196 Views
Маршрутка буквально трещала по швам, а народ продолжал усердно втискиваться вовнутрь.
– Слава богу, что мне досталось место, к тому же, у окна, подальше от толкающихся в проходе людей, – подумала Вера, копаясь в сумке в поисках кошелька.
Наконец, стало совершенно понятно, что в маршрутку больше никто не поместится, но водитель всё равно не спешил трогаться с места. Пассажиры сначала негромко обменивались недовольными репликами, но так как это не производило должного эффекта и маршрутка даже и не думала ехать, голоса зазвучали громче. Наконец, водитель обернулся, обвёл пассажиров угрюмым взглядом и буркнул:
– Пока все не оплатят – я никуда не поеду.
– А я, например, платить не буду, пока мы не тронемся, – вызывающе сообщил мужчина лет 30 в полосатой рубашке, лицом и сложением напоминавший боксёра.
Он победоносно потряс зажатой в кулаке двухгривенной купюрой. На водителя это заявление произвело эффект поднесённого к охапке соломы факела.
– Ах, так, – отозвался он, – ну, подождём!
Имелось в виду, очевидно, что мы все будем сидеть, и ждать, пока «боксёр» не заплатит.
– Подождём…, – повторил водитель, стараясь, чтобы его голос звучал как можно беспечнее. Но было заметно, что этого суховатого мужичка с небритой щетиной буквально распирает злоба. Его оппонент, казалось, только этого и ждал:
– Да я, ваще, сейчас пойду на другую маршрутку сяду.
– Да пожалуйста, хоть все идите, кому деньги вернуть?
Этим заявлением он окончательно утратил симпатии пассажиров, и последние с азартом включились в разгорающуюся свару.
– Ну поехали уже!
– Сколько можно стоять?!
– Безобразие какое!, – посыпались реплики.
Водитель попытался что-то возразить, но перевес голосов был солиден и он завёл машину, что-то недовольно бурча себе под нос.
На следующих двух остановках схлынула основная масса пассажиров, как будто предчувствуя нехорошую развязку. Остались лишь Вера, молча сидевшая возле окна и не принимавшая участие в перепалке, “боксёр”, как будто недовольный такой быстрой развязкой ссоры, его спутница, также как и Вера, не промолвившая ни слова, но в глазах которой ясно читалось праведное негодование в адрес водителя, посмевшего возражать её спутнику. На заднем сидении раскинулся какой-то юнец лет семнадцати в чёрных очках и при плеере, из которого отдалённо раздавалось что-то кислотное. На футболке у него был изображён снайпер, прильнувший к окуляру прицела и силуэт убегающего человека. Под этим значилась фраза, исполненная “глубокого” философского смысла: “Не беги – умрёшь уставшим!”. Нога юнца, в огромном кроссовке динамично притоптывала по полу маршрутки, отбивая ритм, при этом периодически задевая старушенцию, также примостившуюся на заднем сидении и метавшую в юношу испепеляющие взгляды. Мужик на боковом одиночном сидении откровенно дрых, обнимая руками гигантский рюкзак живота и распространяя вокруг себя мощнейшее амбре перегара.
Маршрутка набирала скорость, выруливая на просёлочную дорогу. Внезапно её тряхнуло, пассажиров подбросило на сидениях. Вера едва не прикусила язык, её зубы лязгнули, у юнца с головы слетели наушники, толстый мужик у окна резко всхрапнул, как жеребец и чуть не проснулся. “Боксёр” в полосатой рубашке чуть было не вывалился в проход, а его спутница врезалась лбом в обтянутую, к счастью, мягким чехлом спинку переднего сидения.
– Это шо ж ты, ирод, делаешь?, – завопила очухавшаяся первой бабка, пытаясь дрожащими руками поправить косынку, съехавшую на глаза.
– Ты чё, урод, совсем охренел?!, – заорал красный от злости “боксёр”, тыча пальцем в
травмированный лоб своей спутницы, как в вещественное доказательство.
