109 Views
С чего началось
Однажды в городе N. некая женщина пришла домой, медленно сняла пальто, переобулась и села на кухне напротив мужа.
– Тут есть одна вещь, – произнесла женщина.
Ее звали Вера, его Гек.
Гек не оторвал взгляда от газеты.
– То, что одна – это хорошо?
– Мы не в ссоре?
Гек вздохнул. Ему совсем не хотелось бесед.
– Хорошо, тогда другой вопрос: нам нужны деньги?
Гек, наконец, посмотрел на жену поверх очков.
– На мраморный балкон?
– Да перестань ты! – Вера махнула рукой, – здесь можно попробовать Зику…
Гек знал свою Веру. Он встал и вышел из кухни. Потом он вернулся, забрал газету и опять ушел.
Женщина сначала растерялась, но потом собралась с духом и пошла за мужем в комнату.
– Нет, ты не дослушал… Двести тысяч баксов…
– Продолжай, дорогая, ты мне не мешаешь, – он сидел теперь на диване.
– …Это не реклама йогуртов, – она подсела к нему. Это даже немножко здорово… игра. Конкурс. Родителям – двести тысяч… А где Зика?
– Гуляет.
– Хорошо… Объявление было по телевизору – я на работе увидела. Случайно…
Она влезла с ногами на диван. Ей было неприятно и чего-то стыдно. Но это только подхлестывало маленький азарт.
– За что двести тысяч родителям? – спросил Гек без особого интереса.
– За вундеркинда. Если победит, – Вера слегка развела руками, – Я понимаю, ты считаешь все идиотизмом… – Она, не мигая, уставилась в стену.
Азарт, вдруг, исчез. Она оглядела комнату, случайно встретилась глазами с отражением в зеркале.
Зику, которого звали на самом деле Тим, они с мужем очень любили. Но в борьбе с собой и с обстоятельствами, сын тянул на дно как гиря и только прибавлял мук. Бывают люди, похожие на апельсиновые деревья: одни их ветки еще цветут и не замечают, что на других уже зреют плоды…
Гек пошевелился:
– Это не глупость. Это из другого измерения. Не нашего…
– А-ван-тю-ра. – сказала Вера и слезла с дивана. Ай-ай-ай, детей нехорошо в это втягивать. – И она пошла в спальню.
– Конкурс европейский, – крикнула она оттуда.
– И Европа полна дураками, – пробурчал Гек и поежился на диване.
– Тоска берет от глупости людской. Но мудрость их полна такою же тоско-ой. – Пропела Вера.
– И все равно “Фауста” написал Гете, а не ты! – Сказал Гек.
В дверь позвонили. Вера вышла.
– Какой-то Гете, какой-то Фауст. Фи!
Она изобразила пренебрежение красивой полной рукой и поплыла открывать.
Через несколько секунд в комнату вошел семилетний Тим. Участь его была решена. Конкурс… Пусть будет конкурс, подумал мальчик. И конкурс был…
Конкурс
Его нарядили в новую курточку, причесали и повели в какой-то дом. Там происходили события под названием “отборочный тур”. Отборочный… отборный тур… он подумал, почему не элитный горный козел, и хихикнул. Он сказал маме, и руки у нее перестали дрожать, она развеселилась. Пока они топали на этот “отборный тур” успели разобраться во всех турах и козлах.
В самом доме было красиво и весело. Целая куча детей. Между ними бегали размалеванные клоуны, хохотали, щекотались и болтали всякую ерунду.
Там были и родители. Больше – мамы. Только они как-то странно смотрели на чужих мам и детей. Он никогда такого не видел. Взрослые и детишки были одеты – кто как – кто в пух и прах, кто просто, аккуратно и чистенько. Мамы, разрисовав собственные физиономии, не забыли и щечки своих дочек. В общем, народ пытался делать праздник. Это было странно, потому что лица у большинства взрослых были перепуганными.
Тим прижался плотнее к своей маме и посмотрел ей в лицо.
Странно… Его мама, такая необыкновенная, смотрела также как и те, другие.
– Ма…
– Что, Тимка?..
– Не надо смотреть так…
– Ты о чем?
Мама присела и прицепила ему на курточку какую-то картонку с цифрами.
– Сейчас тетя назовет твой номер, и ты пойдешь к вон тем взрослым в креслах. Ты понял? – Руки у мамы опять задрожали.
Он кивнул. Кучка каких-то детей звонко расхохоталась, сбившись вокруг рыжего клоуна с синим квадратным носом.
– Ты не забыл то, чему научился?
На мамин вопрос Тим в сотый раз замотал головой. Вопрос надоел, как Бог знает что.
