180 Views
Филипп Лопэйт. Женщина, которая плакала просто так
Он представил её на улице друзьям так:
«Это женщина, которая плачет просто так…»,
Потому что после того, как она прилетела к нему в Сан-Пауло,
И в первый день он был счастлив;
И на второй день он был житейски озабочен;
И на третий день он беспокоился о друге, который лёг в больницу;
И на четвёртый день он обнял её при всех и сказал:
«Как так, что мы всё ещё не вместе?..»;
И на пятый день он не позвонил вовсе;
И на шестой — он внимал музыке глубоко, как африканец;
И на седьмой — он предложил ей провести с ним ночь в отеле;
И на восьмой — он не смог отговорить её от покупки билета на автобус;
И в последний день, когда он встретил её на улице, сияющий и энергичный,
И предложил нести её чемоданы,
Она расплакалась;
И он спросил: «Отчего ты плачешь?»
И она ответила: «Просто так…»
Филипп Лопэйт. Двигаясь вспять
Дзиге Вертову
Если бы время двигалось вспять,
хлеба вернулись бы в пекарни,
газеты — в недра печатных машинок,
бумага, туго сворачиваясь и стеная, — в дерево,
кленовый сироп проделал бы путь обратно,
под корку клёна.
Матери узнали бы снова своих детей:
король рокн-ролла возвратился бы
со смущённым поцелуем в дверях,
разложил бы вещи, вошёл бы в старую комнату
с зелёной лампой, школьными тетрадями
и детекторным приёмником,
чтобы уставиться в потолок,
затем попытаться поймать Токио.
Белоглазый охранник,
галлюцинировавший в банке,
возвратился бы к месту,
где глаза его вылезли из орбит
и разбежались, как студенты колледжа после выпуска.
Скучающая секретарша притворилась бы вновь занятой,
как прошлой ночью в кровати
со своим безработным другом;
любовники возвращались бы от климакса к любовной игре,
от влажности к неопределённости и намёкам.
Растерявшийся парашютист вытягивал бы шею,
как черепаха, гадая, где верх-где низ…
Люди, которых, казалось, мы больше не увидим,
ударялись бы о нас, как бумеранги:
девушки, ступающие прочь от миксеров,
дантисты с их грязными шутками,
негры в зелёных спецовках,
сметающие со стоек в кафетериях.
Лица, спешащих на работу, возникали бы вторично,
как будто мы пожелали увидеть их снова,
ради забавы —
я не говорю, что это было бы просто,
я даже не утверждаю, что это имело бы смысл,
я знаю только, что животные
получили бы обратно свои внутренности,
а я — тебя,
и моя рука покоилась бы снова
на изгибе твоего бедра;
и мы увидели бы снег,
возвращающийся в пустые облака,
будто виновная жена, покрывающая мужа
мелкими лихорадочными поцелуями,
чтобы он забыл…
Стивен Добинс. Незначительный разум
Двое приводят в мотель трёх весёлых девиц.
Всю ночь они имитируют форму десятка
различного вида претцелей.
Утром один из них не в состоянии разогнуться.
— Гуд бай, гуд бай! — пропели девицы.
Его друг отправляется на работу.
Он всё ещё не может разогнуться.
Ростом он более шести футов, но сейчас,
в согнутом состоянии, — немного выше ярда.
Весь мир выглядит иначе.
Он ковыляет вдоль улицы,
уставившись в людские животы,
глаз к глазу с рослыми псами,
подбородком вровень с капотами
дорогих автомобилей.
Это человек, который знал ответы на все вопросы,
который мог часами говорить о бровях и плешинах.
Теперь он видит лишь мужские бороды.
Грудные клетки тяжело нависли над ним.
— Какой я был дурак! — возопил он.
Смирение отражается на его лице.
Он решает, что должен сообщить людям
о своём новом видении мира;
он тащит в парк ящик из-под мыла
и взбирается на него. Собирается толпа.
Немедленно он вновь — более шести футов.
Море лысых голов раскинулось перед ним.
Он забывает то, что хотел сказать,
что-то о гордыне… Толпа аплодирует.
Он исполняет все песни Стивена Фостера,
какие только смог запомнить.
Затем отплясывает короткий танец.
Толпа продолжает аплодировать.
Мужик приходит в такое возбуждение,
что падает с ящика.
Встав на ноги, он обнаруживает,
что может вновь выпрямиться. Вот так так!
А был почти на волоске… Больше никаких девиц!
Он отправляется домой, к жене.
Вечер. Домашнее блаженство!
Жена вяжет у очага. Мужик уставился в пламя;
он чувствует, что забыл о чём-то важном.
Щёлк, щёлк — срабатывает у него в мозгу.
Он расходует половину своих серых клеток
прежде, чем остановиться.
— К чему беспокоиться? — решает он. —
Жизнь и так достаточно тяжела…
Он хлопает свою жену по заду:
— Идём, старая кобылка! Время снова седлать…
Они идут в спальню.
В процессе акта любви его посещает видение:
он в космической капсуле на земной орбите,
сквозь иллюминатор он видит людей в других капсулах,
но их не слышно; только видно, как они машут руками.
