187 Views
Деньги свалились на него неожиданно. Деньги всегда приходят, когда их не ждешь, а не когда они нужны позарез… Но сейчас он не мог выставить хотя бы один упрек: осуждения смыла безусловная любовь…
То утро, – ранее нежное утро едва начинающейся осени, – следуя шаблонным выражениям, не предвещало ничего необычного. Санин встал по звонку будильника. Ну, или почти по звонку: будильник имел функцию автодозвона и Вадим, как всегда, понежился в постели еще минут двадцать, периодически хлопая по синей продолговатой кнопке с фосфоресцирующей надписью Snooze . Естественно, он поступал неправильно. Следовало сделать зарядку, выгладить брюки, может быть выучить пару фраз на английском. И уж конечно не стоило пренебрегать возношением молитв Всевышнему, благо черный, написанный от руки молитвенник позитивного мышления , оставшийся от Лары, лежал на самом видном месте, возле сиреневой подставки для СД – ромов.
Я преуспеваю . Деньги текут ко мне рекой . Вселенная наполнена возможностями для успеха – подобные аффирмации должны присутствовать в голове каждого преуспевающего мужчины. Казалось, эти нравоучения останутся в мозговой корке до полного истления оной.
Но Вадим уже не являлся стремящимся к преуспеванию мужчиной, а посему благополучно продрых до половины восьмого. Он вообще любил поспать, поскольку принадлежал к совиному племени в самом ярко выраженном его варианте. Работать или смотреть фильмы он мог до трех часов ночи ежедневно, а вот подъем в семь утра требовал от Санина энергии подвига. И он совершал этот подвиг шесть раз в неделю – как мог, как умел, как совершаются, обычно, подвиги на настоящей, не киношной, войне. Только вот медали никто не давал и в граните не увековечивал…
Когда он наконец поднялся, то, вместо зарядки и молитв, первым делом включил магнитофон. Старый тайваньский ветеран воспроизвел, в меру своих потрепанных временем сил, грохот какой-то металлической группы из дребезжащих динамиков. Санин не понял, какая именно группа играет сейчас: он все еще спал, медленно передвигаясь по квартире. И лишь когда его лицо оросили теплые капли воды, весело журчащие из крана в ванной, Вадим осознал, что наслаждается Slayer -ом. Ну, что же, Slayer так Slayer – легла на щеки неровная вязь мыльной пены. Лара ненавидела металлическую музыку.
Какая дрянь, ни гармонии ни смысла! Кроме того, это дерьмо безнадежно устарело – не хочешь же ты сказать, что так и остался в душе пятнадцатилетним подростком в заскорузлых от мастурбации спортивных штанах?!
Вадим не боялся показаться пятнадцатилетним подростком: несмотря на полные тридцать лет он, наверное, им и был где-то на окраинах души. И рок, – Господи, какая вопиющая к небу старомодность! – не казался ему отжившим свой век дерьмом. Раньше Санин не любил нервировать кого бы то ни было, даже свою бывшую жену, а посему все время их четырехлетнего брака слушал любимую музыку тайком, когда Лары не было дома или поздно вечером, на кухне. Но теперь, он был свободен – и магнитофон надрывался во всю мощь…
Лезвие тупо царапало кожу, белые клочья пены срывались вниз, под ржавый водопад краноизвергающейся воды. Строго говоря, бритье не имело особого смысла: Вадим не мог похвалиться прямым родством с орангутангами; более-менее заметная щетина вырастала у него только на второй день после предыдущего соскабливания. Но шеф, – дорогой и любимый шеф, разрази, Господи, гром его душу! – требовал безукоризненной гладкости щек.
Господа, мы – фирма. Понимаете, фирма, а не совдеповская контора. И поэтому я требую от всех вас строжайшего следования деловому этикету…
Отец Санина всю жизнь проработал в совдеповской конторе. Каждое утро соскабливал щетину со щек. И всю жизнь ходил на работу в галстуке. Собственно, в галстуке, с безупречно гладкими щекам, его и похоронили. Наверное, по этой причине Вадим предубежденно относился к ежедневному бритью и разноцветным удавкам, из-за которых так болит шея и затрудняется дыхание. Но командовал парадом не он – он вообще ничем не командовал. И галстук снова захлестнул свою змеиную петлю вокруг воротничка его белоснежной рубашки. Так было вчера. Так было много дней назад. Так, судя по всему, будет и через десять, двадцать лет: как все, ничего личного, образцовый служащий образцовой фирмы…
Перед уходом Санин окинул взглядом свою квартиру. Лара забрала с собой стенку и мягкий уголок, холодильник и Флэтрон . В общем и целом, она имела на это право и, очевидно, рассчитывала вогнать Вадима в то глубокое чувство депрессии, которое, он, по ее мнению, заслуживал. Однако потери мало что изменили: квартира была так себе, не хуже чем у многих других, но не такая, как хочется – и до, и после Флэтрона . Санин вжикнул змейкой коричневой кожаной куртки и рванул на себя дверную ручку…
Проснувшиеся несколько часов назад улицы, куда-то спешили. Люди, автомобили, даже птицы в голубовато-розовом, поддернутом прозрачной пленкой первого холода, небе – все торопились, вертели Вселенную в нужном им направлении, о чем-то переживали. Вадим, тоже обеспокоено (он, по обычаю, опаздывал), добежал до остановки, втиснулся в переполненный автобус, вяло поматерился из-за всегдашней давки. И только перед входом в родные пенаты он позволил себе остановиться и полюбоваться проходящими мимо девушками. Красивые, с разрумяненными от прохлады щечками, они проплывали по мокрому асфальту подобно сказочным бригантинам – мечта, которая всегда рядом, но никогда с тобой…
– Привет, Санин! – пробасил старший менеджер Прохоров, – сегодня ты опоздал всего лишь на пять минут. Рекорд! Через полгода будешь приходить вовремя…
– А через год – на пятнадцать минут раньше, – подхватил подначку Витя Лесник, – коллега и якобы друг Вадима.
– Ну, а через три года… – закатил глаза сисадмин Петров.
– Столько не проживу, черти, – проворчал Санин и бросил на стол свой портфель. Он не чувствовал интереса к разговору. Работа не будоражила его сердце: нет, ничего неприятного, не на заводе вкалывать, в конце-то концов, но душу не греет. А люди вокруг… Люди вокруг находились за окружностью внутреннего мира Санина. И с ними было просто. С ними было легко. Но с ними же было до вопля на небо скучно: хотелось взять Узи и расстрелять к ядреней фене весь этот гребаный офис по продаже электротехнического оборудования корпоративным клиентам (Часы работы с 9 до 17 ежедневно, кроме выходных. Выезд к Вам в офис в течение часа после заявки. Телефоны, адрес и e-mail прилагаются).
Серые стены, увешанные разноцветными рекламными плакатами, уныло вибрировали от привычных звуков рядового рабочего дня. Наизусть заученные и от того автоматически произносимые убеждения, пулеметная дробь технической скороговорки, сетования на жизнь и неискренние пожелания всего доброго бездушным телефонным трубкам – все незыблемо, свято и удручающе вечно, как овеянная благолепием веков мировая религия.
– Видел, какая сегодня у Кати юбка? – наклонился над ухом Вадима Петров. – Я уже почти кончил.
– Да, – понимающе хмыкнул Санин, отчего-то мерзко себя чувствуя, – никакая работа в голову не лезет. И куда только смотрит начальство?
Они оба знали куда смотрит начальство. Кате Демичевой, – главному и единственному бухгалтеру офиса, – выпала полусчастливая жизненная карта приходиться племянницей гендиректору фирмы. Поэтому дорогой и любимый шеф, – чтоб свернуть ему шею на его потраченной молью БМВ , – смотрел сквозь пальцы на вполне явные и вопиющие к определенным частям тел сотрудников офиса нарушения делового этикета.
