246 Views
Было дело, я сидел на ступеньке лестницы, между пятым и шестым этажом, в каком-то случайном подъезде, а рядышком, под рукой – сумка со средством от чрезмерной памяти. Всё никак не мог приступить! Несуразно вот так, одному, отвлекаться от горя – ведь наедине с собой даже тягостнее, чем по соседству с покойником или нудным моралистом-родителем.
Наверху послышались шаги – кто-то спускался вниз по лестнице. Я придвинулся к стене, освобождая проход. Тут же мимо осторожно прошлёпали синие тапочки, вобравшие в себя косолапые ступни ног. Их хозяин остановился на площадке между этажами, в двух шагах от меня, не доходя двух шагов до мусоропровода, закурил, присел на корточки и сосредоточился на заоконье.
Поразмыслив, я вытащил из сумки бутылку. Выщелкнул лезвие ножа и, не обращая внимания на вздрог и последующее немое напряжение куряги-жильца, целеустремленно оформил продукт. Затем я поставил бутылку на площадку перед-под собой и тяжело вздохнул, глядя в спину курильщика, обдумывая формулировку предложения совместного распития.
А тот молча курил, взирая сверху на прохожих и проезжих, и чувствовалось, что он чрезвычайно раздражен тем, как медленно тлеет отсыревшая сигарета, каверзно продлевающая его времянахождение около неприятного, странного меня. И я невольно задумался, как же разрядить безмолвное напряжение этого нелепого взаимомыслия. Нет, собственно я о нем, курильщике, ничего такого не думал, но понимал, что он вправе думать обо мне черт знает что, и поэтому я на него раздражался. Ему же, как казалось мне, было также в тягость думать, что я думаю о нем, как о человеке, который думает обо мне черт знает что. А ведь наверняка он и думать не думал обо мне всего того, что я вообразил. Но как человек, безусловно, здравомыслящий, он понимал, что всякий на его месте думал бы обо мне черт знает что, и я бы об этом догадывался… Короче, обоим нам было неловко из-за меня, за что я себя очень винил.
Курец расплющил бычок о пол и решительно поднялся на ноги. Мимо меня он протиснулся как-то неловко, пролепетав что-то извинительное – видимо он казался себе очень неуклюжим в этот момент, и чувствовал на себе мой несуществующий, насмешливый взгляд. Вскоре я услышал дверную точку. Я так и не рассмотрел его лицо, а он, верно, моё.
Я сделал пару глотков Гайдамацкой прямо из горла. И тут же нечаянно вспомнил, зачем я это сделал. Я это сделал, чтобы забыть Веронику. Вот всегда так! Стоит только приступить к процессу, который поможет мне забыть Веронику, как я тут же вспоминаю, кого и почему я хочу забыть! Нет, всё же наедине никак нельзя!
Дверной скрип. Кто-то внизу открыл-вышел-закрыл и, прошлёпав к лестнице, тяжело перебирая ногами, затопал наверх, пыхтя, словно раненый морж. Вот показалась голова, обросшая, на некоторых участках, седеющими волосами. Вот он вынырнул весь – в разгаре одышкотворения, корсетно стянутый белой сетчатой майкой. В руке он нес солидарно переупитанное мусорное ведро. Увидев меня, они оба растерялись — глаза забегали, картофельные очистки зазмеились по ступеням.
Я уже несколько осмелел и, поэтому, произнёс: «Здрасьте!»
— Угу, — откликнулся морж, откинул люк и опорожнил в зловонный зев ведро. Затем он пошарил за выступом мусоропровода, в небольшой нише, извлек оттуда палку и соскрёб ею со дна ведра присохшие бумажки и всякую липкую гниль. Снова накормил мусоросборник.
Я сделал еще два внушительных глотка.
— Не присоединитесь? – с надеждой спросил я, выискивая в его пухлых щеках глаза.
— А? – резко-визгливо переспросил он.