Постепенно они уменьшаются,
превращаясь в чёрную точку на чёрном горизонте;
и вот он снова один в бесконечном пространстве.
— Прощай, прощай! — говорит он вечной темноте.
Тут у него происходит оргазм, и он отваливается.
— Ты знаешь, — говорит он жене, —
всё это как-то печально…
Но он не может решить, что печально
или почему печально, или как долго будет печально,
или как избавиться от печали.
Случается иногда такое.
Сбит с толку полночной депрессией.
Слишком тяжело он трудится.
Надо как-то унять назойливое беспокойство.
К счастью, он знает пару девиц…
Он пригласит их в мотель — ночь сексуального безумия.
Весёлые девицы! Чем был бы мир без весёлых девиц?
Время так несётся, а мы живём — только один раз…
Стивен Добинс. Молочный поросёнок
Семья решает отметить событие.
Это не то день выпуска, не то день рождения.
Отец покупает молочного поросёнка —
достаточно и для жены, и для шестерых детей
да ещё и остаётся кое-что для почётного гостя.
Отец не знает, как заколоть поросёнка,
но он встречает в баре парня, который говорит:
«Не беспокойся: я заколол сотни поросят».
Это молодой человек с широкой улыбкой.
В день торжества парень является ранним утром.
«У меня нет ножа», — заявляет он.
Он берёт кухонный нож и начинает точить его на камне.
Он точит нож и глотает бренди.
Поросёнок носится по дому.
Дети надели ему голубой голубой капор на голову
и повязали голубой бант на шею.
Поросёнок полагает, что он выглядит франтом.
Он позволяет детям кормить себя печеньем
и кататься на себе верхом.
Парень-с-улыбкой продолжает пить и точить,
пить и точить. Приближается полдень.
«Почему бы тебе не приступить к делу?» — говорит отец.
Поросёнок просовывает голову в дверь и стремглав убегает.
Парень глотает ещё бренди. Уже около полудня.
«Не пора ли заколоть поросёнка?» — говорит отец.
Он хочет покончить с этим.
Парень угрюмо оглядывает хозяина
и весь его чистенький домик.
Он встаёт на ноги, покачиваясь взад и вперёд.
«Да, ты пьян!» — говорит отец.
Молодой человек сжимает нож.
«Не настолько пьян, чтобы не заколоть поросёнка!»
Пошатываясь, он выходит из кухни.
«Где этот сукин сын — поросёнок?» — кричит он.
Поросёнок — в детской, на верхнем этаже.
«Я готов! — восклицает парень. —
Теперь я, наверняка, готов!»
Он взбирается по лестнице в детскую комнату.
«Ах, ты потаскун!» — кричит он.
Он бросается на поросёнка и вонзает нож ему в ногу.
Поросёнок пронзительно визжит.
«Не здесь! — кричит отец. — Его надо заколоть снаружи».
Перепуганный поросёнок носится с визгом по комнате,
кровавя ковёр. Голубой капор съехал на один глаз.
«Ах, ты паскудник!» — кричит парень.
Он бросается на поросёнка и вонзает ему нож в плечо.
Дети ревут. Отец кричит.
Парень гоняется за поросёнком по всему дому.
«Ах, ты потаскун; ах, ты жидёнок из рода поросят!»
«Не здесь, не здесь!» — кричит отец.
Он знает правила, знает, где нужно заколоть поросёнка.
Для поросёнка это — кошмар. Голубой капор съехал
на оба глаза, и он почти ничего не видит.
Он непрерывно визжит. Нет в мире более жуткого визга.
Как будто вам брызнули в лицо кипящее сало.
В конце концов, парень загоняет поросёнка
в прачечную. Он бросается на него.
«Ах, ты негритёнок из рода поросят!» — орёт он.
Он вонзает нож в поросёнка ещё и ещё.
Дети стоят в дверях и плачут. Отец плачет тоже.
Жена укрылась в спальне.
Каким потрясающим оказалось это торжество.
Наконец, поросёнок — мёртв.
Парень держит его за за задние ноги.
Он снова улыбается.
«Это заколотый поросёнок!» — возглашает он.
Он, наверное, проткнул его двести раз.
Поросёнок похож на кусок швейцарского сыра.
Парень несёт поросёнка на кухню и начинает разделывать его.
Затем он помогает приготовить его.
Весь вечер дом наполнен удивительным запахом.
Дети прячутся в спальнях.
Отец и мать скребут и скребут, отмывая кровь.
Наконец, поросёнок готов.
Это торжество: не то день выпуска, не то день рождения.
Дети отказываются спуститься вниз.
Отец и мать не чувствуют себя голодными.
Парень сидит за столом один.
Ему прислуживает соседская девчонка,
которую позвали на помощь.
Он ест и ест. «Вкусно, — говорит он. —
Нет ничего вкуснее молочного поросёнка».
Он пьёт вино и улыбается.
Он набивает утробу нежным мясом молодого поросёнка.
Поздно вечером он всё ещё ест.
Дети уложены спать, родители тоже в кровати.
Отец лежит на спине и слушает песни:
охотничьи песни, походные песни,
песни о странствиях в неведомых краях,
песни о мщении и победе.