– Смотри, смотри как идет! – громким шепотом произнес Петров. – Катенька, это просто жестоко!
Девушка одарила его снисходительной улыбкой и, сев за свой стол, включила пожелтевшую от частого использования кофеварку. Она действительно была хороша: аппетитные ноги, волнующе-округлая фигура, миловидное лицо, обрамленное ухоженными русыми волосами. Немудрено, что с такими внешними данными девушка являлась объектом перманентных сексуальных шуток. Ее хотели все. О встрече с ней мечтали тоже все, включая предпенсионного водителя Егорыча. Но Катя хранила верность своему мужу. Наверное. Во всяком случае, перейти от слов к делу никто не пытался… Не пытался и Санин: он вообще был робок с женщинами ( наверное, из-за особопламенеющей любви к ним).
День катился тяжело нагруженным вагоном. Если имеешь дело с посредничеством – тебе обеспечен невроз. Старая, проверенная миллионами, истина, работала с точностью швейцарского хронометра. Тебе звонят – мы хотим купить. Мы согласны. Нас полностью устраивает Ваш ассортимент. Оплата? Не проблема, но только не сейчас: после трех подъедет шеф и подпишет все бумаги. Звонок после трех. Почему Вы не выходите на связь? Извините, наш шеф передумал. Ну… он, как бы это сказать… нашел более выгодное предложение: все тоже самое, что и у Вас, но на десять процентов дешевле. Что, Вы уже успели распланировать, куда потратите полученные со сделки деньги? Круиз по Средиземному морю или новый музыкальный центр с сабвуфером? А может передовой мобильный, ну знаете такой, раскладывается как книжка, мультипликационные заставки, перезвон колоколов в качестве звонка и лежит в руке так, как будто создавался специально для Вас? Очень, очень жаль, но ничем не могу помочь. Я сам не имею мобильного. А в круизы ездить сейчас опасно, террористы, знаете ли.. Никогда нельзя быть уверенным, куда они ударят в следующий раз. Что же касается музыки, то неужели у Вас остаются силы ее слушать после работы? Я и телевизор то с трудом смотрю…
Остается только курить, вздыхать и трепаться с коллегами. Круиз и сабвуфер, почему Вы убегаете от меня? Я неплохой, право же, я неплохой. И я сумею оценить вас по достоинству, не то что некоторые…
Наконец рабочий день приполз к финишу. Ранняя темнота, – месть природы за долгую светлость летних вечеров, – запечатала окна чернильной синевой. Теплыми, чуждыми среди царства осенней промозглости, маячками зажглись окна домов. Фары проезжавших автомобилей манили куда-то к новым ощущениям и, обманув, скрывались вдали, уступая место новым обманщикам…Офис медленно пустел. Дорогой и любимый босс поехал в Москву решать свои важные, приносящие пользу российской экономике, дела. Катя собралась по магазинам для поддержания основ мироздания: котлеты для мужа, рулет с маком для ребенка, видеокассета для всей семьи – что-нибудь не очень страшное и, желательно, смешное, про говорящих псов или страдающих от неразделенной любви мартышек. Изволите смеяться? Смейтесь, чтобы никто не понял, что Вы завидуете. Неженатые Петров с Лесником пошли пить пиво в какой-нибудь забегаловке – только пить: зарплата еще через неделю, а значит, о наличии денег и серьезном съеме не может быть и речи. Женатый Прохоров, кряхтя, собирался на родительское собрание. Егорыч помогал ночному сторожу заносить с улицы штендеры.
Санин потер виски, отхлебнул, чтобы заглушить горечь множества выкуренных сигарет и несбывшихся мечтаний, холодный кофе из надтреснутой кружки. Он уже мог идти. И пошел бы, как в любой из других обычных дней. Но сегодня правил бал господин Особый Случай и Санин задержался чуть дольше, чем обычно. Пластиковая поверхность стола завибрировала от телефонного звонка в тот момент, когда Вадим собирал бумаги в свой дерматиновый, с лейблом Армани , портфель.
– Добрый день, фирма Рентэк – довольно устало прозвучал в трубку дежурный рапорт.
– Добрый … вечер, – отозвался на том конце провода приятный баритон, – могу я услышать Санина Вадима Борисовича?
– Да, конечно, это я, – удивился Санин: голос был ему незнаком, значит это не знакомые и не клиенты. А персональной рекламы он не дает.
– Еще раз здравствуйте, Вадим, – обрадовался собеседник, – Меня зовут Дикарев Михаил Анатольевич и я хотел бы с Вами встретиться сегодня. Когда Ваши планы позволят это?
– Когда угодно, Михаил Анатольевич, – честно признался Вадим, не имевший ровным счетом никаких планов – ни на сегодня, ни на всю оставшуюся жизнь.
– Тогда предлагаю через час в Оазисе .
– В Оазисе?! – замешкался Вадим, услышав название самого дорогого городского ресторана, – Какие документы мне взять с собой?
– Э-э.. никаких, – тоже запнулся Дикарев, – мне хотелось бы поговорить на общие, так сказать, темы. О деньгах можете не беспокоиться – все расходы за мой счет.
– Но Вы представляете, сколько у нас технических деталей? – опомнился, наконец, Вадим. – Может, я все-таки захвачу наши проспекты?
– Если Вы настаиваете… Спросите менеджера – и он приведет Вас к моему столику. До встречи через час.
– До встречи, – положил трубку на рычаг Санин.
Он вышел из офиса с видимым облегчением, словно снял с себя старую, давно надоевшую, одежду и надел новую, выбранную со вкусом и купленную в дорогом магазине. Времени оставалось выше крыши: Оазис находился в десяти минутах ходьбы от места работы. Поэтому Вадим занялся своим любимым делом: побродил по улицам, рассматривая прохожих. Ему всегда нравилось наблюдать за незнакомыми людьми. Веселые, грустные, красивые, а иногда откровенно уродливые, ухоженные и неряшливые, они проносились мимо органов осязания, словно картинки в окне поезда. С ними можно было познакомиться, поговорить, завести дружбу или интрижку, если речь шла о женщинах. И в тоже время они находились на расстоянии тысячи километров от Санина и он прекрасно понимал, что и дружба и интрижка – такая же несбыточная мечта, как и желание, скажем, полета на Луну. А посему оставалось просто смотреть и мечтать. Пусть мечты даже не пытаются стать реальностью, на то они и мечты…
Еще Санин зашел в магазин, где продавали аудио-видео технику. Это была его слабость. Фактически, то же самое наблюдение, только не на улице, а в удобном мягком кресле. И ему всю жизнь хотелось наблюдать в хорошие, дорогие, оснащенные последними новинками технической мысли, приборы. Но, опять-таки, всю жизнь ему приходилось довольствоваться малым. Его магнитофоны не принадлежали к Hi-Fi классу. Его телевизоры (исключая, разумеется, Флэтрон , с таким трудом купленный за месяц до ухода Лары и забранный ею же без рассуждений и апелляций) отставали от времени, как архаичные сельпо от новомодных супермаркетов с бассейнами и комнатами отдыха для детей. А компьютер… Старенькая четверка , заслуженный пенсионер, лошадь, на которую не поднимается рука. Игры идут со скрипом и только ровесники, от монитора невыносимо болят глаза уже через полчаса работы, быстродействие может поспорить только с очманевшей черепахой. Может, в прошлой жизни я был слишком привязан к хорошим вещам и теперь мне дается лишь ненасытное, никогда не реализуемое желание их, а не сами они, как таковые? – думал Вадим, созерцая стройные ряды плазменных телевизоров и музыкальных центров передового дизайна…
По дороге к Оазису , Санин отметил, что сегодня с ним происходит что-то необычное – внутри, в сердечных мыслях, то есть. Он затруднялся подобрать нужное слово для описания этого состояния. Что-то среднее между сумасшедшей, всеобъемлющей усталостью, проклюнувшим свою скорлупу суицидальным синдромом и старым, как мир, желанием перевернуть этот самый мир. Нет, он не собирался накладывать на себя руки. Просто казалось, что вскоре ему предстоит отойти куда-то далеко: без ангелов, без чертей, без блаженства и мучений. Плюс надоело, – смертельно надоело, – хотеть – и не получать, мечтать – и видеть как твои, в общем и целом не причиняющие кому-либо вред, мечты стекают каждое утро вместе с мыльной пеной в канализацию. Если это – жизнь, то он неправильно живет. Или мир устроен неправильно. В любом случае, искать виновных не хочется да и сил на это не осталось. Пожалуй, – даже не испугался своих мыслей Санин, – он поприветствовал бы сейчас ядерную войну, уничтожившую бы эту прохладную осенне-вечернюю Вселенную. Вот только, чтобы все произошло сразу, чтобы больно не было…
Просторный холл Оазиса окутал Вадима дорогостоящей теплотой. Пахло чьими-то духами, бездельем и немножко – едой. Огромные зеркала равнодушно отражали пухлые кожаные диваны, мраморный пол, хромированные вешалки гардероба. Пожилой вахтер флегматично разгадывал видавший виды кроссворд. Бритоголовый охранник (ресторан принадлежал самой крупной в городе бандитской группировке) со сдержанной брезгливостью оглядел довольно скромную и, безусловно, не соответствующую статусу заведения одежду Санина.