-Тише, дурачок! Что ты с прической сделал?!
Мама достала гребешок и стала его причесывать.
– Смотри, отвечай так, как я тебя учила…
Кивать было нельзя – его причесывали, он брякнул “да” и покосился в ту сторону. Где сидели те взрослые, перед которыми нужно было умничать всей этой гениальной толпе детей. Там уже стоял какой-то мальчик. Он что-то говорил. вдруг все взрослые расхохотались, какая-то женщина погладила его по голове и он отошел в сторону. Его проводила кинокамера.
– Номер пятнадцать! – сказала нужная тетя в микрофон и стала шарить глазами по залу.
Мама вздрогнула.
– Это нас… Тебя. Ну, родной, я тебя прошу… – Она слегка подтолкнула его в нужную сторону, и от этого толчка Тиму стало немножко холодно.
Он пошел к креслам. Оглянулся.
Мама так и осталась стоять с гребешком и раскрытой сумочкой. Тим потом вспоминал ее такой, чтобы понять, зачем она довела себя до незакрытой сумочки в чужом зале. И не понял.
Когда Тим ступил на розовый разрисованный круг, черный глаз кинокамеры подплыл к нему и проводил до самого центра.
– Какой милый мальчик!
Это сказала женщина, которая гладила прежнего мальчишку по голове. Она была очень красивая. И фраза прозвучала вполне красиво. Наверное, она была детским психологом. Тиму стало любопытно.
– Как тебя зовут? Сколько тебе лет?
Он ответил.
– Замечательно! А что ты умеешь делать?
– А что вам нужно? – спросил Тим, так и не поняв, что замечательного было в его первых ответах.
Женщина поглядела на своих соседей и опять улыбнулась. Зубы у нее тоже были красивые.
– Как у тебя со счетом?
– Нормально… – он вспомнил маму, – до миллиона, – он понаблюдал за эффектом и добавил,- и обратно.
Люди в креслах опять рассмеялись. Глупое веселье нагоняло на Тима скуку. Он не то чтобы обиделся, но вспомнил прочитанное где-то, что возраст еще не авторитет, и случайно тоже улыбнулся.
Взрослые увидели простодушную улыбку ребенка и стали еще добродушнее.
– С письмом у меня тоже все в порядке. Показать?
– Нет! Что ты. Мы верим. Скажи, а что ты больше всего любишь?
Тим опустил голову.
– Маму.
Женщина снова переглянулась с другими, но никто уже не улыбнулся.
– Ты хороший мальчик. – Сказала она, – А вот сможешь ли ты решить такую задачку: Представь, что ты машинист, в твоем поезде пять вагонов. На первой остановке из поезда вышло шесть пассажиров…
– Я знаю эту задачку. Машинисту семь лет, как мне…
Тим осекся. Ему не было велено перебивать жюри. Он закусил губу, но потом отпустил ее.
Женщина вроде бы не заметила, похвалила и продолжила.
– Ты знаешь какие-нибудь стихи?
– Да. Песнь о Гайавате…
Красивые брови женщины поднялись так высоко, что Тиму пришлось отводить хитрые глаза.
– Всю.
– Всю. Только не по-английски.
Мужчина справа не удержался:
– И по-английски что-нибудь знаешь?
– Немножко Киплинга.
Мужчина хмыкнул.
– Слава богу, не Шекспира…
Женщина кашлянула и продолжила улыбаться Тиму.
– Спасибо, Тим. Ступай к маме.
Она было протянула руку, чтобы и его погладить, но Тим вовремя шарахнулся.
– Не надо меня гладить, – тихо попросил он женщину.
Она опять подняла брови.
– Почему?
– Мама меня долго причесывала…
Жюри опять расхохоталось. Тим уставился на хохочущих людей, потом случайно перевел взгляд на Рыжего с синим носом. Тот ему подмигнул.
Тим повернулся и пошел прочь из розового круга, как и все, в сопровождении черного шара кинокамеры.
Когда он вышел, его взял за руку какой-то клоун и повел к маме. Маме он вручил цветок, а Тиму шоколадного карапуза в очках и книжкой под мышкой – символ Конкурса. Карапуза Тим сразу съел и стал рассказывать маме про разные разговоры с жюри. Беседа получалась не очень, потому что мама радовалась и огорчалась совсем не тому, а под конец совсем расстроилась. Вот чего Тим совсем не ожидал. Ведь это была игра. А она все перебивала его, то: “тебе ненужно было это говорить”, то: “ ты правильно сказал”. Стало совсем скучно.