Но их вопли не вызвали никакой ответной реакции, ни звука не донеслось с водительского места. Более того, машина продолжала катиться, а водитель почему-то припал к рулевому колесу, обнимая его как родственника. Через секунду тело водителя, с неестественно вывернутой шеей стало сползать с руля, машина окончательно потеряла управление и резко вильнув сначала влево, потом вправо, со всего маху врезалась в бетонный столб у обочины.
На самом деле, от того момента, как их тряхнуло на ухабе и до соприкосновения переднего бампера маршрутки со столбом прошло всего несколько секунд, но Вере показалось, что она видела кадры замедленной съёмки во всех подробностях:
Вот – ухаб, маршрутка словно совершает прыжок, все пассажиры плавно подлетают вверх, потом вновь падают на сидения, автомобиль словно встряхнула чья-то огромная рука. Все оглушены, но почти невредимы. И никто, кроме Веры, не замечает, как резко дёрнулась шея водителя – шейные позвонки вспучились, будто ребёнок попытался шлепком неумелой ладошки нахлобучить отломанную кукольную голову на прежнее место. И в этот самый момент в лобовом стекле мелькает какая-то тускло серебристая вспышка, будто бы машина ныряет в блеклую лужицу, каким-то образом вставшую на дороге, а не лежащую горизонтально, как и положено всякой порядочной лужице. Потом – возмущённые восклицания бабульки и “боксёра”, почти слившиеся в стройный дуэт и на следующей секунде – удар; всех с силой бросает вперёд, льющийся из лобового стекла свет расцвечивает красная вспышка, слышится звон бьющегося стекла и какой-то треск, как будто хрустнула сухая ветка и через мгновение всё замирает. Вера смотрит перед собой распахнутыми глазами, потом снизу наползает болотная зелень; стремительно закрывая обзор, сменяется душной темнотой, и сознание гордо удаляется прочь, так и не решив, стоит ли возвращаться обратно.
Прошло, вероятно, не больше нескольких минут, и Вера открыла сначала один глаз, потом, поколебавшись второй – перед глазами, всё ещё стоял зеленоватый туман, зрение никак не удавалось сфокусировать на одном предмете. Сзади раздался надсадный стон, потом чей-то голос пробормотал нечто невразумительное и послышалась негромкая возня.
Первые секунды сознание Веры напоминало чистый лист – она понятия не имела где она, кто она, да и выражение “чистый лист” вряд ли показалось бы ей знакомым. Потом, наплывами память стала возвращаться: вспомнился Димка, провожающий её до остановки, свара в маршрутке и, наконец, авария, удар, со страшной силой бросивший её на спинку переднего сидения. Рот был наполнен тёплой кровью – она всё-таки умудрилась прикусить себе язык, и теперь он вспыхивал острой болью при каждой попытке им пошевелить. Вера с отвращением выплюнула кровь и густо алая клякса смачно плюхнулась на её светлые брюки. Сильно болела грудная клетка, каждый вдох причинял боль. Удар грудью о сидение немного смягчили руки, сложенные перед собой и синяки на них скоро наверняка начнут переливаться всеми цветами радуги.
Вытянув шею, она медленно огляделась, вокруг были разбросаны распростёртые тела в нелепых позах. Над сиденьем перед ней маячил выбеленный перекисью перманент подруги “боксёра”, в глазах которой, ставших похожими на пуговицы, застыло бессмысленное выражение, голова медленно поворачивалась из стороны в сторону, как локатор, а на лбу вздувалась огромная шишка, как видно, собиравшаяся со временем перерасти хозяйку. Из ноздри девушки вытекала небольшая струйка крови. Она как будто забыла о своём спутнике, который с посеревшим лицом лежал ничком на сидении, не подавая никаких признаков жизни. Вытянутая под переднее сидение правая нога была почему-то согнута в обратную сторону, из штанины голубых джинсов текла обильная струя крови, растекаясь небольшим озерцом по полу маршрутки. От вида такого количества крови Веру замутило, она подняла глаза и тут же пожалела об этом: от увиденного её желудок подскочил к горлу и она чуть было не выплеснула его содержимое прямо на свои уже вовсе не такие светлые брюки.