– Меня ждет Дикарев Михаил Анатольевич, – почему-то холодея, произнес Вадим.
– Дикарев? – чуть приподнял мохнатую бровь доморощенный Брюс Виллис в несколько стоптанных и все равно, все равно недостаточно дорогих для этого места туфлях с тупыми носами.
– Михаил Анатольевич, – подтвердил Вадим.
– Саша! – позвал охранник куда-то в сторону.
Из-за красивой, отделанной несколько аляповатым золотом, двери выплыла высокая брюнетка, сильно смахивающая на повидавшую жизнь валютчицу, отходящую от дел.
– Вы к господину Дикареву? – с неприличным придыханием прошептали пухлые губы. – Санин Вадим Борисович?
– Он самый, – подтвердил Вадим.
– Пожалуйста, проходите, – открыто, словно апостолу Петру, улыбнулась брюнетка и, покачивая широкими, обтянутыми черной тканью, бедрами повела Санина в зал.
Несмотря на вечернее время, посетителей было немного: несколько угрюмо жующих бифштексы субъектов (вполне возможно – хозяева заведения), пара плохо стриженых иностранцев в дорогих костюмах, да группка золотых тинэйджеров, не знающих, от скуки, как лучше прогулять папины денежки. Все-таки Оазис принадлежал к классу элитных заведений и даже местная знать гуляла тут нечасто, в основном по выходным…
Дикарев сидел в самом углу, возле тихо журчащего декоративного фонтана. Строгий темный костюм, волевое лицо, аккуратно уложенные волосы с обильной сединой, никаких перстней на пальцах – что ж, по первому виду вполне приличный деловой человек.
– Здравствуйте, Вадим! – рукопожатие крепкое, ладонь твердая и сухая. Жесткие серые глаза внимательно изучают, но не буравят лицо собеседника.
– Здравствуйте, Михаил Анатольевич! – уселся на красивый, с изогнутыми ножками, стул Вадим. – Весьма признателен за приглашение.
– Сейчас к вам подойдет официант, – улыбнулась своими порочными губами Александра.
– Благодарю, – едва ответил на улыбку Дикарев . Менеджер с пухлыми губам печально отчалила прочь от стола.
– Итак, – встрепенулся Санин, – я могу рассказать Вам о полном комплексе услуг, предоставляемых нашей фирмой…
– Не сомневаюсь, – кивнул Михаил Анатольевич, – но в этом нет нужды.
– Но… – изумленно поднял брови Вадим.
– Давайте лучше поедим, а потом поговорим о деле.
Они заказали тортеллини в бульоне, цыплят по охотничьи и Ламбруско Граспаросса ди Кастельветро (Вадим читал название вина как сложную химическую формулу) у щупленького официанта со смешными гангстерскими усиками. Подождали заказ в непринужденной, ничего не значащей, беседе. Как дела, общий прогноз продаж, законы, политика – говорить можно вечно, если вовремя не остановиться. Наконец еду принесли.
– Угощайтесь, Вадим Борисович, – без всяких церемоний отпил из своего бокала Дикарев, – и не думайте о своем бизнесе: я пригласил Вас сюда не для разговоров о коаксиальных кабелях. Впрочем, в накладе Вы не останетесь.
– Надеюсь, – промычал Вадим. Он уже понял, что речь будет идти не о бизнесе. Но Дикарев не внушал опасений, а посему Санин решил расслабиться и воспринимать жизнь такой, как она есть – с хорошим вином, сытной вязкостью тортеллини и жареной курицей, которой на поверку оказался цыпленок.
Трапеза прошла в молчании. Наконец Михаил Анатольевич промокнул губы салфеткой и спросил:
– Вы довольны своей жизнью, Вадим?
– Не знаю, – опешил Санин, – как-то не задумывался об этом.
– Сомневаюсь, – усмехнулся Дикарев, закуривая сигарету, – наверняка задумывались. Но, судя по всему, сказать правду перед незнакомым человеком для Вас не представляется возможным. И врать Вы не хотите.
Вадим молча пожал плечами.
– Ваша реакция совершенно естественна, – успокоил его Дикарев, – и я не собираюсь лезть к Вам в душу. Хотя Вы ее и обнажаете иногда – и весьма талантливо.
– О чем это Вы?
– Полноте скромничать. О Ваших рассказах, конечно.
Санин почувствовал, как покрывается горячими красными пятнами. Он писал рассказы. Для себя. Ну и с желанием прославиться, естественно. Дело в том, что писательство рассказов являлось единственным занятием на свете, в котором он чувствовал себя уверенно, ибо знал, – знал, а не пытался уверить себя, – что придумывание историй ему удается. Еще в детстве, в пионерских лагерях с обязательными линейками и нудной муштрой для строевых конкурсов, маленький Вадим обнаружил этот дар в себе. Другие ребята преуспевали в футболе, выжигании на дощечках румяных котов-пьяниц или в прижимании по темным углам только начинавших оформляться сверстниц. А ему удавалось только рассказывать: о Черной Руке и Сиреневом Автобусе, о ведьмах и американских шпионах. Собственно, эти рассказы были на устах у всех. И все их так или иначе переделывали. Только у большинства собственные истории получались вялыми и скучными. А вот у Вадима… Стоило только открыть рот – и история получала самостоятельную жизнь, обрастала новыми подробностями, играла красками. Он мог рассказывать без устали, полностью вручая поводья языка неистощимой фантазии. И его слушали: часами, открыв рот, презирая отбой и выволочки молоденьких пионервожатых, хотевших поскорее уложить ненавистных пионеров спать и отправиться на дискотеку. Позднее, в школе, он начал писать – жутко-приключенческие рассказы с рдеющей от стыда любовной линией. В институте Санин мечтал о карьере создателя детективных романов и даже рассылал свои фолианты по издательствам. Ну а потом, когда он понял, что человеку из провинции напечатать свою книгу более чем сложно, стал писать для себя – в стол, а по праздникам – в Интернет. Это были уже просто рассказы: о его жизни, мечтах, все более покрывающихся паутинками трещинок отношениях с Ларой. И какой-то из этих рассказов, видимо, прочитал Дикарев…
– Вы читали? – не нашел ничего лучшего, чем спросить Вадим.
– Еще бы, – по теплому усмехнулся Дикарев, стряхивая пепел в массивную пепельницу из цветного стекла, – не просто читал – наслаждался.
