89 Views
– Как ты думаешь, возьмут они эту хату? – спрашивает меня Вадим.
Мы всегда задаем такие вопросы друг другу. И всегда получаем ответы – от клиентов, ответ риэлтора всегда неверен.
– Не знаю, – пожимаю плечами я, – хотелось бы.
– Деньги нужны. Очень. – Говорит Вадим и лезет за конфетой в карман( он в очередной раз бросает курить, поэтому постоянно забивает рот всякой дрянью). – Скоро первое сентября, ребенка надо приодеть в школу.
-Ты не одинок в своих желаниях, – тоскливо бормочу я, рисуя на запотевшем стекле знак доллара. У меня нет ребенка, которого надо вести в школу. Но я курю, и хочется вдыхать не всякое там балканское дерьмо, а приличный табак. Да и без сигарет есть куда потратить деньги.
Мы трясемся на дорожных ухабах. Наш городок – это Вам не Москва: ни Макдоналдса , ни приличного асфальта. В стриптиз барах подают теплое пиво, а от местной рекламы хочется наложить на себя руки.
– Как у тебя дела? – интересуется Вадим, чавкая конфетой.
Вопрос уместный, но совершенно не обязательный: мы каждый Божий день встречаемся в офисе, так что прекрасно знаем у кого какие дела. Но такие вопросы задаются не затем, чтобы на них отвечать.
– Спасибо, ничего. А у тебя?
– Что-то не очень, – вздыхает Вадим, – сделок давно не было. Вся надежда на эту двухкомнатную. Ты ее сам видел?
– Конечно.
– Ну и как?
– Вполне прилично и со вкусом: светлые обои, итальянский кафель и все такое. Хозяева вложили много сил в ремонт. Сами делали – муж и жена.
– Откуда ты знаешь? – интересуется, чтобы скоротать время, Вадим.
Вместо ответа я спрашиваю у него конфету.
Мы несемся на показ в маршрутном такси: небольшой синий микроавтобус, десяток сидений, маленький островок проржавевшего железного спокойствия посреди вяло бушующей осенним дождем Вселенной. Обыкновенная работа продавца квартир: предложения выгодной продажи квартиры, показы и снова предложения – до победного конца, до сделки то есть.
– Нормальная хата, должны взять, – проявляю энтузиазм я.
– Дай Бог, – ищет дерево Вадим и, не найдя, набожно закатывает глаза к серо-грязному велюру на потолке маршрутки. Наверное он даже мысленно крестится.
В салоне кроме нас четыре человека: работяга мужик, толстая семейная пара и девушка в неопределенного цвета кожаной куртке. Рядом с водителем сидит юнец в бейсболке задом наперед – судя по всему его родственник: принимает деньги за проезд, командует где остановиться. Прямо над нами из динамиков хрипит очередная звезда Нашего радио . Земфира Ивановна, набор слов без определенного смысла, приправленный анашовыми эмоциями. Меня такая музыка не берет – предпочитаю тяжелый рок, чтобы мозги наизнанку, а сердце далеко в атмосферу. Но все же, это лучше, чем бесконечные вариации на тему неразделенной любви, хотя попсовики более честны: когда не могут придумать слова, вставляют Ла-ла ла , а не жиденькие псевдогитарные проигрыши.
– Жаль, мы не в Америке, – чешет нос Вадим, – щас как сели бы на свой Линкольн , да с ветерком на показ. А вечером – в паб.
– Пабы – в Англии, – поправляю его я, – а в Америку надо ехать звездой. Иначе никаких Линкольнов .
Мы говорим ни о чем. Мы вообще всегда говорим ни о чем, за исключением тех случаев, когда просим денег в долг. Но молчание – не золото.
– А вот Ирка спит и видит, – вспоминает нашу сотрудницу Вадим, – думает, у нее там сразу все получиться: работа, страховка, чистенький домик из фанеры…
– Ну, если у нее такая цель…, – кутаюсь в свою куртку я.
– Да, цель, это великая вещь, – оживляется Вадим, – вот у тебя, Леха, есть цель?
– Я же не бомбардировщик.
– Ты юродствуешь. Нет, правда, скажи, какая у тебя цель?