Клоуны скакали по всему залу. Играла музыка. Кто-то из родителей пытался прислушаться к их с мамой разговору. Но Тиму и маме было все равно. Они сели на какие-то стулья. На стене, напротив их мест стали показывать мультфильмы.
Наконец, дети кончились.
Взрослые, которые сидели в креслах встали, сбились в кучку в центре круга, поговорили и куда-то ушли. И, хотя клоуны усиленно делали вид, что ничего не происходит, зал все видел и тихо проводил жюри глазами. На секунду наступила тишина. Потом все снова заговорили, мультфильмы стали показывать уже на всех четырех стенах.
Вдруг, стены погасли, и вместо мультфильмов на них появился очкастый карапуз.
Загремела музыка: радостный гимн конкурса.
Как чертики из табакерки откуда ни возьмись появились члены жюри уже переодевшиеся во что-то текуче серебристое – сказать бы, как сон ребенка, да не хочется.
Все встали. Серебристое жюри выстроилось в центре круга. Прежняя красивая женщина вышла вперед и заговорила.
– Итак, дорогие юные дарования отборочный тур конкурса подошел к концу… (Тим услышал, как чей-то папа у него за спиной тихо хрюкнул),
Клоуны как по команде закричали и захлопали. Тим, его мама и все остальные сделали то же самое.
Женщина продолжила, когда все стихло.
– Должна вам сказать, дорогие мои, и уважаемое жюри меня поддержит, – говоря это, она поиграла глазами вправо и влево в адрес стоящих в ряду мужчин, на что те кокетливо заулыбались, – вы нас просто ошеломили! Это ни на что не похоже! Если так пойдет дальше, то президента страны мы будем выбирать из людей вашего возраста.
Тут надо было всем расхохотаться, что и случилось.
Но женщина быстренько подняла руку:
– Да-да! Выбирать из вас двух лучших было все равно, что… – видимо это был экспромт, и в нем она запуталась, – в общем, вы меня и так понимаете.
Снова смех. Женщина тоже рассмеялась.
– Мы чуть было не передрались между собой! Но… – она снова остановила хохот, – конкурс есть конкурс! И как в любом конкурсе, среди самых удивительных и замечательных есть и победители! – эту фразу она произнесла без запинки – она наверняка не была экспромтом.
Она сделала паузу. Все стихли.
– И поэтому… – снова пауза, – я обязана назвать тех, – чудный глубокий вздох, – кто поедет на следующий тур! Вот эти двое!
Снова запрыгал и загудел гимн конкурса.
– номер… пятнадцать…
Клоуны заскакали по залу, и из репродукторов понеслась фонограмма шума радости немножко раньше, чем конкурсанты и их родители успели что-то сообразить. Когда Тим понял, что случилось, он посмотрел на маму и удивился. Она вся съежилась, как будто испугалась.
– Ма?!..
Мама посмотрела не то чтобы на Тима, но на то место, откуда раздался его голос.
– Ма…, – повторил Тим , – Чего ты все время такая…?.. Мы же выиграли…
– Не “чего”, а “почему”, – мама поправила его машинально, – Я не могу думать сейчас… потом. – Ей казалось, что другие родители сделают ей темную. В то же время она еще не поняла, что случилось. Но удивлялась тому, что победа не произвела на нее того впечатления, которого она ждала.
Они с Тимом даже не расслышали, как назвали второе имя. Это была девочка. Она, не дожидаясь Тима, сразу потопала в круг. Мама Тима опомнилась и тоже подтолкнула его к кругу.
Он пошел в сопровождении глаза кинокамеры, а в голове своеобразная мысль: “Как они там выбирали? чем это я лучше других?”. Кто “они” его не интересовало – просто какие-то “они”. Всякие “они”, а не только те, что были в креслах.
Они с девочкой стояли в центре зала и уже не одна, а четыре кинокамеры плавали вокруг них, и Тиму казалось, что черные глаза камер моргают. Тим покосился на стены, догадываясь, что он там увидит, но все равно к жути того, что увидел оказался не готов. Огромные, неправдоподобные лица – числом четыре – были лицами Тима. Но он себя не узнавал. Это был не он, а какой-то ужас, принявший вид, похожий на него. Потом появились лица девочки. Со стен он перевел взгляд на физиономию соседки и заметил две вещи. Первая, что она удивилась своим изображениям ни чуть не меньше чем он, вторая – она изо всех сил не подавала вида, что трусит. Темные завитые кудряшки… Он заметил, что девочка не привыкла к своему пестренькому платью и банту. Все было на ней очень ровно, а потому казалось, что глупо. Костюм был глупее девчонки. Все было здорово и неправда.
Девочка повернула голову к Тиму, кое-что заметила и кое-что поняла. Она натянула носик, закусила губу и даже чуть притопнула ногой. В общем, как могла, выразила досаду.