– Ну, – покраснел Санин, – материал, в общем то, сырой. Но я старался.
– Очень хорошо, Вы еще не погрузились в самолюбование и готовы к поиску. Это обнадеживает.
– Вы – издатель? – пересохшим горлом спросил Вадим.
– Нет, – повились к потолку аккуратные, как сам Дикарев, кольца, – но я дам Вам денег.
– В счет тиража, – догадался Вадим. – К сожалению, ничего не смыслю в издательском деле…
– Я тоже, – признался Михаил Анатольевич, – всю жизнь занимался тяжелой промышленностью: заводы, металлы, сухие цифры. Не скажу, что это мне не нравилось – если бы не нравилось, до сих пор наживал бы лысину в каком-нибудь КБ. Но литература придает этим занятиям смысл – полной для них бесполезностью.
Санин молча разглядывал безукоризненно пышную шевелюру собеседника. Кто он? Щедрый спонсор, расчетливый делец или действительный поклонник литературы?
Но если он так любит прозу, то что он здесь делает? – подал голос насмешливый голосок самоиронии.
– Размышляете над тем, почему я решил встретиться с вами? – угадал его мысли Дикарев. – Не волнуйтесь, наша встреча не несет для меня коммерческой выгоды. Что же касается Вас, то, думаю, она пойдет Вам на пользу. Видите ли, Ваши рассказы затронули меня за живое. Особенно Два желания и Ночной визит . Когда читал последний, то словно окунулся в молодость. От меня ведь тоже ушла жена. Решила, что я – полное ничтожество и потомственный неудачник. И как раз после этого у меня пошли в гору дела… А Слава ? Очень, очень сильно, все эти комплексы, метания, психологический конфликт с властной матерью, не желающей допустить в сыне хоть каплю самостоятельности. Она его любит, как же… И она знает, что ему лучше делать, не то, что он – жалкий тридцатилетний сопливчик в чепчике и при галстуке… Я курил до полуночи…
– Да, – промямлил Санин.
– Ну вот, – продолжал Дикарев, – я прочитал Ваши рассказы и подумал: кто этот человек? Вы пишете замечательные вещи. Ваше чувство мира заслуживает высших похвал. Но, – уверен в этом, – Ваше финансовое благополучие оставляет желать лучшего, не правда ли?
– Все верно.
– Вы занимаетесь работой, которая не позволяет реализовать Ваш талант. Ну конечно, рождаются на свете гиганты, вроде Марио Пьюзо, которые могут сидеть целый день в конторе, а по ночам писать шедевры, перечитывая попутно Достоевского – помните его Дураки умирают ?
– Помню, хотя это только книга, а не биография…
– Да, я тоже плохо помню его биографию. Но зато хорошо представляю вашу. Целый день на телефоне: тысячи звонков, миллионы дел, обрыдшие голоса.. И банка пива по вечерам, да плохонький фильм через слипающиеся от усталости веки. А ради чего?
– Чтобы не умереть с голоду, – ответил Санин.
– Жить, чтобы не умереть. Не умирать, чтобы жить. Всю жизнь работать, не имея возможности заняться любимым делом, потому что в противном случае умрешь с голоду и никакого любимого дела уже не будет. У кого-то, – закатил глаза Дикарев, – довольно своеобразное чувство юмора.
– Да, но это Его территория.
– Ошибаетесь! – подпрыгнул от восторга Михаил Анатольевич. – Я пригласил Вас сюда, чтобы доказать это. В молодости мне не давал покоя один вопрос: почему вокруг все так несправедливо? Почему блага жизни даются совсем не тем людям, которые их заслуживают? Я не нашел ответа. Но зато у меня есть возможность изменить существующее положение вещей. Пусть масштаб локальный – победа всегда победа, вы согласны?
– Согласен, хотя и не понимаю о чем Вы.
– Я дам Вам денег. Просто так: не взаймы, не под проценты, не в счет Ваших будущих тиражей. Вы купите себе элитную квартиру, в новом кирпичном доме. Стеклопакеты, подземные стоянки, чудесный вид из окон. Оденетесь в дорогих магазинах – никогда не верьте пропагандирующим дешевизну стиля. Когда на вас хорошая дорогая вещь – чувство мира изменяется, Вы словно целуете жизнь в ее роскошные губы. Это очень много, почти как медитация, особенно для художника. Плюс качественная аппаратура. Ноутбук последней модели, чтобы не уставали глаза от плохого экрана. Домашний кинотеатр: Вам необходимо быть в курсе последних новинок. Эксклюзивный музыкальный центр, дизайн такого же качества, как чистота звучания. Я угадал Ваши желания?
– Почти.
– Ну и на жизнь останется. Понимаете, Вадим, на жизнь, а не на рабскую работу по установленным кем-то правилам. Всегда свободны. Покупаете то, что надо, а не то, что можете себе позволить. Плохое настроение, идеи не лезут в голову – на самолет и в Париж. Хочется полета души – за руль новой машины и двести двадцать по трассе… Ну и, конечно, женщины. Знаете, – потушил сигарету в пепельнице Дикарев, – я никогда не был донжуаном. Говорят, есть такие: стоит ему взглянуть на женщину и она готова отдаться, на улице, в подъезде, в кустах. И не надо денег, ресторанов, дорогих подарков… Может быть, если речь идет о увядших сумасшедших или спившихся алкоголичках, готовых на все ради бутылки портвейна. Нормальные красивые женщины идут в постель не только из-за мужского обаяния. Очень скоро Вы убедитесь в этом сами.
– Почему Вы так поступаете? – спросил Вадим. У него пылали щеки. Сердце бешено, словно ударник металлической группы, колотилось в груди. Момент был близко, совсем близко.
– Хочу побунтовать против Системы. Она была всегда, я знаю. Но у меня есть реальный шанс плюнуть ей в морду. Возьмите чек.
Полоска светлой бумаги с тихим шуршанием легла на голубую скатерть. Сто тысяч – прочитал Санин через багровые пятна. Сто тысяч долларов. Рядом чавкали бифштексами бандиты, смеялись над чем-то подростки, тихо журчал фонтан. За окнами шли куда-то люди, горели огни реклам, шлепали о стекло срывающиеся капли раздумывающего о том, стоит ли начинаться, дождя. А перед ним лежал чек на сто тысяч долларов, выписанный на его имя.
– Ну же, смелее, – ободряюще улыбнулся Дикарев.
– Я не знаю… – нерешительно протянул Вадим.
– Что, Вы боитесь?
– Нет. Просто все это как-то странно. Вы преуспели в Системе. Вы ее продукт. Деньги получает тот, кто в ладах с правилами. И Вы следовали им много лет. А теперь вдруг решаете все поломать. Так не бывает.
– Бывает, – кивнул Дикарев, – у меня рак. Так что я не в ладах с правилами и скоро буду выкинут с поля. Хочется забить красивый гол на прощание.
– Мне надо подумать, – сказал Вадим и, сцепив пальцы, уставился на чек. Он не знал, являлась ли эта бумага подлинной или настоящей. Но она действительно могла решить его проблемы (или хотя бы часть из них).
Дикарев молча наблюдал за ним. В зале почему-то стало тихо: угомонились тинэйджеры, перестали судачить о своем бизнесе иностранцы. Над стройными рядами голубых скатертей и блестящих обеденных приборов повисло ожидание. И только музыка, – неспешные вариации Морриконе, – пронизывала пространство (несмотря на наличие инструментов, музыкантов сегодня не наблюдалось, по всей видимости, из-за отсутствия посетителей – уют создавали динамики музыкального центра, что стоял в углу на стеклянном журнальном столике).
– Мне надо выйти, – попросил Санин и опрометью бросился из-за стола.
