295 Views
Филипп Лопэйт. Женщина, которая плакала просто так
Он представил её на улице друзьям так:
“Это женщина, которая плачет просто так…”,
Потому что после того, как она прилетела к нему в Сан-Пауло,
И в первый день он был счастлив;
И на второй день он был житейски озабочен;
И на третий день он беспокоился о друге, который лёг в больницу;
И на четвёртый день он обнял её при всех и сказал:
“Как так, что мы всё ещё не вместе?..”;
И на пятый день он не позвонил вовсе;
И на шестой – он внимал музыке глубоко, как африканец;
И на седьмой – он предложил ей провести с ним ночь в отеле;
И на восьмой – он не смог отговорить её от покупки билета на автобус;
И в последний день, когда он встретил её на улице, сияющий и энергичный,
И предложил нести её чемоданы,
Она расплакалась;
И он спросил: “Отчего ты плачешь?”
И она ответила: “Просто так…”
Филипп Лопэйт. Двигаясь вспять
Дзиге Вертову
Если бы время двигалось вспять,
хлеба вернулись бы в пекарни,
газеты – в недра печатных машинок,
бумага, туго сворачиваясь и стеная, – в дерево,
кленовый сироп проделал бы путь обратно,
под корку клёна.
Матери узнали бы снова своих детей:
король рокн-ролла возвратился бы
со смущённым поцелуем в дверях,
разложил бы вещи, вошёл бы в старую комнату
с зелёной лампой, школьными тетрадями
и детекторным приёмником,
чтобы уставиться в потолок,
затем попытаться поймать Токио.
Белоглазый охранник,
галлюцинировавший в банке,
возвратился бы к месту,
где глаза его вылезли из орбит
и разбежались, как студенты колледжа после выпуска.
Скучающая секретарша притворилась бы вновь занятой,
как прошлой ночью в кровати
со своим безработным другом;
любовники возвращались бы от климакса к любовной игре,
от влажности к неопределённости и намёкам.
Растерявшийся парашютист вытягивал бы шею,
как черепаха, гадая, где верх-где низ…
Люди, которых, казалось, мы больше не увидим,
ударялись бы о нас, как бумеранги:
девушки, ступающие прочь от миксеров,
дантисты с их грязными шутками,
негры в зелёных спецовках,
сметающие со стоек в кафетериях.
Лица, спешащих на работу, возникали бы вторично,
как будто мы пожелали увидеть их снова,
ради забавы –
я не говорю, что это было бы просто,
я даже не утверждаю, что это имело бы смысл,
я знаю только, что животные
получили бы обратно свои внутренности,
а я – тебя,
и моя рука покоилась бы снова
на изгибе твоего бедра;
и мы увидели бы снег,
возвращающийся в пустые облака,
будто виновная жена, покрывающая мужа
мелкими лихорадочными поцелуями,
чтобы он забыл…
Стивен Добинс. Незначительный разум
Двое приводят в мотель трёх весёлых девиц.
Всю ночь они имитируют форму десятка
различного вида претцелей.
Утром один из них не в состоянии разогнуться.
– Гуд бай, гуд бай! – пропели девицы.
Его друг отправляется на работу.
Он всё ещё не может разогнуться.
Ростом он более шести футов, но сейчас,
в согнутом состоянии, – немного выше ярда.
Весь мир выглядит иначе.
Он ковыляет вдоль улицы,
уставившись в людские животы,
глаз к глазу с рослыми псами,
подбородком вровень с капотами
дорогих автомобилей.
Это человек, который знал ответы на все вопросы,
который мог часами говорить о бровях и плешинах.
Теперь он видит лишь мужские бороды.
Грудные клетки тяжело нависли над ним.
– Какой я был дурак! – возопил он.
Смирение отражается на его лице.
Он решает, что должен сообщить людям
о своём новом видении мира;
он тащит в парк ящик из-под мыла
и взбирается на него. Собирается толпа.
Немедленно он вновь – более шести футов.
Море лысых голов раскинулось перед ним.
Он забывает то, что хотел сказать,
что-то о гордыне… Толпа аплодирует.
Он исполняет все песни Стивена Фостера,
какие только смог запомнить.
Затем отплясывает короткий танец.
Толпа продолжает аплодировать.
Мужик приходит в такое возбуждение,
что падает с ящика.
Встав на ноги, он обнаруживает,
что может вновь выпрямиться. Вот так так!
А был почти на волоске… Больше никаких девиц!
Он отправляется домой, к жене.
Вечер. Домашнее блаженство!
Жена вяжет у очага. Мужик уставился в пламя;
он чувствует, что забыл о чём-то важном.
Щёлк, щёлк – срабатывает у него в мозгу.
Он расходует половину своих серых клеток
прежде, чем остановиться.
– К чему беспокоиться? – решает он. –
Жизнь и так достаточно тяжела…
Он хлопает свою жену по заду:
– Идём, старая кобылка! Время снова седлать…
Они идут в спальню.
В процессе акта любви его посещает видение:
он в космической капсуле на земной орбите,
сквозь иллюминатор он видит людей в других капсулах,
но их не слышно; только видно, как они машут руками.
Постепенно они уменьшаются,
превращаясь в чёрную точку на чёрном горизонте;
и вот он снова один в бесконечном пространстве.
– Прощай, прощай! – говорит он вечной темноте.
Тут у него происходит оргазм, и он отваливается.
– Ты знаешь, – говорит он жене, –
всё это как-то печально…
Но он не может решить, что печально
или почему печально, или как долго будет печально,
или как избавиться от печали.