Лобовое стекло вовсе перестало существовать как единое целое, только по краям торчали несколько осколков, похожих на неровные зубы какого-то чудовища. Всё было усеяно битым стеклом, включая бампер, приборную доску и пустое сидение водителя. И в каждом осколке ослепительно блестели яркие солнечные лучи. Очевидно, во время удара водителя вышвырнуло из машины сквозь лобовое стекло и впечатало в столб, тот самый, которого прямо-таки с материнской нежностью обнимал теперь покорёженный передок маршрутки. Сам водитель был похож на жертву любителя-энтомолога: его висок был неаккуратно наколот на кусок ржавой арматуры, торчащей из бетона. Шея у бедняги была вывернута под неестественным углом, в широко распахнутых глазах застыло изумлённое выражение, и кровь, очень много крови…
Вера непроизвольно подумала о том, что должен чувствовать человек, когда ему в висок входит кусок толстой ржавой проволоки, и понадеялась, что к этому моменту погибший уже ничего не мог чувствовать. Она судорожно сглотнула и поспешно отвернулась.
Справа у окна, почти в прежней позе на сидении лежал толстяк в мятых брюках, очевидно проспавший всё, так сказать, самое интересное, а, возможно, и момент своей кончины, во всяком случае, он больше не храпел, да и вообще не очень походил на одушевлённый предмет. Быть может, он был просто без сознания, но проверить это было некому, все были заняты собственными травмированными персонами, внимания на него никто не обращая.
Медленно и осторожно Вера повернула голову, оглядывая задние сидения, с которых вновь послышались стоны, перемежающиеся булькающими звуками и каким-то кудахтаньем. Прижав руки к лицу, позади Веры громко стонал парень с плеером, между стиснутых пальцев сочилась кровь, он шумно дышал ртом, и когда он на секунду отнял руки от лица, Вера увидела, что у него сильно разбит нос: скорее всего в момент удара его хорошенько приложило носом об передний подлокотник кресла, весьма твёрдую штуковину, надо сказать. Над ним кудахтала бабулька, видимо настолько легко отделавшаяся и на этот раз, что начинала казаться Вере просто-таки заговорённой.
Вера облизнула пересохшие губы, в углах рта засохли корочки свернувшейся крови.
В эту секунду очнулся “бокcёр”, пару секунд тупо вертел головой, потом до его мозга наконец дошёл сигнал из сломанной ноги и он издал громкий вопль, который заметался между окон маршрутки и, наконец, утих, видимо выскользнув через разбитое лобовое стекло.
Его спутница чуть дёрнулась в его сторону, словно механическая игрушка, но из спасительного ступора явно выходить не собиралась.
– Нога, нога, …хрен…моржовый…а-а……а-а-а-а…., – орал “боксёр”.
Он попытался вытянуть сломанную ногу из-под сидения, и когда ему это удалось, зашелся в новом крике.
На его вопли не прореагировал только толстяк у окна – то ли мёртвый, то ли в обмороке, даже крашеная девица как будто вынырнула из глубин шока и лицо её, обращённое к своему спутнику, исказилось болезненной гримасой
– Водку дай!, – заорал на неё “боксёр” и она, как будто не понимая, начала судорожно рыться в миниатюрной сумочке, в которую водку разве что можно было налить, но уж никак не спрятать в ней бутылку, даже самую маленькую.
– Дура,… в кульке!!!, – опять раздался его вопль, – быстрее!
Его спутница, кажется, абсолютно не въезжающая в ситуацию, беспомощно захлопала глазами.
– Юрочка!, как же?, а шашлыки! Ведь Темновы же нас с выпивкой ожидают! Это как же?, – залепетала она.
– Да какие, на хрен, шашлыки?! Какие, на хрен, Темновы?! Мне грёбаную ногу сломало! Водку, быстро!