В холле было все также спокойно, дорогостояще-одиноко. Дедуля вахтер прикончил кроссворд и вдумчиво изучал желтую газету. Поклонник Брюса Виллиса чистил ногти складным перочинным ножиком китайского производства.
– Ты из группы? – спросил у него Санин.
– Не-е, – помотал головой охранник, – из группы все во втором зале, а аппаратура – в сауне. Чего, что-то не ладится?
– Да понимаешь, – слегка закашлялся Вадим, – накладка вышла с реквизитом: забыли пистолет. А для съемки нужно позарез. Одолжи на пять минут, а?
– Волыну-то? – почесал морщинистый, как у шарпея, лоб охранник, – ну даже не знаю. Вообще-то запрещено…
– Ясное дело, что запрещено. Но без волыны вся съемка – коту под хвост. А так нас увидит вся страна. Одолжи, а? Я попрошу режиссера, чтобы тебя показали крупным планом.
– В натуре? – проявил интерес охранник.
– Даю слово…То есть… Отвечаю! – заверил его Санин.
– Ладно, держи, – щелкнула застежка кобуры.
– Заряжен? – спросил Вадим, взвешивая на ладони тяжелое, волнующее кровь, железо.
– Обижаешь – конечно заряжен. Смотри, не снимай с предохранителя.
– Вот так? – клацнул предохранителем Санин, вспоминая военную кафедру.
– Так, так. Только не снимай, говорю же, а ты снял.
– Это для правдоподобия: передачу смотрит слишком много людей, некоторые разбираются в оружии и видят, что их дурят. А должно быть все по честному.
– Ну ладно, давай быстрей, пока начальства нет, – пробормотал охранник.
Засунув пистолет во внутренний карман пиджака, Вадим вернулся в зал.
– Ну как, все в порядке? – поинтересовался Михаил Анатольевич.
– Насчет всего не знаю, – протянул Вадим, – но мне стало легче. Что теперь?
– Теперь, – пожал плечами Дикарев, – Вы возьмете чек и начнете новую жизнь.
– Новая жизнь не зависит от чека – она порождает его, – сказал Санин и, положив пистолет на стол лицом к собеседнику, накрыл оружие белоснежной салфеткой.
– Что это? – чуть повел бровью Дикарев.
– Пистолет.
– Пистолет?!
– Именно. Модель ТТ, если разбираетесь в оружии. Заряжен. Исправен. Снят с предохранителя.
– Я что-то не понимаю…
– Вы все понимаете, Михаил Анатольевич. Позовите директора.
– Какого директора?
– Вашего директора. Ну, или ведущего, как он там называется…
– У меня нет никакого ведущего…
– Послушайте, – вздохнул Вадим и сжал тяжелую рифленую рукоятку пистолета, – я устал. Я взвинчен. Я разбит. У меня был довольно тяжелый день. И тут являетесь Вы для того, чтобы плевать мне в душу.
– Плевать? – удивился Дикарев. – Значит, так Вы оцениваете мое расположение…
– Вы – не бизнесмен, – сквозь сжатые губы прошипел Вадим, – и не богатый человек.
– Но…
– Помолчите. Бизнесмены любят деньги и никогда не отдают их просто так. Я поверил бы в деловое предложение. А в благотворительность… На улице не крепостное право, чтобы меценатствовать.
– Моя взаимопомощь основана…, – начал было Дикарев.
– Окружающий нас мир основан не на взаимопомощи, а на взаимопоимении, – отчеканил Вадим, – и добрая душа у преуспевшего в нем человека выглядит как жабры у сокола. Зовите ведущего.
Они с минуту молча смотрели друг на друга. Затем Дикарев, явно с трудом, разлепил пересохшие губы:
– Вы знаете?
– У меня высшее техническое образование, – ответил Вадим, – да и без него философии хватает. Зовите ведущего.
– Федор Васильевич, – сказал куда-то в сторону Дикарев, – он догадался. Я ничего не мог поделать.
Динамики музыкального центра воспроизвели бравурный марш. Из-за коричневых дверей вышел высокий лысый мужчина в черном костюме и черной же шелковой рубашке. Его круглая, идеальной формы голова, блестела полировкой. На среднем пальце правой руки надменно переливалась радугой огромная золотая печатка с крупным бриллиантом.
– Браво, Вадим! – обнажились в хищной улыбке безупречно белые зубы, – Вы продемонстрировали блестящие аналитические способности. Вам известно, что сейчас происходит?
– В общих чертах, – кивнул Санин, – частности хочу услышать от Вас. Садитесь, как Вам удобно, выбирайте нужный ракурс. Ведь нас снимают?
– Безусловно, – кивнул мужчина и присел на стул по правую руку от Вадима.
Музыка сменилась на спокойную, ненавязчивую. По-видимому, съемка велась действительно в живую и режиссер импровизировал на месте, с ходу.
– Итак, Вадим, – начал мужчина, поблескивая лысиной, – Вы стали участником нового телевизионного проекта. Пока он транслируется только в Москве, в этом собственно весь смысл. Скажите, вы любите телевизионные шоу?
– Ненавижу, – признался Вадим.
– Отчего же?
– Ну, какие-то они все ненастоящие: проблемы высосаны из пальца, участники явно знают, что говорить, да и реклама, как всегда, достает.
– Все верно, – кивнул головой мужчина, – мы все устали от сиропных соплей и срежисированных обливаний соком. Народу хочется чего-то нового, искреннего. Поэтому и была создана наша программа. Я, Федор Осипчук, с радость представляю Вам и Вас в новом проекте Исполнение желаний !
Наверное, в этот момент телевизионные экраны взрываются заранее записанными аплодисментами, – подумалось Санину.
– Наш проект, – продолжал мужчина, – задумывался как реальное ток-шоу. Понимаете, абсолютно реальное действие с живыми, непридумаными и не специально нанятыми людьми. Вся соль в том, чтобы наблюдать за действиями простого человека, попавшего в непривычные для себя условия. Как он себя ведет, что чувствует, какими эмоциями делится с окружающими… Это – высшее искусство, правда жизни, так сказать. И наша программа имеет самый высокий рейтинг, правда пока только на кабельном телевидении, но в этом есть своя изюминка: наши зрители чувствуют себя избранными, – снова блеснула куда-то в сторону, – определенно в телекамеру, – дежурная улыбка.
– По какому принципу производится отбор участников? – спросил Вадим.
– О, мы очень серьезно подходим к этому моменту. У нас есть специальная поисковая группа – интеллигентные, нестандартно мыслящие люди. В их задачу и входит отбор участников. Не так то просто, скажу я Вам, найти подходящие кандидатуры: для того, чтобы стать героем нестандартной программы надо быть уже оригинальным человеком, пусть пока только в потенциале.
– Как вы нашли меня? – погладил салфетку Санин.
– По Интернету, как уже сказал Вам Михаил Анатольевич. Так что у Вас есть все шансы быть замеченными потенциальными издателями. Надеюсь, некоторые из них смотрят сейчас наш канал.
– А Вы сами читали мои рассказы?
– Ну, – замялся Федор, – конечно я имею о них представление. Очень, очень неплохо.
– Хорошо, о чем Ночной визит ?
Осипчук смущенно поднял брови.
– А Два желания ? Слава ?
– Каюсь, каюсь, Вадим, я не читал Ваши рассказы. Но обязательно их прочитаю. А сейчас давайте перейдем к приятным вещам. Участники нашей программы имеют блестящую возможность пополнить свой бюджет. Дело в том, что среди зрителей работает тотализатор. Ставки делаются на самые разные вещи: когда участник поймет, что его снимает камера, напьется ли он первым делом или подарит жене букет роскошных роз, бросит все и отправиться покупать билет на Майорку или же устроит грандиозную вечеринку коллегам по работе… Все победители отчисляют определенный процент на счет участника. Ваш приз на сегодняшний момент составляет шестьдесят тысяч рублей. Это, разумеется, не сто тысяч долларов, но все же приятно.