Пока у них с Тимом проходила эта своя маленькая жизнь, вокруг галдела и пестрела жизнь чуть побольше – величиной в зал. Произносили речи какие-то важные люди. Кому-то давали подарки. Кое-что перепало и Тиму с девочкой, ее звали Мила. По залу продолжали мотаться уставшие и поэтому слегка придурковатые клоуны. Камеры летали, ряды редели, экраны пугали тех несчастных, которые попадали в фокус. Потом загремела музыка и Тим почувствовал, что пора находить маму и мотать от сюда. Подарок его разочаровал: огромный медведь был для девчонок – Серый во дворе поднимет его на смех. Девчонке почему-то сунули поезд. Она разглядывала подарок и криво улыбалась.
Тим подмигнул ей и показал глазами на медведя. Она кивнула. И как раз вовремя. Музыка грянула еще громче. Это значило, что все уже напоздравлялись и напраздновались, и пора заканчивать. Откуда-то сверху посыпались груды разноцветных воздушных шаров, некоторые из которых были с носиками и в очках. Клоуны как будто проснулись и заскакали в общем синхронном клоунском танце. Но каждый там где был, к удивлению тех, кто стоял рядом. Из-за этого все приняло вид какой-то ненормальной вакханалии.
В это время Тима и Милу впихнули вместе с родителями, поездами и медведями в машину у выхода и повезли по домам.
Сидя на заднем сидении ребята наконец-то перевели дух и махнулись подарками. Они еще о чем-то болтали. Тиму наконец-то стало весело и тепло. Они договорились все время выигрывать, чтобы снова увидеться. Тим записал на какой-то картонке для Милы свой телефон, вылез с мамой у своего подъезда, помахал девочке рукой и больше ее не видел.
***
А дальше дни понеслись как в кино.
Его куда-то увозили и откуда-то привозили. Перед ним прыгали клоуны, зверюшки, женщины и мужчины в ползунках и слюнявчиках, кинокамеры, фотокамеры, мячики, шарики, мультфильмы, глупые и не очень глупые вопросы, не совсем вопросы под названием “тесты” – очень глупые на его взгляд, задачки, на решение которых давали время или совсем не давали времени. Рядом с ним всегда были такие же, как он, дети. Уставшие, но улыбающиеся, потому что рядом были их родители. Потом появились еще взрослые, кроме родителей. Их роль Тим совсем не понимал, да и не старался понять.
Рядом были его мама и папа. Но они были как бы не так нужны, как раньше, до игры. Нет, они были необходимы. И не меньше, а именно “не так”. Было странно. Потому что бы и кто бы ни пропадал, вместо этого всегда оставалось действие – Игра.
Детей заставляли читать стихи, разыгрывать сценки, петь песенки. Кажется, он побеждал. Во всяком случае, он уже привык, что в конце какого-нибудь конкурса называли его имя.
Они часто куда-то летали, возвращались, опять летали. Он невзлюбил самолет с первого раза, с первого конкурса, на который нужно было лететь из города. Еще он думал о маме, о том, что чем быстрее все кончится, тем быстрее она успокоится. А пока было наоборот. Чем больше было всяких побед, тем больше она нервничала. Однажды в какой-то гостинице она устроила истерику полной женщине из организаторов. Мама шумела, говорила о каких-то гнусностях. Потом стала собирать вещи – свои и Тима. Женщина ничего не отвечала. Она наблюдала за мамой – недолго, а потом ушла.
Мамина истерика ничем не кончилась. Они, конечно никуда не уехали. Но сказки на ночь Тиму стали с длинными паузами и забывчивыми героями.
Прошло всего три месяца с начала всей кутерьмы, но Тим уже не чувствовал времени. Мир вокруг изменил вкус, запах и цвет и превратился в две вещи – тишину и ее отсутствие. Фейерверк игр и конкурсов был как бы самодостаточным. Как карнавал, он был интересен самому себе, и его мало интересовали участники. Тим ждал тишины.
Им с мамой объявили, что он вышел в финал.
Для Тима эта новость не имела лица. Когда он уснул, слова приснились ему в виде компьютерной песенки, под которую танцуют зверюшки, перекидываясь головками. Утром он проснулся с головной болью.
Финал должен был состояться через две недели.
Финал
Тим догадывался о том, что Игра наделала шума, и вообще, проводилась с помпой и вкусом.
Финал, например, проходил на не самом дешевом детском курорте, а детей с родителями поселили в отдельных домиках.
Море было теплым, народ улыбчивым, до конкурса оставалось еще семь дней. Что еще надо?