Девица как-то нервно вздрогнула, но послушно нагнулась и подняла на колени пакет, в котором негромко позвякивали бутылки. Полезла было туда, но Юрий отпихнул её руку, выхватил из пакета поллитровку «Столичной» и стал спешно свинчивать крышечку. Открыв бутылку – припал губами к горлышку, потом от души плеснул водку на ногу, вывернутую под неестественным углом. На его шее вздулись вены, изо рта послышалось какое-то шипение, губы растянулись в тонкие полоски, обнажив крепко стиснутые зубы. Он вновь сделал большой глоток из горлышка и бессильно откинулся на сидении. На лбу и на висках блестели бисеринки пота.
Наступившую тишину нарушил парень с разбитым носом и гнусавым поэтому голосом:
– Да, с бухлом у нас проблем нету, тока я чё-то ничего не слышу – ни менты не едут, ни ”скорая”…
Он попытался втянуть носом воздух, и в горле у него что-то снова забулькало.
Парень метко сплюнул кровь на спинку сидения неподвижного толстяка.
– Этому чуваку, верняк, кранты, ну точно трупешник, как и этот…, – он мотнул головой в сторону трупа водителя.
– Проверить бы надо…, – осторожно проговорила Вера, стараясь не слишком болтать языком в прямом смысле этого слова. Язык отчаянно болел и на попытки им подвигать отзывался крайне капризно.
– Вот и проверь, раз тебе надо, – ответил “разбитый нос” и опять лихо сплюнул кровавый ошмёток.
При этом он поморщился от боли и отвернулся к окну. Бабулька пожевала губами, собираясь что-то сказать, но, видимо, передумала.
Желающих диагностировать толстяка не нашлось и Вере следовало бы самой подойти и проверить. Казалось бы, чего проще – протянуть руку и пощупать пульс на шее или даже просто поднести к его губам зеркальце, отслеживая дыхание. Но даже приближаться к неподвижному телу, не говоря уже о том, чтобы его касаться – одна мысль об этом почему-то вызывала у Веры дикое отвращение.
– Какого хрена никто не едет, понять не могу, – прошипел “боксёр”, пропустивший мимо ушей дискуссию по поводу толстяка.
Он отодвинул шторку на боковом стекле, несколько секунд сосредоточено пытался что-то разглядеть, напряжённо прищурившись, и, видимо, ничего не добившись, опять прильнул к бутылке.
– И в натуре, ни черта не видно, хренотень какая-то, – отозвался “разбитый нос”.
Вера тихонько приподняла занавеску слева от себя, остальные, кроме “боксёра”, откупоривавшего вторую бутылку, и его подружки, заторможено разглаживающей полиэтиленовый пакет на коленях, последовали Вериному примеру.
От лобового стекла, вернее от проёма на его месте, толку всё равно не было – лишь яркий солнечный свет, слепящий глаза и не дающий возможности ничего разглядеть. Боковые стёкла тоже оказались не слишком полезны – всё тот же яркий свет, позволяющий различить только какие-то смутные силуэты.
Когда Вера отвернулась от окошка, в глазах заплясали зелёные пятна, как будто она засмотрелась на электрическую лампочку. Все остальные тоже отворачивались от окон, обмениваясь недоумевающими взглядами.
– Мужик, слушай, поделись водярой, – прогундосил парень, – чёртова сопелка болит, сил нету.
“Боксёр” медленно повернул к нему голову, помедлил секунду, рассматривая просившего, по его лицу невозможно было прочесть, о чём он думает, потом молча протянул ему бутылку и отвернулся.
– Меня Андреем зовут…, – зачем-то неуверенно сообщил парень, беря бутылку.
– Угу, – только и сказал “боксёр” не поворачивая головы.
Назвавшийся Андреем парень, с видом заправского выпивохи припал к горлышку. Но захлебнулся, закашлялся и принялся вытирать рот рукавом.
– Крепкая, – пробормотал он, возвращая бутылку “боксёру”.