Вместо ответа я рассматриваю коленки девушки. Я всегда рассматриваю женщин в общественном транспорте, иначе чем тут заняться? А иногда можно помечтать – мечты не осуждаются уголовным кодексом. Но эта не вызывает сладких грез: ноги, обтянутые черными колготками и вправду ничего, но вот лицо не моего типа. Маленькие глаза, тонкие, постоянно поджатые, губы, достаточно большая родинка на правой щеке – наверное, обожает сериалы, в курсе жизненных коллизий своих бывших одноклассниц и собственноручно готовит оливье на новогодний стол. С такими, имеющими самый четкий план на всю оставшуюся жизнь, особами много не покувыркаешься….
– Хорошенькая, да? – перехватывает мой взгляд Вадим.
Вместо ответа я неопределенно вздыхаю. На работе у меня репутация донжуана. Всем кажется, что женщины так и вешаются на меня, а симпатичные клиентки отдаются прямо на показах в пустых квартирах. Довольно глупо, конечно, но весьма лестно. Откровенно говоря, мне это немного нравиться и я не разубеждаю коллег в обратном. Хотя, если бы я и в самом деле был Казановой, меня не интересовало бы мнение окружающих….
– А вот мне, признаться, все равно, – философствует Вадим. – Даже иногда думаю, что я ненормальный. Столько женщин вокруг, – ноги, груди, задницы, – а я иду и думаю о работе. Или о семье. Может это начало импотенции?
– Нет, это свидетельство нормального мужского самосознания, – успокаиваю его я, – самого нормального, достойного и уважаемого женщинами всего мира образа мыслей. Спи спокойно, дорогой друг…
Вадим ухмыляется – не очень искренно. Мы мчимся по мокрому проспекту. Работяга в ветровке поцеживает дешевое пиво. Полные супруги озабочены сохранностью своих сумок от встрясок на ухабах( наверное, везут домой запас куриных яиц на неделю). Девушка небрежно листает тощий журнал с рецептами для домохозяек и коротенькими сводками светской жизни.
– Лех, скажи, – наклоняется к моему уху Вадим, – ты мог бы познакомиться с ней? Прямо здесь, в маршрутке?
– Зачем?
– Неужели она тебе не нравиться? – обдает мое ухо жаркий аромат свежесъеденной конфеты. – Или тебе страшно?
– Она мне страшно не нравиться.
– Тогда понятно, – вздыхает Вадим и продолжает шептать, – А у меня был случай. Ну, ты же знаешь, мне все равно… Но как-то раз ехал вот также домой. И на бульваре Ногина садится девушка. Высокая, красивая, в глазищах – небо. Я смотрю на нее, а она – на меня. И что-то закипает в груди. Я думал, только в книжках такое бывает, а тут на самом деле пожар… Так захотелось познакомиться, повести ее куда-нибудь в ресторан. Ну и все дела, сам понимаешь… Мне казалось , что я про нее все знаю: чем она занимается, какую музыку слушает, какие колготки носит. Я даже был уверен, что ей понравятся мои шутки. И жена с ребенком на выходные к теще уехала…
– И..?
– И ничего. Я вышел на своей остановке, вытер пот с ладоней и отправился домой смотреть телевизор. А она поехала дальше…
– Не расстраивайся, старик, это не единственная возможность. Может и к лучшему, может она больна чем-нибудь.
– Да я не про секс, – откидывается на спинку сидения Вадим. – Просто иногда спрашиваю себя: не грех ли это заглушать свои порывы? Они возникают и возникают, а ты проходишь мимо, придумываешь разные отговорки, чтобы потом мучаться от неизвестности. Может стоит разок попробовать, чтобы знать наверняка?
– Может и стоит, – соглашаюсь я, – если у тебя достаточно сил или недостаточно сомнений.
Машина въезжает в панельный микрорайон. Мысли Вадима настраивают меня на философский лад и я принимаюсь разглядывать вереницы многоэтажек. Тысячи более-менее обустроенных клетушек. Где-то видеомагнитофоны с шелкографией, а где-то пустые бутылки. Форма стандартная, отделка – в зависимости от успехов в игре под названием жизнь . А содержание одинаковое: зовущие маячки в неуютной темноте осеннего вечера, защищенные бронированными дверями мини-крепости. Чтобы праздновать свой успех. Или придумывать отговорки для упущенных возможностей. Или укрываться от навязываемых правил…
– Скоро наша остановка, – говорит Вадим, рассматривая циферблат свих часов. Освещение в салоне слабенькое, поэтому ему приходится поднести руку к лицу, – как будем делить прибыль, если возьмут?
