эти тоже не радуются, так как все надеются, что через миг наступит тот момент, когда можно будет выплеснуть все накопленное за годы. Они ждут, а ЗАВТРА не наступает. Или наступает, но слишком поздно и незаметно, так что они не успевают заметить. И вот оно – ВЧЕРА.
На самом деле Здесь и Сейчас – все сосредоточие мира – есть только вот этот сверкающий в свете фонарей мокрый асфальт, легкий запах сырости, бензина, опавших листьев и грусти. Каждый вбитый шаг, это уже шаг в прошлое. Но и в будущее тоже. Здесь идет не только Ольга, но и Оля, Олечка. Здесь же шествует и Ольга Николаевна, и баба Оля. Они все проходят через этот миг, через легкий октябрьский воздух, призрачный свет фонарей, сквозь незаметный лунный свет, падающий из небесного окошка, появившегося среди белесых туч. Господи, как все просто. Надо только присмотреться, вслушаться стук собственных каблучков…
– …упадок западной, а теперь и нашей цивилизации, – внезапно над ухом пробубнил голос Николая. – Хотите еще выпить?
Ольга, вырванная из странного, необычного состояния эйфории взяла флягу, лихо опрокинула и сделала несколько глотков обжигающего питья. На этот раз вместо нежного жаркого цветка в желудке вспыхнул небольшой пожар, который не удалось загасить маслиной. Ольга закашлялась, с трудом перевела дух и неожиданно для себя спросила (она совершенно не собиралась никоим образом влезать в жизнь случайного провожатого!):
– Коля, а почему вы живете у Кости? Ведь вы у него живете, правильно?
Николай замешкался. Сначала неловко прикурил, потом сделал пару больших затяжек, а потом глухо сказал:
– Меня жена выгнала. Точнее, я сам выгнался, когда застал ее с любовником. Классическая ситуация, правда? Мы давно договорились, что не вмешиваемся в жизнь друг друга, но не до такой все же степени. Ну, я поговорил с ней, а она сказала, чтобы я убирался. Ну, я и…
– Простите, – растерянно сказала Ольга. Она как-то не ожидала, что этот здоровый мужик с ходу начнет посвящать ее в интимные подробности своей жизни.
– Да, дело прошлое, – браво проговорил Николай, – я пока живу у Костика. Неделек через пару, мои ребята отделают квартирку, и я туда перееду. Терпеть не могу, когда в жилище идет ремонт.
– Ваши ребята? – неуверенно переспросила Ольга, уже жалея, что задела больную тему.
– Так я ж уже говорил, – удивился Николай, в голосе которого проскользнула пьяная настойчивость, – что я решил завязать с журналистской карьерой. Подловатая профессия, скажу я вам. Занялся строительным бизнесом, ремонтирую потихоньку жилье у новоруссов. В своем деле есть особенная прелесть, хотя…
Его голос неожиданно пропал, растворился в загадочной тишине парка, куда они, оказывается, забрели. Здесь было больше уже лунного света, чем электрического, который рассеивался среди темных клякс деревьев, потерявших форму и превратившихся в сгустки мрака – страшноватые и в то же время притягательные. Казалось, что стоит только сойти с дорожки и окажешься в зачарованном лесу, где все по-другому. Может быть, здесь при свете волшебных фонарей будут кружиться эльфы. А может, призраки в кружевах и турнюрах будут вести неспешные беседы, изредка строго прикрикивая на шалящих детей – девочек с панталонами, выглядывающими из под юбочек, и мальчиков в штанишках с подтяжками. Все по-другому…
– Вы удивительная женщина Ольга, – легкое прикосновение к руке вывело ее из непривычных грез. – Вы умеете делать такое внимательное, одухотворенное лицо, при этом, совершенно не слушая собеседника. Женщинам, вообще, это удается, а вы просто талант.
«Вот болван!» – захотелось сказать Ольге, но вместо этого на оскорбительную фразу (она решила быть кроткой и терпеливой к этому неотесанному мужлану – так кажется говорили в позапрошлом веке?) она тихо сказала:
– Коля, простите ради Бога, но сегодня удивительная ночь.
В ответ раздалось ироничное хмыканье. Ей показалось, что ироничное. Она подняла глаза, но не увидело лицо Николая, который неожиданно отступил в темноту. Прокашлялся. И вдруг рванул к самому фонарю, исторгая из себя хриплый речитатив:
– И я балдел, танцуя, под душем фонаря
И мне тогда казалось, что я живу не зря.
Мой мозг светился наравне с луной,
А сердце – колокольчик озорной.
Из черных плеч деревьев лилось молчанье птиц,
Сопровождаясь боем моих сухих ресниц.
И черных дыр замачивая жуть,
Манила безвозвратно утонуть.