– Но как можно гадать о таких вещах, как поведение совершенно незнакомого человека?
– Я же говорил, что наша программа ориентируется на интеллектуальных зрителей. Наблюдение за участником начинается за две недели до предложения, подобного тому, что было сделано Вам сегодня. Дается полная биография кандидата, отслеживаются поступки во время рабочих и выходных дней, знакомства, контакты, антипатии. На основании этой информации и делаются ставки.
– Сколько зрителей угадало мое поведение?
– Большая часть. Из того, что было известно о Вас, можно было сделать вывод, что Вы не поверите в подарок с неба.
– Почему?
– Потому, что Вы не привыкли получать что-либо просто так, незаслуженно, по-вашему мнению. Что делать, но это так, Вадим, это так. Ваша реакция совершенно естественна – для Вас. Но фокус с пистолетом очень даже ничего – я полагаю, что у Вас есть шанс получить приз зрительских симпатий в этом сезоне.
– Фокус? – ухмыльнулся Вадим. – Это у тебя, человечек, фокусы. Я играю на полную катушку.
Палец вонзился в тугую твердость курка. Завораживающее, неземное в своей красоте усилие – и прижатое к голубой скатерти оружие сердито вздрогнуло. Из вороненого ствола вырвался компактный сноп пламени. Зал наполнился рвущим барабанные перепонки грохотом. Пуля попала в большой аквариум с пираньями, стоявший у противоположной стены. Водопад из осколков стекла и мутной зеленой воды обрушился на паркетный пол. Пираньи, – бесполезные, жалкие без воды, зверьки, – запрыгали в своем последнем танце. Утихла музыка. Угрюмые субъекты мгновенно покинули зал, оставляя за собою шлейф перевернутых стульев и разбитой посуды. Тинэйджеры сжались в испуганную кучку. Иностранцы полезли за бумажниками.
– Как тебе фокус? – криво усмехнулся Вадим, созерцая Осипчука сквозь дым загоревшейся салфетки.
– Вадим, – с трудом выговорил ведущий, – я все понимаю: Вы расстроены оттого, что получили несоизмеримо меньше, чем ожидали. Но давайте будем вести себя в рамках приличия. К тому же не все так плохо. Вы стали определенно известной личностью. Ваши рассказы …
– Ты не читал мои рассказы, – побагровел Санин, – и вообще … Нас все еще снимают?
– Да.
– Тогда скажи, чтобы съемка продолжалась, понял?
– Ребята, не выключайте камеру, – сказал куда-то в сторону Федор ( у него и у Дикарева, как понял Вадим, в уши были вставлены миниатюрные переговорные устройства).
– Эй, парни, – обратился к подросткам Вадим, – у Вас есть кассеты с какой-нибудь музыкой. Ну такой, настоящей, чтобы мозги выворачивало.
– М-металлика , – заикаясь, проговорил высокий юнец с длинными крашеными в иссиня-черный цвет волосами, – у меня есть кассета с альбомом восемьдесят второго года. Ride the Lightning – захватил для своего старшего брата. О-он – фанат, а я вообще-то вырубаюсь от P.O.D. . Но Металлика тоже ничего.
– Поставь, пожалуйста, – попросил Санин.
Воздух наполнился яростными, разгоняющими кровь, звуками. Молотила ударная установка, врезался в мозг тяжелый скрежет бас гитары, неистово, протестуя против всех и вся, разворачивалось в пространстве соло.
В зал вбежал перепуганный охранник.
– У меня к тебе просьба, – произнес Вадим, поводя еще дымящимся стволом, – позови менеджера, как там ее, Катя?
– Саша! – утробно рыкнул охранник.
– Спасибо, – кивнул Санин, – если что-то понадобиться – мы тебя позовем.
Верзила проявил чудеса сообразительности секунд через двадцать и скрылся из зала. Еще через минуту дверь робко скрипнула. Из-за коричневого дерева несмело выглянуло бледное лицо с поразившими Вадима губами.
– Иди сюда, Саша, – позвал Санин, – иди, поговорим, посидим. Заведение должно обеспечить сервис.
Осколки посуды жалобно захрустели под ее каблуками. Покачивание бедер было уже не столь сильным – лишняя возможность убедится, что женщины делают это нарочно. Подойдя, она со стуком придвинула стул от соседнего столика и уселась между Дикаревым и Осипчуком.
– Ну, теперь все в сборе, начнем разговор, – подтянулся Вадим, – кто желает высказаться первым?
– О чем? – излишне скептически хмыкнул Федор. Он уже несколько пришел в себя: перестало поддергиваться веко, лысине вернулся блеск. Но нервы все еще давали знать о себе: это можно было заметить по крепко сведенным скулам и переплетающимся, слегка дрожащим, пальцам.
– О шоу, конечно. Мы не должны разочаровывать зрителей. Что они больше всего любят? Правильно сенсации и исповеди. Так что все по порядку. Начнем с Саши. Скажи, как ты сюда попала?
– У меня тут работает знакомый, – дрожащим голосом произнесла девушка.
– Знакомый… – протянул Санин, – не охранник и не официант, это уж точно. Я угадал?
– Д-да, – неуверенность ее голоса тихо резонировала в недопитых бокалах с вином.
– Скорее всего твой знакомый – босс. Верно?
– Верно.
– И он не совсем знакомый. Он в какой-то мере любовник. В какой-то мере, потому что любовник доставляет удовольствие любовнице. А твой босс, я уверен, думает только о себе: вызывает когда захочет и заставляет делать то, что ему хочется и как ему хочется. И его совсем не интересует, что ты чувствуешь и нравится ли тебе это занятие. Не так ли?
Она молча кивнула.
– Ты делаешь ему …? – доверительно спросил Санин.
– Да, едва слышно раскрылась порочная мясистость сочных губ.
– А зачем? Неужели тебе нравиться такая жизнь?
– Да уж лучше, чем в больнице медсестрой, – неожиданно звонко произнесла Александра.
– То есть ты чем-то жертвуешь, чтобы получить то, что тебе нужно.
– Все делают это, – распрямилась бывшая медсестра, – в той или иной степени, но все.
– Сейчас проверим справедливость твоего высказывания, – повернулся к Дикареву Санин, – вот Вам, Михаил Анатольевич, многим приходится жертвовать?
– Очень, – твердо ответил Дикарев. Теперь, словно по мановению волшебной палочки, он утратил свой лоск и превратился в обычного мужчину предпенсионного возраста. Такие обычно ходят на работу с потертыми дипломатами, выращивают на дачах сельдерей и эмоционально, но коротко, возмущаются политикой на кухнях.
– Расскажите нам о себе, – попросил Вадим.
– О себе? – чуть изогнулись седые брови. – Извольте. Мое настоящее имя Колынкин Сергей Владимирович. Женат, имею двоих детей. Артист саратовского театра музкомедии…
– Никогда не слышал о Вас, – сказал Санин, – а время-то идет, Сергей Владимирович.. Так чем Вы жертвовали?
– Своей судьбой, здоровьем, достоинством, наконец. Вы знаете, какая была зарплата у провинциальных артистов во времена застоя? Она и сейчас невелика, а тогда… Приходилось подрабатывать в неведомом Вам захолустье, перед пьяными мужиками. И едва-едва дотягивать до получки, убеждая жену, что наши дети едят перловую кашу три раза в день ради высокого искусства. Это было нелегко, поверьте мне, нелегко. Только в последнее время я немного расправился…
– Но Вашим детям это уже не нужно, – подхватил Вадим, – даже если Вы отдадите им все гребаные денежки, которые Вы получили за участие в этом шоу, они не смогут переписать свое детство и стать счастливыми. Или Ваши дети счастливы, Сергей Владимирович?
Колынкин молча уставился в скатерть.