– Пополам, – недовольно хмурюсь я. Делить прибыль до показа – плохая примета: клиенты неохотно покупают квартиры, на которые ты возлагаешь Большие Надежды. Чаще всего объект берут, когда риэлтор оставляет желание его продать. Это трудно, особенно когда в кармане мало денег. Но правила действуют с безотказностью швейцарского хронометра – весь фокус в том, чтобы смириться. Я знаю эту истину, хотя живу ей далеко не всегда. Что же касается Вадима, то он работает меньше меня, поэтому все еще мечтает вцепиться мертвой хваткой в Изобильное Вымя Мира…
Мы выходим под моросящий дождь. Под ногами чавкает жидкая коричневая грязь: микрорайон обжит еще не настолько, чтобы асфальт наличествовал в каждом переулке. Вадим идет быстро. Он всегда куда-то спешит, даже когда спешить некуда.
– Погоди, дружище, у нас еще пять минут, – притормаживаю осенний марафон я. Мне не нравиться спешка – никогда и нигде. Может, поэтому я пока простой риэлтор( хотя это только отговорка, я в курсе).
На свежем воздухе дышится легко – и я закуриваю сигарету, чтобы не зашкаливал индикатор счастья. Искомая многоэтажка окружает своим панельным телом детский сад с бурыми, точно измазанными соком вишни, стенами. На низеньких цветастых лавочках кучкуются обкурыши в огромных кроссовках. Толстый дядька в кожаной кепке выгуливает пожилого бульдога. Идиллия неприятно стучится в наши сердца и мы вспоминаем Всевышнего.
– Ну, Бог в помощь, – елозит к небу Вадим.
– Да, да, помощи и побольше, – откликаюсь я. Глупо надеяться, что мы сегодня на особом счету в Небесной канцелярии. Но, с другой стороны, накладки случаются везде и иногда они работают на, в общем и целом, случайных людей.
Клиенты ждут нас возле условленного подъезда. Их трое: полная мать в коричневом пальто, худощавый отец в поношенной куртке Прощание с Харбином и студентик сын в модных у молодежи ботинках с тупыми носами, которые я втихомолку именую клоунскими . Насколько мне известно, квартира покупается для него: мальчик поступил в институт и ему необходимо готовиться к экзаменам.
– Здравствуйте, – демонстрирует ниточку своих губ властная мамаша. Ее обильно припудренное лицо брезгливо кривиться, как буд-то мы опоздали по крайней мере на час, хотя по нам сегодня можно сверять московские куранты.
– Приветствую Вас! – изображаю открытодушную улыбку я. Том Круз по сравнению со мной просто мальчишка: он улыбается в экран для покупки нового Боинга , я же скалю зубы чтобы вонзить их в намазанный маслом кусок хлеба, поэтому моя улыбка гораздо искреннее (хотя и не так лучезарна, быть может).
Счастливый сынок сглатывает слюну, что-то неразборчиво мямлит и кивает головой. Робкий папаша выныривает из-за спины своего семейного счастья, делая героическую попытку пожать нам руки.
– Надеюсь Вы не долго ждали, – высказывает искреннюю озабоченность о людях, на которых ему совершенно наплевать, Вадим.
– Сразу обратите внимание на район, – начинаю я, пытаясь загородить спиной панораму с обкурышами, – тихий спальный массив: мало шума, никаких заводов, все магазины – рядом.
– Да уж, – скептически тянет глава семьи, – мы в курсе. Наверное она ожидала увидеть стройные ряды первоклассных бунгало, обрамленные пальмовыми аллеями.
Темный подъезд встречает вошедших специфическим запахом.
– Здесь что, всегда нет света? – повисает в воздухе брезгливый вопрос.
– Ну, еще вчера был, – не грешу против истины я, – просто лампочка перегорела. А новую вставить пока соберутся…
– А лифт тоже только сегодня не работает?
– Да по всему городу сейчас с лифтами проблема, – приходит мне на помощь Вадим, – я вот живу в новом доме, всего два года – и тоже, представьте, ходим пешком. Зато тут квартира на третьем этаже.