Перед конкурсом маму, папу и его привели в большой зал, где родителей попросили торжественно подписать разные бумаги в красивых пурпурных папках. Родители, уже читали то, что должны были подписать. Тим тоже знал, что там. Где-то за месяц Отец сказал ему, что после конкурса, если он, конечно, хочет, он будет учиться с другими детьми в специальной школе “для одаренных”, как он сказал. А когда Тим спросил, причем тут его хотение и выяснилось самое интересное – школа – интернат – и он уедет далеко от родителей.
– А когда я буду вас видеть? – Спросил Тим. Тут же все понял и испугался. – Не хочу.
Отец помолчал.
– Ну, ты подумай, – сказал он, тронул его за плече и вышел из комнаты.
Тим понял, что его родители Этого хотят. Не понял только одного – почему? Потом были разные разговоры о перспективах, о будущем, но какое ему было до этого дело? Помнится, он вызвал панику, когда спросил:
– С вами у меня не будет будущего?
Он спросил об этом маму, а она взяла и вместо ответа ушла плакать в спальню. Он остался в комнате и смотрел на кончики пальцев. Отец курил на кухне. Оттуда приплыл мягкий запах дыма. Чтобы было будущее, надо нахлебаться горя в прошлом… Лучше, конечно, горя придуманного самим. Вот чего Тим не понимал.
Не может быть, чтобы не обо всем можно было говорить, так чтобы его поняли. Но он чуял, что если он так скажет папе или маме, они опять начнут о будущем, и не поймут.
Поэтому он молчал, и поэтому они стояли теперь в большом зале втроем, точнее Тим стоял, а его родители и еще какие-то взрослые неуклюже возились над его будущим за массивным столом.
Он решил тогда назло проиграть финал. Правда, он не знал, что не для того в этот финал вышел. Его облапошили и тут – сценарий был написан совсем не дураками, профессионалами, способными вытрясти вундеркиндство из кого угодно и в состоянии какой угодно злобности.
***
Было так:
– Добрый день, уважаемые дамы и господа, – заверещал, влетев в студию, ведущий, – наконец и финал! (Аплодисменты и вопли в зале). Через несколько минут в этом зале появятся те, кто вызывал любопытство и зависть родителей и детей последние пол года. Целая толпа вундеркиндов ворвется сюда, и дай бог, чтобы эти молодые дарования не разнесли здесь все до основания! Как вам стихи? Поневоле в этот день забудешь прозу. Как вы себя чувствуете, дорогие родители? Сколько сердечных капель выпили вы за последнее время? Скажу точно! Аптеки сорвали на вас изрядный куш! Вряд ли много осталось тех, кто не испытал своего ребенка в Игре. Но пусть не отчаиваются те, чей румяный карапуз не рассмеется вам с этого экрана! Что делать! В мире, слава богу миллионы детей! Но нам нужны только шестеро. Только шестеро самых-самых! И сегодня их имена узнает весь мир. А-а! Вот и господин Казьлис!
Под шум и сиреноподобное “а!” ведущего в студию вошел снисходительный к его фамильярности человек. Затейник и спонсор Игры. Он же директор независимого, но очень влиятельного фонда. Он мягко улыбнулся всем с экрана и ведущий начал с ним беседу.
– Господин Казьлис, что вы сами думаете обо всей этой затее? игра идет своим чередом, но мы уже успели услышать о ней не только комплименты. – Каверза в качестве перчинки. Маленький трюк.
– мы преследовали несколько целей…
– За двумя зайцами?
– Маленькая игра – не способ решения больших проблем… Мы это понимали с самого начала. Игра – это развлечение, праздник. И очень хорошо, что о наших организаторов все так и получилось. – При этих словах ведущий поклонился. – Но, поскольку, в каждой шутке есть доля правды, кое-что мы все же с помощью конкурса выяснить хотели. Правда, не придавая этому значения какого-то исследования.
– И что же это?
– Нашему Фонду, к примеру, было интересно узнать, насколько плохи дела…
– Вы имеете в виду наш генофонд и экологическую катастрофу?
– Да. Дети – наше будущее. И какие они – такой и будет жизнь через пару десятков лет. А… интеллект – это основное, чем мы отличаемся от других обитателей планеты…
Ведущий поиграл бровями.
– Ну и что вы можете сказать теперь, когда конкурс почти подошел к концу? –
Казьлис улыбнулся в камеру.
– Мы еще поживем.
В зале с готовностью зааплодировали.
– Есть и другие проблемы, которые нам удалось решить. Мы с самого начала объявляли о благотворительных целях конкурса, и теперь я могу сообщить о некоторых результатах. – Президент Фонда выдержал вежливую паузу, – На деньги, поступившие от Игры, будет построен детский медицинский центр, который будет абсолютно бесплатным. Договор на строительство уже заключен!