Случается иногда такое.
Сбит с толку полночной депрессией.
Слишком тяжело он трудится.
Надо как-то унять назойливое беспокойство.
К счастью, он знает пару девиц…
Он пригласит их в мотель – ночь сексуального безумия.
Весёлые девицы! Чем был бы мир без весёлых девиц?
Время так несётся, а мы живём – только один раз…
Стивен Добинс. Молочный поросёнок
Семья решает отметить событие.
Это не то день выпуска, не то день рождения.
Отец покупает молочного поросёнка –
достаточно и для жены, и для шестерых детей
да ещё и остаётся кое-что для почётного гостя.
Отец не знает, как заколоть поросёнка,
но он встречает в баре парня, который говорит:
“Не беспокойся: я заколол сотни поросят”.
Это молодой человек с широкой улыбкой.
В день торжества парень является ранним утром.
“У меня нет ножа”, – заявляет он.
Он берёт кухонный нож и начинает точить его на камне.
Он точит нож и глотает бренди.
Поросёнок носится по дому.
Дети надели ему голубой голубой капор на голову
и повязали голубой бант на шею.
Поросёнок полагает, что он выглядит франтом.
Он позволяет детям кормить себя печеньем
и кататься на себе верхом.
Парень-с-улыбкой продолжает пить и точить,
пить и точить. Приближается полдень.
“Почему бы тебе не приступить к делу?” – говорит отец.
Поросёнок просовывает голову в дверь и стремглав убегает.
Парень глотает ещё бренди. Уже около полудня.
“Не пора ли заколоть поросёнка?” – говорит отец.
Он хочет покончить с этим.
Парень угрюмо оглядывает хозяина
и весь его чистенький домик.
Он встаёт на ноги, покачиваясь взад и вперёд.
“Да, ты пьян!” – говорит отец.
Молодой человек сжимает нож.
“Не настолько пьян, чтобы не заколоть поросёнка!”
Пошатываясь, он выходит из кухни.
“Где этот сукин сын – поросёнок?” – кричит он.
Поросёнок – в детской, на верхнем этаже.
“Я готов! – восклицает парень. –
Теперь я, наверняка, готов!”
Он взбирается по лестнице в детскую комнату.
“Ах, ты потаскун!” – кричит он.
Он бросается на поросёнка и вонзает нож ему в ногу.
Поросёнок пронзительно визжит.
“Не здесь! – кричит отец. – Его надо заколоть снаружи”.
Перепуганный поросёнок носится с визгом по комнате,
кровавя ковёр. Голубой капор съехал на один глаз.
“Ах, ты паскудник!” – кричит парень.
Он бросается на поросёнка и вонзает ему нож в плечо.
Дети ревут. Отец кричит.
Парень гоняется за поросёнком по всему дому.
“Ах, ты потаскун; ах, ты жидёнок из рода поросят!”
“Не здесь, не здесь!” – кричит отец.
Он знает правила, знает, где нужно заколоть поросёнка.
Для поросёнка это – кошмар. Голубой капор съехал
на оба глаза, и он почти ничего не видит.
Он непрерывно визжит. Нет в мире более жуткого визга.
Как будто вам брызнули в лицо кипящее сало.
В конце концов, парень загоняет поросёнка
в прачечную. Он бросается на него.
“Ах, ты негритёнок из рода поросят!” – орёт он.
Он вонзает нож в поросёнка ещё и ещё.
Дети стоят в дверях и плачут. Отец плачет тоже.
Жена укрылась в спальне.
Каким потрясающим оказалось это торжество.
Наконец, поросёнок – мёртв.
Парень держит его за за задние ноги.
Он снова улыбается.
“Это заколотый поросёнок!” – возглашает он.
Он, наверное, проткнул его двести раз.
Поросёнок похож на кусок швейцарского сыра.
Парень несёт поросёнка на кухню и начинает разделывать его.
Затем он помогает приготовить его.
Весь вечер дом наполнен удивительным запахом.
Дети прячутся в спальнях.
Отец и мать скребут и скребут, отмывая кровь.
Наконец, поросёнок готов.
Это торжество: не то день выпуска, не то день рождения.
Дети отказываются спуститься вниз.
Отец и мать не чувствуют себя голодными.
Парень сидит за столом один.
Ему прислуживает соседская девчонка,
которую позвали на помощь.
Он ест и ест. “Вкусно, – говорит он. –
Нет ничего вкуснее молочного поросёнка”.
Он пьёт вино и улыбается.
Он набивает утробу нежным мясом молодого поросёнка.
Поздно вечером он всё ещё ест.
Дети уложены спать, родители тоже в кровати.
Отец лежит на спине и слушает песни:
охотничьи песни, походные песни,
песни о странствиях в неведомых краях,
песни о мщении и победе.
Семён Беньяминов
Родился в 1935 году на Волыни. Окончил филологический факультет Киевского университета. Служил в ВВС. Работал токарем, слесарем, котельным рабочим, авиамотористом; преподавал словесность в школах Саратовской, Владимирской, Новгородской и других областей. С 1975 года проживает в США в г. Кливленд, работает в области самолётостроения. Первая публикация - в журнале "Континент", № 56 (1988). Сборник "Кумачовщина" вышел в издательстве New England Publ. Co. в 1990 году. Переводит американскую поэзию середины ХХ века (Чарлз Буковски, Эдвард Филд, Гарольд Норс, Стивен Добинс, Эл Жолинас, Филипп Лопэйт и др.). C украинского языка переводил стихи Тараса Шевченко.