– Вот видишь, – посмотрел на Осипчука Санин, – мы тут все жертвователи. И жертвы. Актеру пришлось всю жизнь глодать перловую кашу. Представляешь, он вкалывал до седьмого пота, чтобы накормить детей. А одежда, изящество, блеск? Он получил все это только сейчас – не сполна и когда уже, в общем-то, и не нужно. А Маша?
– Саша, – робко вставила девушка.
– Да, Саша, конечно же, Саша. Прости, у меня был нелегкий день сегодня, – кивнул ей Вадим, отчего его рука, держащая пистолет, описала довольно волнительный для всех участников разговора, кульбит. – Ведь Саша, хорошая девушка, а?
– Хорошая, – излишне поспешно подтвердил Колынкин.
Санин посмотрел на ведущего.
– Ну, – пожал плечами Осипчук, – если она это делает, значит, она готова к этому. Может ей даже нравиться.
– Вовсе не нравится, – покраснела Саша, – особенно в конце рабочего дня, если понимаете о чем я говорю.
– Ладно, – хлопнул в ладоши ведущий, – каждый зарабатывает на жизнь, как умеет. Я не осуждаю ее.
– Вот тут ты не прав, – вскинулся Вадим, – откуда ты знаешь, что она умеет? Может у нее хороший голос. Или потрясающее чувство поэзии. Или величайший педагогический талант? Но откуда ей взять деньги на жизнь, если она будет преподавать в школе или писать стихи? И кто услышит ее голос, если у нее нет такого известного папочки, как у тебя?
– Опять про моего папу, – скорбно, но все же миролюбиво, вздохнул Федор, – ну что я виноват, что он был известной в мире кино фигурой? И вообще, каждый человек волен распоряжаться своей судьбой так, как ему заблагорассудится.
– Опять не верно. Вот, скажем, я хочу делать такое же шоу, как ты. И прихожу, минуя охранников, на территорию студии. Меня выслушают?
– Ну, если Ваше предложение будет достаточно талантливым…
– И ты в это веришь? Да если он будет трижды талантливым, возьмут тебя а не меня. Почему? Да потому, что ты сын великого Осипчука, руководитель студии помнит тебя мальчишкой, которому он дарил подарки на Новый год, и вообще, ты – звезда от рождения. Так?!
– Ладно, пусть будет так. Но я не понимаю, о чем у нас идет речь…
– Речь о том, что с твоей стороны несправедливо утверждать, будто каждый человек сам пишет свою судьбу.
– Утверждаю, утверждаю, утверждаю, – закатил глаза к потолку Осипчук, – что все предопределено от рождения. Жизнь – туннель, по которому мы несемся, словно поезда. И не свернуть, не притормозить, не уклониться тут нельзя. Что еще?
– Паясничаешь, – снова сжал рукоятку пистолета Вадим, – хочешь поскорее закончить передачу, вернутся в свой уютный мирок: дорогие машины, длинноногие женщины, вкусная еда. Конечно, там у тебя гармония. Считаешь, что все так и должно быть. Ты – наверху, потому, что заслуживаешь. А те, кто внизу – тоже этого заслуживают.
– Ну, такова Вселенная…
– А, мы вспомнили о Вселенной… Ну, что же, пусть будет так. Она нас породила. Она же определила каждому из нас свое место. Вот только нас никто не спрашивал, хотим ли мы быть на этом месте, или с удовольствием примерили бы на себя другое. Это неправильно – думать подобным образом. Но даже если мы будем думать правильно, ничего не измениться…
– Хорошо и что вы предлагаете?
– Я хочу плюнуть на небо, – улыбнулся Вадим, показывая глазами на пистолет.
Саша тихо ойкнула. Колынкин зачем-то глотнул вина. Осипчук напрягся – было видно как по его откормленной, мясистой шее течет тревожная капелька пота.
– Постойте Вадим, я все понимаю…
– Ты ничего не понимаешь, – сказал Санин, – а надо бы. Потому что сегодня Вселенная состроила тебе гримаску. И у тебя нет того, что есть у меня. Давай подумаем, порассуждаем. Ты делаешь свое шоу, смотришь Интернет и видишь: вот, есть хороший парень для нашей программы. Давайте предложим ему чек на сто тысяч бакинских комиссаров и посмотрим, как он будет себя вести. Весело, а? Отвечай, весело?
– Понимаете, Вадим, это шоу-бизнес, – напряженно заговорил Федор. – Людям интересно становиться свидетелями нестандартных ситуаций…
– Откуда ты знаешь, что им интересно? – хищно пригнулся Вадим, – ты не был в их шкуре. У тебя от рождения имелся счет в банке. А у большинства зрителей? То-то же. И почему ты полагаешь, что они испытывают интерес? Они такие же, как я. Они мечтают о многом, но вынуждены заниматься хрен знает чем, чтобы не умереть с голода. И каждый вечер, ложась в постель, они думают о том, что могли бы сделать, если бы жизнь была к ним справедлива. То есть, жизнь всегда несправедлива, но если бы она была несправедлива к ним со знаком плюс, а не минус, понимаешь? А тут появляешься ты и даришь им надежду, которая оказывается лохотроном. И что они испытывают?
– Жалость, – неожиданно подал голос Колынкин, – и еще, может, зависть. Но не интерес, это уж точно.
– Да, это грустно, – сказала Саша, – и жестоко. Нельзя так с людьми. Кроме того, у него пистолет. Это нашего охранника, настоящий.
– Хорошо, хорошо, – поднял руки Федор, – я признаю, что не прав. Большое спасибо, Вадим, Александра, Сергей Владимирович. Благодаря Вашим мнениям мы пересмотрим концепцию нашей программы.
– Наши мнения останутся мнениями, – отрезал Санин, – и не рассуждай здесь о концепциях: не дураки, все понимаем. Но вот, что я думаю. Ты оскорбил тысячи человек сегодня, меня в том числе. И так уж получилось, что они смотрят нас сейчас, так что я в некотором смысле их представитель, ходатай за народ, так сказать. Поэтому могу задать тебе вопрос: как ты собираешься извиняться? Отвечай быстрее, но помни, что ты сегодня лишил меня ста тысяч долларов – забросил на крючке и выдернул с мясом из глотки. А у меня, между прочим, белый билет на нервной почве. И терять мне нечего: все равно моим рассказам не пробиться через море дешевки таких блатных, как ты. Прожить же всю оставшуюся жизнь так, как я живу сейчас, мне не хочется. Так что попытка у тебя только одна.
Не мигая, жадно, он впился взглядом в глаза Осипчука – такого везучего, такого счастливого, баловня судьбы одним словом. У него было все – а у Санина только пистолет с крепко, до побеления костяшек, стиснутыми пальцами вокруг рукоятки. Над голубой скатертью распростерло крылья тяжелое молчание.
No remorse, no repent, – надрывался из динамиков не заматеревший, злобный, как молодой волчонок, почуявший подранка, Хетфилд, – We don t care what it meant. Another day. Another death. Another sorrow. Another breath …
После истеричного вопля Attack! Федор дрогнул.
– Я .. виноват, – осунулось его лицо. В глазах, таких пронзительных и самоуверенных прежде, плескалось болото. Холеные в тренажерных залах плечи жалобно ссутулились.
– И ..?! – сквозь зубы спросил Вадим.
– Маша, – прошептал Осипчук, – вылейте, пожалуйста, на меня остатки супа.
– Вы хотите, чтобы на Вас вылили суп? – вскинулся Вадим. – Вы действительно этого хотите? Сами, добровольно?
– Да, – подтвердил ведущий, – в искупление моей вины. Перед всеми зрителями.
– Ну что же, – откинулся на спинку стула Санин, – не буду препятствовать осуществлению Вашего желания. Маша, Вы нам поможете?