Президент мягко повысил тон, когда зал зашелся в восторге.
Пока Казьлис отчитывался перед народом, финалистов гримировали и приглаживали в узкой тесной комнате. Родители сидели в студии.
В парикмахерскую суету прискакала режиссер и сказала, что всем надо приготовиться, потому что – время. Тим скрипел зубами, но терпел всю эту суматоху.
Открылась какая-то дверь, и в комнату въехал автомобильчик с прицепленными к нему вагончиками – новый изыск режиссуры. Этот изыск вел очередной ряженый. Тиму и другим ребятам велели рассесться по вагончикам. Вагончики были маленькие, а на крышах устроены сидения.
Наконец раздался звонок, за ним – голос кого-то из обслуги, и поезд с детьми въехал через широкие распахнувшиеся двери в студию. Президент фонда уже ушел, пообещав вернуться к награждению победителей.
В прежней комнате не было темно, но Тим в который раз на минуту ослеп от света в зале. Прыжки, шум, шарики, аплодисменты – это все было не для тех, кто ехал на вагончиках по кругу. Дети ждали, что будет дальше. Никто из них не знал сценария.
Когда поезд, сделав круг, остановился и все слезли в центре, зал, без всяких комментариев превратился наполовину – в зеленую поляну, наполовину – в рощу с диковинными, но почти как живыми деревьями. Публика порадовалась, попрыгала и расселась на травке.
Кое-кто из ребят тоже хотел нагнуться, проверить, настоящая ли трава, но девущки-сопровождающие, переодетые девочками, надув губки, их удержали.
Птички, солнышко – все как настоящее. Ведущий пошутил по поводу интерьера и объявил о начале конкурса. Из рощи вышли люди, одетые зверьми. Каждый взял своего ребенка и увел в рощу. Вместо них другие взрослые, тоже одетые зверьми, принесли мониторы – по числу детей и развесили их на ветках – чтобы всем было видно.
Тима вела девушка-обезъянка. Она молчала, только все время подпрыгивала, от чего ее проволочный хвост мотался из стороны в сторону и попадал по Тиму.
Она подвела его к пальме. Под пальмой сидел павиан и ел банан. Это не был переодетый человек.
Девушка-обезъянка усадила Тима возле павиана, а сама влезла на пальму. Тим и павиан вместе проследили за тем, как она скрылась в листьях – наверное там был особый люк. Затем павиан снова принялся за свой банан, а Тим стал ждать, что будет дальше.
Обезьяна доела банан, взяла другой и протянула его Тиму.
– Хочешь?
Тим совсем не удивился. Он взял желтый в крапинку полумесяц из волосатой лапы.
– Спасибо.
Павиан смотрел, как мальчик ест, и ворошил корки в траве.
– Тебя зовут Тим?
Тим угукнул и проглотил кусок.
– А тебя?
Павиан усмехнулся.
– Никак. Неважно… – Он махнул лапой и обнял коленки.
Тим перестал есть и посмотрел на собеседника. Синие умные, очень умные глаза… Павиан был такой вещью. Ребята называли их мурзилками. Они были в больших универмагах и в парках во время праздников, на елках, на фестивалях. Их делали в виде зверей или мультяшек. Они были снабжены сложными программами, стоили дорого. Мурзилки были смышлеными – знали, кто они и для чего. Не знали только одного, сколько времени отвели им люди на функционирование, на жизнь то-есть…
– Ну что, поговорим? – Спросил павиан и посмотрел на Тима как-то не так как раньше.
– Я привык.
Кругом было тихо. А Этот павиан не был ни детским психологом, ни компьютерной игрой, ни человеком, ни роботом. Даже камера спрятались где-то за пальмой, и Тиму было все равно – есть она или нет.
– А можно? Сначала я – вопрос? – Тим склонил голову на бок и аккуратно положил шкурку от банана на траву.
– Хочешь еще?
Тим мотнул головой.
– Нет…
павиан встал на все четыре лапы, прошелся вокруг Тима и уселся совсем рядом.
– Давай.
– Почему ты – павиан?
Павиан захрюкал.
– А почему ты – Тим?
– Мама так назвала…
– Ну а меня мои мамы таким сделали.
Тим завозился на траве. Он еще не умел отлавливать уходящих от ответа, только чувствовал, что его провели.
– Не-ет. Имя – одно, вид – другое. Почему ты – не жираф? Ты знаешь?
Павиан пожал серыми плечами.
-… Ты больше любишь жирафов?