Вера погрузилась в свои мысли, не обращая внимания на окружающих. Их голоса мало-помалу отдалялись, теряя эмоциональную окраску и значение. Под закрытыми веками всё ещё плясали постепенно уменьшающиеся зелёные пятнышки. В ушах нарастали какие-то звуки, вползая в мозг, подобно змеям в тёмные норы. Описать эти звуки словами не было никакой возможности, единственное сравнение, которое приходило Вере в голову было северное сияние. Ей казалось, что если бы северное сияние могло звучать, то звучало оно бы именно так. Постепенно в эти чистые прохладные звуки вплеталась иная мелодия, вызывающая в воображении дрожащее жаркое марево, которое вибрирует над горизонтом в середине лета.
Вере показалось, что она и в самом деле видит это марево, шагая по залитой жалящим солнцем равнине среди редкой пожелтевшей травы. Небо над горизонтом окрашено спектром тёплых тонов: огнено-жёлтым, апельсиново-оранжевым, пурпурно-красным. Ей жарко и она бредёт по колено в этом дрожащем мареве, которое уже не дразнится манящей полоской у самого горизонта, а расплескивается всё шире и шире, заливает жаркими волнами всё пространство насколько хватает глаз. Она наклоняется, желая зачерпнуть его ладонью, поднести к глазам, но вдруг замечает невысокую фигуру, машущую ей рукой. Вера приближается к ней и с удивлением узнаёт ту самую крашенную блондинку из маршрутки. Девушка стоит почти неподвижно, у неё несчастное лицо, но оно живое, а совсем не отрешённое и далёкое как в маршрутке. Это странное тёплое марево покрывает её тонким слоем с головы до ног. Её глаза силятся что-то сказать Вере, от напряжения, покрывающая её тонкая поверхность дрожащего марева колеблется и ещё более утончается. До ушей Веры доносятся голоса, один из них заслоняет собой все остальные…
Вера открывает глаза и взгляд упирается в застывший затылок девицы, которую она только что видела, одетую в прозрачную плёнку марева. А голос сзади, старческий, надтреснутый продолжает:
– … и вот лежим мы с ней – из кузова нас, видать, выкинуло – грязные, побитые, опосля взрыва-то. Не слыхать ничего – уши позаложило, на мину наскочили, значит. Их немчуры, куда не сунься позакапывали. И сейчас, небось, какие из них ненайденные лежат – кровушки невинной поджидают. Да, значит, я-то ничего, слава богу, а вот Нюрка…, гляжу – совсем плоха, – “ноги!”, – кричит, – “ноги мои, совсем не чувствую!”. И всё плачет, плачет в голос, как ножом по сердцу водит… Я приподнялась, глядь – батюшки светы, господи, спаси и помилуй, а нету у неё ног, ног-то – нету – рассказчица даже руками всплеснула.
– И кровушки, кровушки-то!, – продолжала она.
Внезапно раздался оглушительный визг – кричала подружка “боксёра” – высоко, пронзительно, на вибрирующей механической ноте. Потом визг сменился рыданиями и истерическими криками:
– Мама, мамочка, помогите, уберите это, пустите, пустите, ма-а-ама-а-а…
“Боксёр” резко обернулся к своей спутнице, при этом, скривившись от боли, и попытался неловко обнять её, но та с неожиданной силой принялась неистово вырываться из его рук.
– Что б тебя, бабка!, – сердито бросил он старухе, испугано притихшей на своём сидении, – напугала её, чертовка старая!
– Ну, тихо, детка, тихо, – он попытался успокоить всё ещё бьющуюся в его руках девушку.
Судороги, бьющие её, постепенно затихали, лицо вновь начало приобретать отрешённое выражение.
Вера позволила себе прикрыть глаза и тихонько скользнуть в тот яркий день, вновь почувствовать тёплое марево, окутавшее её колени. Перед глазами снова появилась та самая девушка, теперь прозрачная мембрана марева на её лице зияла рваным отверстием, которое снова затягивалось с пугающей скоростью. За секунду до того, как прозрачная плёнка вновь полностью сомкнулась на её лице, девушка выкрикнула:
– Не трогай её!, Не касайся!, Не…
Вера испугано выпрямилась, сердце её забилось под натиском адреналина, метнувшегося в кровь. Она хотела что-то спросить, но слова застыли на её губах как корочки запёкшейся крови. Опустив глаза, она с ужасом увидала, как оболочка прозрачного тёплого марева ползёт по её ногам, забираясь, всё выше и выше, обволакивая кожу с жадным причмокиванием.