– Если надо, так надо, – вздохнула девушка, – только я не Маша, а Саша.
Грациозным движением она взяла тарелку с остатками супа и опрокинула ее на голову Осипчука. Со стороны процедура напоминала возлияние мира на оскверненный жертвенник. Маслянистая жижа вязко омыла блестящую лысину, испоганила черный шелк дорогой рубашки, с тихим шипением и навсегда впиталась в ткань эксклюзивного пиджака от Валентино. За правым ухом Федора застряла недоеденная креветка. Обглоданная косточка маслины в шлепке поцеловала стекло золотого Ролекса .
– Теперь Вы довольны? – спросил Осипчук.
В зал вбежали милиционеры.
– Стоять, руки за голову! – хлесткие команды немного стушевались в пропитанном порохом воздухе.
– Вполне, – ответил на заданный вопрос Вадим и положил оружие на стол. – Мы тут просто немного поговорили, а пистолет случайно выстрелил, – объяснил он милиционерам.
Из соседнего зала на помощь Осипчуку бросилась его съемочная команда. Белые тинэйджеры быстрехонько улизнули из зала. Милиционеры скрутили руки Санину и вывели его из ресторана. Принимая пощечины хлесткого осеннего ветра, Вадим усмехнулся: небо было не слишком высоко – можно сказать, что даже слишком низко…
Машина неспешно отъехала от Оазиса . В салоне царило молчание: Санин смотрел прямо перед собой, оба милиционера, – высокий, худощавый и маленький, с рыжими волосами, – разглядывали взволнованную толпу около ресторана. Наконец огни центральной улицы скрылись позади.
– Ну как? – спросил Вадим.
– Потрясающе! – воскликнул рыжий, сбрасывая фуражку, – Просто великолепно! Федька плавал в собственном дерьме – и все это в нашем эфире!
– Стопроцентная десятка, – подтвердил худощавый, – мы отымеем рейтинг во все дыры.
– Нет, я о задумке, – пояснил свой вопрос Вадим, – и о проведении.
– Ве-ли-ко-леп-но! – по слогам повторил рыжий. – У Вас удивительное чувство камеры. Кроме того, Вы совсем не волновались, только в тех местах, где надо. Вы актер, батенька, актер! Я вот, когда первый раз оказался перед камерой, забыл все что можно и стоял со сжатым в кулак горлом.
– Вы теперь знаменитость, – расстегнул жавший ему китель худощавый, – думаю, от студий отбоя не будет. Да и мы в накладе не останемся.
– Не создаст ли проблемы Осипчук?
– Ну, какие проблемы? Вы же не угрожали ему – просто пистолет случайно выстрелил. А на душ из супа он сам напросился. Понимаете, сам? А Вы только исполнили его желание. Мы же консультировались с адвокатом еще за неделю до съемок, разве Вы не помните?
– Да нет, просто успокаиваю нервы, – вздохнул Вадим, – все-таки первый раз. Так на какой телекомпании я дебютировал? Не возникнут ли трения из-за демонстрации одним каналом, шоу другого?
– Э-э, нет, – по кошачьи улыбнулся рыжий, – мы демонстрировали свое шоу, в которое случайно вплелись они. Ну, все эти съемки Вас в течение недели – Вы же сами настояли, чтобы не было проблем.
Машина подъехала к многоэтажке Вадима.
– У Вас большое будущее, – повернулся на своем сидении рыжий. – Ваши сценарии просто восхитительны. Хорошие сценаристы сейчас востребованы. Очень. Так что думайте о новых проектах, Вадим. На рассказах сейчас карьеру не сделаешь: народ читает мало и в основном порнографию, желтое дерьмо. А вот телевизор смотрят все. Так что сконцентрируйтесь на шоу. Но в перспективе, – чем не шутит черт, – быть может и фильм. Сейчас Вам, разумеется, не пробиться – даже мы не можем пробраться на площадку. Но кто знает, кто знает…
– Мы будем на связи, – улыбнулся худощавый, – гонорар за участие в программе и разработку сценария Вам перечислят в ближайшие дни.
– Не сомневаюсь, – кивнул Санин и выбрался из машины. – Да, и передайте, пожалуйста, своим актерам, – наклонился он в раскрытую дверцу, – что Kill’em all – альбом восемьдесят второго года, а не восемьдесят третьего. Если бы Осипчук разбирался в тяжелой музыке, он бы мог что-нибудь заподозрить.
– Не волнуйтесь, Федька ни фига не смыслит в роке. Он и живет то с кем-то из Стрелок , – заверил его худощавый.
– Бывают же на свете везунчики, – сказал вслед спине Санина рыжий. – Взял, написал сценарий, отправил его в редакцию – и на тебе: эфир, гонорар, рейтинг. А ты, с такой великолепной стартовой площадкой, бьешься, бьешься, как рыба головой об лед, а получаешь только дерьмовенькое шоу.
– Надо сломать свою гордость, – посоветовал ему худощавый. – Что ты все выкаблучиваешься: я без отца, да без отца чего-то стою. Пойди, поговори с ним. Мол, пап, так и так, хочу сказать новое слово в мировом кинематографе. Родная кровь, неужели не поможет? Замолвит словечко перед большими дядями, свозит тебя в Голливуд, снимешь пару боевичков класса В . Потом и до серьезного кино доберешься. Все так начинают: и режиссеры, и актеры. Сталлоне, вон в порнухе снимался по молодости… Так что не выделывайся, смирись, смирись! Ну и меня не забывай, естественно. Мы с тобой великие дела замутим: Канны будут в ногах валяться… А сценарии для обливаний супом пусть пишут такие, вот, из провинции…
– Ты читал его рассказы?
– Нет. Зачем? Все они – одно и тоже. Хотят выбиться в Москву и кропают ши-и-идевры о половых извращениях, – поморщился худощавый, нажимая педаль газа, – вся редакция завалена выкидышами этих Тарантин…Удивительно, как этот свой сценарий пропихнул…
– Большой нашел его в корзине, готовой к выбросу на помойку. Прочитал и зарядил: давайте, давайте: свежо, ярко, интересно. Кроме того почти без затрат, всю работу за нас сделали Федькины люди, а мы только наблюдали. Да-а… Хоть бы раз босс выбрал что-нибудь стоящее – все знакомые меня просто достали, мол, в таком говне работаешь. Э-э-х, поехали…
Холодная квартира встретила Вадима дружелюбным полумраком: все-таки он был свой. Завтра на работу можно не идти. Значит можно не гладить брюки и не обязательно готовит суп. Кроме того, он поел в ресторане, поэтому сил на приготовление ужина тратить не придется.
Вадим скинул плащ, сорвал с шеи ненавистный галстук, не раздеваясь, в костюме, плюхнулся на диван. Он стал знаменитым – пусть в локальных сетях, но все же. И у него нарисовывается какое-никакое будущее. Сценарии, сценарии, сценарии – тоже творчество. Кто знает, может когда-нибудь кто-нибудь прочтет его рассказы..
Он хотел включить телевизор, но передумал: по всем каналам шло одно и тоже шоу. С разными актерами, но одно и тоже и изменить это было нельзя – все равно, что нарушить ход солнца.
Рука легла на знакомую папку. Мягкие, с заломами на краях от частого обращения к ним, страницы шелестели в руках. Где-то за гранью этой бумаги не было шоу. Там жили его герои. Они мучались от переполнявших их чувств, решали значимые для себя проблемы, ссорились, любили, мечтали – совсем не обращая внимания на гремевший у соседей телевизор.
Вадим открыл бутылку пива, взял ручку и положил перед собой чистый лист бумаги……
13.10.2002.
Алексей Онищенко
Родился в Харькове. Жил в Харькове, Ставрополе, Москве, Пятигорске и Твери. Учился (последовательно) в школе, радиотехническом техникуме, духовной семинарии и духовной же академии.