Тим не знал и не узнает, что до него с павианом никто не говорил.
– Не знаю, – сказал павиан, – так, видно им захотелось.
Тим заметил, что павиан назвал своих создателей “ими”, а не людьми и больше решил не настаивать.
Они помолчали.
– Как тебе конкурс? – Начал павиан.
Тим не решался. Ему хотелось сказать правду, но перед ним был все-таки мурзилка.
– Ну-ну!..
– Ничего…
– Ничего – пустое место. – Павиан был назойлив, совсем как настоящий.
Тим посмотрел на павиана в упор – тоже примат, все-таки.
– Это не у нас, а у родителей надо спрашивать.
– Понятно. – Павиан вздохнул. По вздоху было ясно, что ему действительно все понятно.
– Расскажи мне о маме.
– Зачем? – У Тима заныла душа.
Павиан молчал. Мальчик понял, что отвечать придется.
– Мама как мама…
– Но ведь она же – твоя.
Тим нахмурился.
– Она меня любит… Хочет, чтобы я выиграл. Если выиграю – буду учиться где-то в интернате.
– А ты не хочешь? – Нахальная обезьяна как будто гонялась за ним с сачком.
До этого вопроса Тим действительно не хотел. Но тут произошло что-то странное. Он вдруг понял, что если он ответит “не хочу” то никуда и не поедет, несмотря ни на какие бумажки. А если не поедет, то останется жить с папой и мамой, которые, невесть почему, этого хотели. И он совершил первое зло в своей жизни, он сказал, тупо глядя в траву:
– Не знаю, там учат по-другому…
Он сказал это из мести и еще из-за чего-то. И что-то уставилось на него изнутри его самого.
Павиан пригнулся на передних лапах и снизу заглянул Тиму в глаза. Смотрел долго, ничего не говорил. Наконец, не меняя позы, он спросил.
– Ну и как ты думаешь – выиграешь?
Тим пожал плечами.
– Кто их знает… А чем я умнее тех, у кого я уже выиграл?
Павиан почесался и протянул лапу за новым бананом.
– Мне день то роду, – сказал он и стал чистить банан, вертя его в лапах.
– А я еще ни разу не разговаривал с мурзилками…
Павиан перестал чистить и положил наполовину раскуроченный фрукт в траву. Он вырвал несколько травинок.
– Вот смотри. – Он показал травинки Тиму.
Тим нагнулся, чтобы посмотреть, и тут павиан – хвать! – поймал Тима за нос.
– Би-ип! – заверещал павиан, и они покатились по траве. Тим отвоевал свой нос и они вертелись, возились, улюлюкая и страшно рыча, кидались корками и песком, гоняя по всей комнатке. Потом Тим, пыхтя, оседлал обезьяну, и та, хихикая от щекотки, объявила, что сдается.
– А нам не влетит за тарарам? – спросил Тим немножко погодя, когда отдышался.
Павиан в ответ только махнул передней лапой и почесал за ухом задней.
Обезьяна смеется, машет лапами, чистит ему бананы, умничает. Такое видишь не каждый день. И Тим смотрел во все глаза. Он хотел было спросить, какие звери у других детей, но вовремя вспомнил, что для этого мурзилки весь мир состоит из пальмы, песка, травки и мальчика, то есть его.
От серой обезьяны тянуло теплом. Это было тепло мягкой шерсти и еще чего-то, что иногда называют пониманием. Но такое название слишком от ума, чтобы объяснить все. А Тиму было просто хорошо и спокойно. Когда в жизни у человека появляется кто-то, кто его понимает, ему хочется рассказать сразу обо всей жизни. Даже, если человеку всего семь лет от роду, а тот с кем он говорит – всего лишь искусственная обезьяна.
Тим забыл о том, что где-то спряталась камера, что за ним наблюдают сразу миллионы зрителей, а не один этот предательский павиан, специально настроенный на понимание. Он рассказывал о том, что увидел в первый раз, о том, что потом понял, о сиреневом небе, о сером горизонте, о марках, абрикосовом варенье, о книжках и море. Он расстегивал на своей душе все еще по детски маленькие пуговки, пока это было еще легко, гораздо легче, чем потом снять тяжелый панцирь, которым мы рано или поздно обзаводимся…
А павиан все кивал и кивал, и смотрел на него мягкими синими глазами. А в этих глазах было что-то еще, кроме программы понимания, а может быть и только она, но сделанная на славу. Обезьяна сыпала самыми разными вопросами, она бросалась от одного к другому, будто пытаясь за отведенное для беседы время через этого мальчика разобраться в том, куда же он все-таки попал. Иногда он смолкал, и на павианьем лице появлялось подобие улыбки. Он как бы соображал, зачем ему все это надо, но потом снова кидался в такие дебри, что у бедного Тима закипали мозги.