Вера взвизгнула, попыталась рвануться прочь, взгляд её заметался по ставшему внезапно зловещим пейзажу, глаза её расширились, увидав две неловких силуэта, которые стремительно приближались к ней, нелепо раскачиваясь. Оказавшись совсем рядом, они обратили к ней свои лица, и тогда Вера не выдержала – она завизжала, выплёскивая наружу весь свой ужас, который обуял её при виде двух кошмарных физиономий, бывших когда-то лицами водителя маршрутки и толстого похмельного пассажира, которому пришлось умереть даже не протрезвев. На виске у водителя виднелось небольшое отверстие, из которого, пульсируя, толчками вытекала отвратительного вида густая тёмная жидкость, время от времени вынося на поверхность какие-то беловатые комки.
Как можно крепче зажмурившись, Вера заставила себя почувствовать руками жёсткие подлокотники кресла, а позвоночником спинку сидения маршрутки, в котором она на самом деле сидела, которое и было единственной настоящей пусть даже трагичной, но реальностью. Наконец она открыла глаза и с опаской огляделась по сторонам, вздох облегчения вырвался из её груди при виде кучки испуганных пассажиров маршрутки, встревожено глядящих на неё. “Ах да, я же, наверное, кричала в голос…” рассеяно подумала Вера и попыталась неуклюже улыбнуться:
– Просто кошмар привиделся, мне так трудно тут дышать, наверное, слишком сильно ушибла грудную клетку, – проговорила она, обращаясь к остальным.
– Мне тоже дышать трудно, – прогундосил Андрей, парень с разбитым носом.
По его голосу чувствовалось, что он уже слегка пьян.
– И мне тоже…
– И мне…
Несколько напуганная таким странным единодушием в этом прискорбном вопросе, Вера промолчала, и попыталась ухватить меркнущие в сознании обрывки видения, так напугавшие её несколько минут назад, но они уже потускнели и растаяли в её памяти, как снежные фигурки под жаркими лучами солнца.
– Что то случилось с Мариной, – голос ”боксёра” прозвучал растеряно, – она совсем перестала двигаться, и я не могу нащупать её пульс…
Внезапные звуки сирены “скорой помощи” заставили всех встрепенуться. Жертвы аварии оживились, на лицах стали проступать признаки облегчения, все заговорили разом, стали выглядывать в окна, отодвигая тёмно-синие потёртые занавески. Сирена послышалась совсем рядом, потом смолкла, раздался скрип тормозов. Под чьими-то уверенными шагами зашуршал мелкий гравий, ручка на двери маршрутки задёргалась, готовая открыться, все глаза обратились в эту сторону, и вдруг Вера закричала:
– Нет, нет, не пускайте их, нет!!!
К ней внезапно с потрясающей яркостью вернулись образы, так напугавшие её несколько минут назад, она теперь точно осознавала, что они сейчас увидят в раскроющейся двери.
Все застыли, ошеломлённые её выходкой, но на их лицах Вера видела смутное чувство узнавания и какого-то смутного понимания. Это напугало её ещё больше, то одинаковое выражение на их лицах словно бы отсекало от неё смутную надежду на благополучную развязку, неизменно маячившую на периферии сознания.
Снаружи маршрутки воцарилась тишина, ручка перестала вращаться. Стоящий снаружи как будто затаился, выжидая удобный момент.
Глаза пассажиров снова метнулись к двери, но ни один из них не потянулся к занавеске, чтобы выглянуть наружу.
Ручка снова ожила, слегка повернулась, будто в нерешительности, потом резко дернулась, и дверь стала медленно отворяться.
У Веры язык прилип к гортани, горло как будто распухло, с трудом пропуская внезапно загустевший воздух.