Он кружился, раскинув руки, напоминая чем-то дряхлого ворона, решившего тряхнуть стариной и исполнить брачный танец перед своей не менее дряхлой подругой. В нем совсем ничего не осталось от того нелепого увальня, что встретил ее в дурацком баре, на дурацком шоу. Даже его шутовской поклон, когда стихи вдруг закончились, не испортил впечатление.
– Ваши? – чуть слышно спросила Ольга.
– Что вы, – вновь из темноты раздался грустно-насмешливый голос, – я за свою жизнь не смог срифмовать ничего гениальнее «ботинок-полуботинок». Паренек какой-то поет: то ли Кашин, то ли Пашин. Точно не знаю. Да и знать не желаю. Как только начинаешь что-то узнавать о тех, чьи песни слушаешь, так одни помои. Пусть остается для меня кем-то неизвестным.
– Вы знаете, – продолжил он после некоторого молчания, – люди вообще удивительный народ. Как жадно они тянутся к знанию. К любому! В детстве мечтают стать взрослыми и познать тайну любви. Начинают познавать, а потом никак не могут остановиться. Допознаются до тошноты, а потом белый свет уже скучен и не мил.
– Вы думаете, можно познать любовь? – чуть слышно спросила Ольга, неожиданно, не иначе по своему нетрезвому состоянию, соотнося сказанное к себе, – Может быть, все же познают секс, эмоции, но не любовь?
– Ага, – раздалось в ответ удовлетворенное, – вы понимаете. Вы, умница, Оленька. Конечно, не любовь, но они-то думают иначе…
Тусклый серый свет, с усилием продирающийся сквозь стекла, был под стать настроению – унылому и безрадостному. Если бы не жуткая жажда и надобности, что даже королей заставляют откладывать важные дела, Ольга ни за что бы не поднялась с постели. И тут она поняла, что за вчерашнее веселье надо платить: чугунная голова потянула ее в сторону, и только благодаря серванту она не оказалась на полу. Каждый шаг отдавался в голове громогласной композицией «Штрипкеров & Легинсов», желудок подпрыгнул к горлу, а потом с размаху опустился на свое место. Налицо было Утреннее Похмелье, которое на Руси издавна называют «Ой, что было вчера…»
Состояние было столь забытое Ольгой, что она сразу не смогла восстановить в памяти последовательность действий по выходу из него. Она попила водички, простой кипяченой водички. Поэтому дверь в туалет открывать ей пришлось лбом и, уже не фигурально выражаясь, обниматься с белым другом. После первого приступа ей стало так хорошо, что она даже на некоторое время забыла про головную боль. Умылась и решилась уже вернуться на диван, как второй, еще более жестокий приступ скрутил ее. Это уже тянуло не на похмелье, а на целое отравление.
Кое-как добравшись до кухни, она выпила еще воды, потом опять доползла до туалета. И так несколько раз, до тех пор пока не почувствовала, что достаточно расплатилась за вчерашние грехи. Но не успела дойти до своего лежбища, как тягостно заныла спина. Ольга с отвращением поняла, что вступила в фазу ежемесячных женских неприятностей. Это окончательно ее раздавило.
И вот теперь, разглядывая через окно низкие свинцовые облака, она предавалась унынию и печали. Вчерашний день, и особенно вечер, казались ей отвратительным собранием омерзительных случайностей, которым она не смогла противостоять. Пьяная болтовня на забросанной опавшими листьями аллее, похотливые поцелуи, которым она сначала не воспротивилась, а потом и сама увлеченно предалась – как все нелепо и глупо. Наверное, Ольга это допускала, через некоторое время этот вечер забудется, подернется паутиной воспоминаний, в результате чего все будет выглядеть не так гнусно. Может быть, будет восприниматься, как веселое приключение. Но живем-то мы сейчас…
Телефонная трель симметрично отозвалась в голове тупой ноющей болью. «Светка», – без всякого выражения подумала Ольга, даже не сделав попытки встать. Любое движение сейчас казалось подвигом, а для героизма время совсем не подходящее.
Телефон не умолкал. Ольга подумала, что стоило бы отключить эту трещалку вообще, но сама лишь засунула голову под подушку.
Наконец, звонок SIEMENSа перестал переливаться, черт бы побрал этих немцев с их вечным стремлением к сентиментальным глупостям. Теперь переживай очередной приступ мигрени. А может, настала пора уже глотнуть цитрамончику? Глядишь, полегчает.