– Королевский этаж, – проявляет осведомленность тощий папа, не зная, что мы, обычно, используем прилагательное еврейский .
– Короли не живут в таких подъездах, – отрезает коричневое пальто и, громко сопя, начинает восхождение.
Звонок радует слух переливами Моцарта. Под такую музыку хорошо мечтать о мировой славе и пуленепробиваемом счастье.
– Две бронированных двери, – заливается соловьем Вадим, – тамбурная и квартирная. В наше время, согласитесь, это заметный плюс. В случае чего, соседи всегда услышат…
– Бронированная дверь стоит копейки, – брюзжит мамаша.
– Но все равно лучше чем ставить самим, – пытается занять свое место под солнцем отец.
Нам открывают. Сегодня на ней длинный темно-синий халат – мой любимый цвет. Волосы стянуты в мокрый светло-русый пучок: наверное, принимала ванну.
– Это Ирина, хозяйка квартиры, – даже не пытаюсь улыбнуться я, – проходите, пожалуйста.
– Обувь снимать? – ползет к ноздрям верхняя губа обладательницы коричневого пальто.
Я смотрю на Ирину. Она отводит в сторону большие карие глаза, в которых так хорошо видеть свое отражение.
– Если Вам не трудно: у нас ковровое покрытие в спальне.
Процесс разоблачения ползет со скоростью философствующей черепахи. Толстая мамаша, кряхтя, выдавливает себя из тупоносых, похожих на копыта гоблина, полусапожек. Студентик тщательно расшнуровывает клоунские чоботы. Радует только папа, мгновенно выпрыгнувший из грязных, таких же тощих, как и он сам, туфлей. Наконец, с формальностями покончено.
– Куда идти? – командуют сто двадцать киллограммов, имеющих мозги, органы пищеварения и достаточную сумму для покупки квартиры в спальном районе.
– Хозяйки обычно начинают с кухни, – говорю я и киваю Вадиму. Все как по нотам: чей клиент, того и речи.
Сопровождаемая Вадимом, троица шествует на кухню.
– Очень симпатичный метраж, – долетает до меня его тенорок, – гораздо больше чем в домах старой застройки. Легко помещается любой кухонный гарнитур и самый большой холодильник.
– У наших знакомых в центре города кухня намного просторнее, – ворчит мамаша. Похоже, для нее нет ничего святого.
– Ну, это же центр, – оправдывается Вадим, – там, конечно, шикарные планировки. Но для того ценового диапазона, который обозначили нам Вы это самое приемлемое предложение.
Я отключаюсь от тысячу раз заезженного трепа. Рядом со мной стоит Ирина, обоняние улавливает знакомые запахи шампуня и теплого тела.
– Как на работе? – спрашивает меня она. – Есть сделки?
– Да, слава Богу.
Мы немного молчим.
– Нашел себе комнату?
– Есть кое-что на примете.
– Послушай, – легкий вздох натягивает ткань халата на ее груди, – может все-таки займешь денег у Жени? Я не хочу, чтобы ты кантовался в коммуналке.
– Я и не буду. Сдам ее какой-нибудь молодой семье без детей и домашних животных. А сам сниму однокомнатную.
– Почему ты не делаешь этого сейчас?
– Да так, вспоминаю студенческие годы.
– Ты и студентом не жил в коммуналке, – почему-то грустно произносит Ирина.
У нее хорошая память. Я всегда любил деньги – сколько себя помню. И зарабатывал их всеми возможными способами от маркетинга до строительно-охранных работ включительно. Так что в студенчестве я не бедствовал. Да и те, кто был рядом со мной – тоже.