На лицах остальных царил такой же ужас, и это словно придало Вере сил, вытолкнуло из каменного оцепенения. Она рванулась вперёд, к двери, сама не осознавая, что она собирается делать, быть может, заслонить от остальных, смять, размозжить своим телом эту таинственную угрозу. Осмыслить свои действия в эту минуту Вера не могла, в голове лишь мелькнуло, что теперь она понимает, что именно чувствовали люди, бросаясь почти безоружными под танки.
Дверь распахнулась полностью, и в слепящем свете показался чёткий силуэт, неподвижно стоящий перед входом.
В середине отчаянного броска мышцы Веры, буквально звенящие от нервного напряжения, неожиданно расслабились, как будто лопнули туго натянутые струны, и она как куль с мукой бессильно хлопнулась на пол. Инерция, вынесшая её тело вперёд, заставила её больно приземлиться на оба колена.
По ту сторону двери виднелось перекошенное от неожиданности лицо молодого мужчины в белом халате, надетом на серый шерстяной свитер и тёмные брюки. Он испугано отшатнулся, отступил назад, и в поле зрения пассажиров оказались несколько обыкновенных машин “скорой помощи”, пара милицейских “газиков”; люди в серой милицейской форме и другие – в белых халатах, которые выходили из припаркованых машин. Толпа зевак возбуждённо таращилась в их сторону десятками пар любопытных глаз.
Вера почувствовала дурноту и головокружение. Она вдруг поняла, что её рассудок дал трещину, она, как говориться, “слетела с катушек” и уютная комнатка, оббитая войлоком, с решётками на окне и крепкими дверными запорами маячит перед ней вполне реальной перспективой. Единственное, что как-то не укладывалось в эту картину, было то выражение понимания в глазах остальных пассажиров после её безумных выкриков, они как будто почувствовали то же самое что и она, как будто знали, что она имеет в виду. А может, это просто игра её больного воображения, и люди просто были напуганы её криками, если учесть к тому же, то, что они пережили сами и стали свидетелями такой ужасной смерти водителя маршрутки. Голова Веры раскалывалась от всей этой безумной чехарды и она даже с каким-то облегчением пустила всё на самотек, предпочтя отныне просто плыть по течению, уносящем прочь все тягостные раздумья, терзавшие её.
Она с каким-то тупым равнодушием отмечала, как санитары укладывают её на носилки, как осторожно со сноровкой они проделывают это с остальными пострадавшими.
Вот “боксёр” морщится от боли, в то время, как ему наскоро фиксируют сломанную ногу.
Вот, изрядно захмелевшему Андрею врач зачем-то осторожно массирует сломанный нос, а тот вяло отбивается, пьяно размахивая руками.
Чуть дальше – в пластиковые мешки упаковываются трупы. Плотные пластиковые пакеты смыкают свои края над мёртвыми лицами водителя, толстяка и……. Марины…..
Но Вере уже всё равно, все ощущения словно отсечены стеклянным барьером, вокруг доброжелательные, озабоченные лица, и ни о чём не хочется думать.
Санитар склоняется над ней и бубнит что-то успокаивающее и ободряющее, но она отворачивается в другую сторону и ничего не отвечает.
Её носилки заносят в кузов “скорой” и последнее, что она видит – это, как неуловимо меняется наружный пейзаж: исчезают люди, машины, деревья и дорога, остаётся только дрожащее жаркое марево, словно плывущее по выжженной равнине, а над Верой, бросая чёрную тень на её лицо, склоняется отвратительная бесформенная голова, глаза умершие уже много веков назад искрятся тусклой глубиной, чудовищная пасть растягивается в плотоядной ухмылке и придвигаясь всё ближе, закрывает собой яркий слепящий свет безжалостно палящего незнакомого светила. И всё тает, растворяясь в прозрачном равнодушном мареве.
Александра Мавленкова
Мавленкова Александра Леонидовна родилась 18 августа 1979 года. Училась в Киеве и Риге. Живёт в Киеве.