Тим не был ребенком для мурзилки, он был представителем потустороннего мира, в котором павиан вспыхнул как бенгальский огонь, и пока горела его маленькая жизнь – вокруг было светло, и можно было осмотреться, и даже что-то узнавать невесть от куда (потому что мурзилки не знают откуда берутся их знания).
Самое интересное, что Тим в конце концов почувствовал себя кусочком мира, который может быть для кого-то непонятным и странным.
И тут грянула музыка, и все кончилось. Тим даже не заметил, а просто почувствовал, как павиан вздрогнул. Он не дослушал Тима, а прервал его на половине фразы.
– Ну, пока, – сказал павиан и махнул лапой.
Тим машинально встал, прискакала прежняя девушка обезьянка и повела его в зал. Тим обернулся и увидел, что павиан ворошит в траве банановые корки и смотрит только на них. В горле стало тесно, как после большого обмана.
Детей выстроили по середине зала. Тим остановился там, где его поставили, хмурый, помятый и с какими-то не своими мыслями. Ведущий говорил что-то сливающееся для ребят в звуковую кашу, настойчиво и самоуверенно бьющую по перепонкам. Тим не думал о других, но его продолжение уже не интересовало.
Вдруг из розового тумана выплыл черный шарик микрофона и застыл прямо перед его носом, а за звоном в ушах он уловил голос ведущего, который кажется спрашивал Тима о том, что он сейчас хочет. Наверное, он спрашивал уже не первый раз.
– Я хочу павиана, – прошептал Тим хрипло.
– Что? – Ведущий не понял.
Тим молчал, наступила еле заметная пауза. Наверное ведущий не ожидал, что последует такой буквальный ответ.
– Я хочу павиана, – повторил Тим, и настолько он выпадал из общего сценария со своей искренностью и того, что говорили другие ребята, что ведущему показалось, что близок провал.
– Тебе нужна эта игрушка?.. – ведущий искал выход. Он смотрел на бледного, худого мальчика и проклинал свою работу, а еще свою неспособность избавляться от шаблонов – больших и маленьких, даже тогда, когда это необходимо, как сейчас, когда рядом явно кто-то страдает.
– А впрочем, – ведущий обвел глазами примолкших зрителей и понял, что от него хотят, – если ты так хочешь… – он выдержал паузу, по привычке старого импровизатора и проревел, – павиан твой!
Зал, естественно взвился от восторга, а под аплодисменты Тим и ведущий вместе посмотрели на экран ближайшего телевизора, где включились их с павианом пальма и трава.
Там работники, не подозревавшие, что их показывают деловито и быстро разбирали пальму, скатывали травку. Один из работников взвалил на плече и понес сдувшуюся шкуру павиана. Голова с остекленевшими синими глазами билась о спину работника. Розовый туман окончательно спрятал от Тима все окружающее: он потерял сознание.
Конец конкурса
В Тиме поселилась головная боль. Иногда она сидела тихо, но когда заявляла о себе, то переворачивала свое жилище вверх дном. Врачи кормили ее таблетками, чтобы она сидела тихо, впрыскивали ей что-то через вены Тима, и она становилась дряхлой и притихшей, как зануда, которого приструнили.
Сквозь эту головную боль Тим узнал, что конкурс завершился и что кто-то победил. Еще он узнал, что его родители хотели подать на кого-то в суд, но так и не подали.
Два дня он лежал в отдельной палате, в больнице, вечером второго дня мама приехала его забрать. Он лежал в постели. Когда открылась дверь и отвернулся к стенке.
– Тим… – мамин голос был очень заботливым, и это почему-то было неприятно.
Тим подумал, что они все равно ни от чего не смогут его защитить. Он не стал поворачиваться и ковырнул пальцем стенку.
– Тим… – еще раз сказала мама уже чуть-чуть растерянно.
– а теперь меня уже не возьмут в эту школу? – Тим продолжал ковырять стену.
– Что? – мама не поняла, при чем тут школа.
– Ну, я же ничего не выиграл…
Мама пожала плечами, не очень думая о том, что сын ее все равно не видит.
Тим повернулся, наконец, к ней:
– Я хочу в эту школу.
Елена Рутская
Живет в Москве. До 18 лет стихов не любила и не понимала. Закончила юрфак МГУ, защитила кандидатскую диссертацию. Работает по специальности. С благодарностью вспоминает университетскую литературную студию «Луч» и ее руководителя И. Волгина, который безжалостно гонял её и других рифмоплетов за халтуру.