– … раздельный санузел, – вливается в сознание пулеметная дробь Вадима. Пожалуй, предложу ему на досуге переименоваться в Максима, – кафель итальянский, кладка, конечно, так себе, но зато новые трубы, соседи сверху не затапливают, в ванной легко помещается стиральная машина…
Вот это ты зря, старик: кладка не так себе – отличная кладка. Этот кафель был выложен всего за два выходных. Помнится, она сказала, что ванная является самым главным местом в квартире : здесь начинается новый день, и здесь же так хорошо заниматься любовью: в теплой воде, среди мягкой мыльной пены. А посему место должно соответствовать: достойное обрамление для самого лучшего в мире занятия многому обязывает. Ну вот, я извлек из глубин подсознания свои строительные таланты (не такие уж сомнительные, по правде говоря) и взялся за мастерок. Как сейчас помню этот день: яркое весеннее солнце, сладкий, согретый первым теплым ветром, воздух несет предвестие радости, на кухне играет Ван Хален. Каждый квадратный метр закреплялся стаканом хорошего пива, а завершение работы мы отпраздновали тем самым лучшим в мире занятием, правда не в ванной ( там было еще слишком сыро и пахло цементом), а в спальне, на только что купленной кровати. Она вся светилась, пушистые русые волосы золотистыми волнами переливались на белой простыни…
– Документы будут готовы через неделю, – говорит Ирина, – всего неделя – и ты полностью свободный от меня человек.
Я молчу. Все верно, я – свободный человек. Но ТАК вопрос я не ставил.
– А теперь пройдем-те в залу, – витийствует Вадим, – самое выгодное решение для двухкомнатных квартир: девятнадцать с половиной квадратных метров плюс лоджия.
– Влезет ли стенка? – сомневается толстый кусок пессимизма. Не сомневайся, грымза, не влезет. Твоей стенке будет мало и полутора километров. Земле Русская, почто Ты родишь таких людей?
Кавалькада мерно шествует мимо нас с Ириной. Их фигуры видны мне как в тумане. Что делать, проклятые нервы: потом буду много курить и мучаться от бессоницы. А сейчас просто болит где-то в области груди да заложило в ушах – щадящий режим, можно сказать.
– У тебя там остались кое-какие вещи, – произносит Ирина, дождавшись, когда процессия уплывает в залу, – не хочешь забрать?
– Если тебя не обременит, я сделаю это чуть позже.
– Конечно, о чем речь…
Речь собственно о том, что мне страшно – не с придыханием, не с выпученными глазами и трясущимися коленями, а как перед приговором врачей. Я боюсь увидеть незнакомые мне домашние тапочки не ее размера или пепельницу с окурками сигарет той марки, которую она не курит. А еще больше я боюсь не увидеть всего этого…
– .. лоджия стандартная, застеклена, – раздается в комнате голос моего коллеги.
– Как у тебя со здоровьем? Не бросил курить? – спрашивает меня она.
Я отрицательно мотаю головой.
– Не бросил. И, наверное, не буду: умирать лучше от вещей, которые доставляют тебе удовольствие.
– К тому же ты больше не готовишься стать папой. Или, может, готовишься?
– Пока нет, – изучаю свое отражение в зеркале я. Это чистая правда: после того, что мы мечтали о НАШЕМ ребенке, я не вижу себя в роли отца. Как будто собственноручно совершил аборт, хотя никакого аборта не было и в помине.
– Мне страшно, – говорит Ирина.
Я хочу обнять ее за плечи. Не знаю смог бы? Но стадо покупателей отправляется топтать ковровое покрытие в спальне. В нашей спальне. В обители чудесных, напоенных солнцем, надежд, живущих, уже, совершенно обособленной и независимой от нас жизнью…
– Скажи, а ты не думаешь, что…. – вскидывает на меня свои глаза Ирина. Она и сама не знает, что хочет спросить. Вернее – прекрасно осознает, но не решается. Что же касается меня, то я думаю, я чертовски много думаю, может быть даже слишком для нормального функционирования психики. Я передумал все что мог, я вспоминал каждый день нашей жизни. Я задавался вопросами, я находил ответы, я изобретал гениальные теоремы собственного имени. Поэтому мне было что сказать – но только до того момента, как она задала свой вопрос. Это как пробка выскакивает из ванной: раз – и место, где можно вдоволь плескаться очень быстро пустеет, обжигая бока леденящей белизной. И сейчас вместо тысячи правильных, нужных и своевременных мыслей мне пришел на ум только один эпизод из эпохи нашего безоблачного счастья. Мы шли куда-то прохладным весенним утром. И тут нам на глаза попался котенок, забавный пушистый комочек с белыми лапками, черной грудкой и розовыми, смешно просвечивающими на солнце, ушами.
– Какой хорошенький, – умилилась тогда Ирина, – давай заведем такого, когда найдем время!