Ольга с трудом сползла с дивана, наверное, впервые ощущая себя зрелой, побитой годами, женщиной, как телефон заверещал снова. Представляя, что она скажет своей подруге, Ольга подняла трубку и застыла, пригвозженная к месту – из трубки несся жизнерадостный хрипловатый баритон, чуть, может, более хриплый чем вчера:
– Оленька, я почему-то верил, что вы дома. Когда я провожал вас домой, то подумал, что утром вы точно будете дома…
«О, Господи, он меня еще и домой провожал», – мелькнула в голове Ольги суматошная мысль. Неожиданно, хотя Ольга не чувствовала за собой никакой вины, краска стыда выползла на кончики ушей.
– Во-первых, приличные люди сначала здороваются, – буркнула она, злясь и на Николая и на себя.
– А я своим звонком с вами поздоровался. – Самодовольно, как показалось Ольге, ответил Николай. – Можно я к вам в гости приеду?
– Когда? – растерянно пролепетала Ольга, не ожидавшая такого нахальства.
– Прямо сейчас. – Голос на том конце трубке набрал еще больше мажора. – Или вечером. Когда скажете.
Ольга представила свое лицо, которое она мельком увидела в зеркале: запавшие глаза, окруженные синими полукружьями, извивы морщинок, которые придется теперь неделями выводить массажами и специальными кремами, землистое цвет кожи, что не спрячешь даже под толстым слоем пудры. Да еще и налившийся багровый синяк у основания шеи, замаскировать который будет совсем не просто. И это все он собирается увидеть? Она совершенно разбита, у нее болит спина, а он еще смеет рваться в гости?
– Оленька, что же вы молчите? – Голос Николая стал слегка неуверенным.
– Во-первых, – стараясь придать твердости своему тону, а, скорее истеричности, потому что несмотря на все здравые соображения, Ольге вдруг захотелось, чтобы этот толстоватый смешной человек приехал к ней. Сейчас. Немедленно. Потому что ей плохо. У нее болит спина. Потому что… Потому что… Потому что он мужик. Этой неожиданной и неприятной мысли хватило, чтобы она, наконец, завелась по-настоящему, – насколько я помню, я не давала свой номер телефона…
– Ну, выяснить номер, когда… – баритон вдруг как-то притух, а простудная хрипотца стала слышнее.
– Во-вторых, – не давая себя прервать, продолжала Ольга, – то, что я вчера прогулялась в вашем обществе, еще не повод навязывать свою компанию и сегодня. Вы меня поняли, Николай?
– Да, – раздался в трубке убитый шепот.
– Да, я понял вас Ольга. Простите, я не подумал. И все же, просто так… на всякий случай… если вдруг вам захочется поговорить… запишите мой номер телефона…
В этом лепечущем, растерянном пришепетывании не была и намека на уверенный баритон, который Ольга слышала минуту назад. На какое-то мгновение ей даже стала жалко его владельца, но она быстро взяла себя в руки, вежливо с достоинством попрощалась и положила трубку на место.
Вдруг квартиру наполнили призраки. Самые настоящие приведения – полупрозрачные фигуры, преимущественно мужские, ходили по комнате, приседали, наклонялись над телевизором, оставляя после себя такие же полупрозрачные кучи тряпья, газет, тапочек. Они хозяйски валились, не снимая обуви на диван, распахивали окно, курили. А между ними металась то ли испуганная, то ли рассерженная женская фигурка, подбирала, закрывала, выключала…
В клетке неожиданно зашебуршал хомячок. Живой звук разрушил нававждение. Призраки несбывшегося будущего медленно рассеялись, оставив после себя промозглый запах сгнившей листвы, зябкость осеннего ветра, стылость вязкой тишины.
– Все правильно, Шуша, – пробормотала Ольга, чувствуя, как комок в горле не дает ей сказать громче, – все правильно. Нам и вдвоем хорошо. Правда?
А сама все смотрела и смотрела на номер, автоматически записанный в блокноте, который всегда лежит у нее рядом с телефонным аппаратом.
Протянула руку, чтобы вырвать листок, а потом остановилась.
Пусть будет.
Может быть…
Когда-нибудь…
Не скоро.
Совсем не скоро!
Может быть, она
все-таки наберет
эти семь цифр.
Может быть…
Василий Денисенко
Родился в 1967 году в захолустной деревеньке Псковской области. С детства приобщался к культуре соседней Прибалтики через шоп-туры по продуктовым магазинам. По достижении 18 лет поступил в Ленинградский Государственный университет на факультет журналистики. Однако насладиться учебой не смог, т.к. через год был отправлен в Вооруженные Силы, откуда вернулся с жаждой самостоятельной жизни. Через полтора года жажда была полностью удовлетворена. Перевёлся на заочный, уехал в Мурманск крутить хвосты селедке, а также познавать жизнь через призму областной прессы. Где-то году в 1996 осознал, что призма перестала быть разноцветной, а потому ушел с головой в PR.