– Давай, – легко согласился я.
Мы еще немного полюбовались зверьком и отправились дальше по своим делам: уверенные, смеющиеся, весь мир в кармане. А потом изредка вспоминали пушистое тельце и каждый раз давали себе обещание исполнить свое обещание как только представиться случай, как только обнаружиться время, чтобы возиться со зверьком… Вот только надо было брать того, на пустынной весенней улице. И сейчас, когда все имело свои объяснения, когда причины были увековечены в камне, а следствия разложены по полочкам, когда мосты уже пропитались керосином и недоставало только пламени отсыревшей спички, у меня в голове оказалась одна единственная мысль. А как же котенок? – хотелось закричать во все горло и выдворить прочь непристойных созерцателей в коричневом пальто…
– Ну вот вроде и все, – протаранил сознание голос Вадима, – если у Вас есть какие-то вопросы, можете задать их хозяйке.
– Воду часто отключают? – проскрипела мамаша.
– Как и везде в городе, – На Ирину жалко смотреть. Обычно он говорит на полтона выше, а сейчас…
– Как соседи? – жизнерадостно интересуется тощий папаша.
– Спокойные интеллигентные семьи.
Студентик молчит, разглядывая навесной потолок. Я отстранен, поэтому прекрасно вижу, что квартира ему понравилась. Скорее всего выцыганит-таки денег на покупку и будет водить сюда девок…
– Тогда идем, – говорит Вадим и, поворачиваясь к Ирине, произносит банальные слова прощания, – спасибо Вам! До свиданья!
– До свиданья, – гундосит коричневое пальто, натягивая гоблинские копыта.
– До свиданья, – показывает зубы папаша.
– До свиданья, – мямлит студент.
Толпясь, они выходят из прихожей. Я смотрю на Ирину. У нее в глазах слезы – по так и не заведенному котенку, наверное. Я готов оплакивать эту ошибку вместе с ней. Но нам уже недоступен совместный плач. А время идет…
– До свиданья, – тихо, борясь с собою, говорю я.
Она захлопывает за мной дверь….
Вадим уже распрощался с клиентами: их силуэты гнилыми пеньками исчезают в темной круговерти вечера.
– Слушай, Леха, они запали, – радостно тараторит Вадим, – завтра скорее всего принесут задаток.
Я молча зажигаю сигарету.
– Дай и мне, – просит Вадим.
– Ты же бросал…
– На радостях не грех, – освещает огонек его широкое доброе лицо, – ребенка в школу отправлю по полной: новый ранец, костюмчик, кроссовки адиковские прикупим…
Освещенные огнями нескольких сотен квартир, мы стоим и курим перед моим бывшим подъездом. Где-то варят борщ. Где-то учат Лунную сонату . Где-то смотрят вечерний сериал – звуки, не имеющие ко мне ровным счетом никакого отношения.
– Ну ладно, старик, дай пядь! – протягивает ко мне руку Вадим.
Я шлепаю по широкой, чуть влажной, ладони.
– Счастливо!
Он делает несколько шагов, потом, вспомнив о чем-то, возвращается ко мне.
– Лех, извини, я хотел спросить… правда, что ты с женой…
– Правда.
Он застывает, осознав, что задал вопрос зря.
– Да… а знаешь, не переживай, все обойдется.
– Конечно, – с могильной уверенностью говорю я. Действительно, обходиться все – может поэтому мне так тошно иногда жить.
Вадим уходит. Я закуриваю новую сигарету. Маленький огонек робко тлеет, словно прося моей защиты. А ведь во мне его смерть. Но он создан для умирания – и в этом его жизнь…
Я смотрю на небо. Проклятое чувство свободы рвет грудь на части. Все стороны света открыты передо мной. Все звезды обещают мне удачу. Ненаписанные листы книги жизни выскакивают из сафьяновых переплетов и стелятся мне под ноги.
Полная свобода. Все, что ты хочешь. Небо не слишком высоко.
А где то рядом выясняют отношения и разучивают Лунную сонату…
Алексей Онищенко
Родился в Харькове. Жил в Харькове, Ставрополе, Москве, Пятигорске и Твери. Учился (последовательно) в школе, радиотехническом техникуме, духовной семинарии и духовной же академии.