— Говорю, выпить не желаете?
— Не-не! – поспешил заверить он. – Язва… Язва…
Спрятав деревяшку, он сплыл вниз. Открыл-зашел-закрыл.
Тишина, лишь дети на улице: ааааааа!
Я сделал еще пару глотков. Ощутил тошноту. Пришлось не полениться развернуть и нарезать Останкинскую, Бородинский и луковицу.
Я закусил; едой, однако, не злоупотребляя. И снова приложился к горлышку. Так вот пошли в переработку организмом моим полбутылки казёнки.
Внизу снова запыхтел морж, упорядочивая итоги своей растерянности в кучку. Затем он собрал её в совок, некоторое время постоял внизу, мучаясь выбором места сброса и все-таки пополз наверх, к мусоропроводу.
— Не передумали насчёт водочки? – пьяно-весело спросил я.
— Ну, разве что капельку… — скромно ответил он, покрываясь испариной неловкости и показывая большим и указательным пальцами мизерный объём позволительного.
— Ну, тогда тащите стаканЫ.
— А что, нету? – растерянно спросил моржеватый.
— Дык, нема. Откуда ж им взяться?
— Не, не могу. Там жена… Спросит: что такое? Куда это ты? Что я ей…
— Вот именно! – перебил я. – Что вы ей, дитя малое? Жена! – скажи ей. – Слышь, жена! Грозно так скажи! И придумай что-нибудь веское, чтоб испугалась!
— Да ну, такое говоришь…
Толстяк невесело всхрапнул.
— Да чё ты?! Чё?! – настаивал я. – У меня горе! Горе, знаешь какое?!
Моржеподобный покачал головой.
— От меня девушка ушла! Ушла… это…В мир иной ушла! Глупо, резко, ужасно! Её это… Её КамАЗ сбил… Перед самым моим окном! Она от меня как раз вышла… Мы поссорились…От удара она пролетела пятнадцать метров и это… Влетела прямо в окно соседей! А шофёр того… Шофёр, гад такой, смылся! А соседей дома не было… И всё у меня на глазах! Я взломал дверь, а в комнате кровища! Стёкла! А она… она это… напоролась на оленьи рога… Типа трофей такой на стене… Короче, висит на них и кровью истекает… И вся такая… такая скособоченная…
Моржетелый, во время моего рассказа, нарочито переживал, показушно аяяйкая и сокрушенно двигая головой.
— Ну, давай стаканы неси. Будь другом. Нельзя мне одному!
— Так что ж стаканы… Там жена… — бормотал толстяк, измеряя взглядом, упершимся в мою бутылку, сообразность своего здесь присутствия. Я понял этого хитрого моржа: если мало покажется – уйдёт, а нет – жадность к крепенькому пересилит, и он раздобудет стаканы, внушив жене какую-нибудь оглушительную фантастику, которая ненадолго выбьет из неё пробки антиалкогольных предрассудков.
— У меня еще две таких, — тряхнул я бутылкой у его лица. – Полных!
— Да? – как-то сразу взбодрился морж, и задумался буквально всей поверхностью тела – его необъятная туша увлажнилась, напряглась в размышлениях, лямки донельзя растянувшейся майки сильно врезались в плечи, исчезнув из виду в складках давно не тронутой солнцем кожи.
— Правда, закуски маловато… — честно уточнил я.
Это новое затруднение резко прервало мыслительные процессы моржа.
— Да я бы рад… Так жена, едрить её…
— Успеешь! – пообещал я, вынимая из сумки бутылку. – Так как насчет стаканов. Ну, и закуски неплохо бы…
В этот момент наверху захрипела дверь. Толстяк, заслышав этот звук, заметно напрягся, прислушиваясь, но определив откуда он исходит, расслабленно всколыхнулся.
Мимо меня вновь зашлёпали синие тапки. Давешнему курильщику опять приспичило проветрить лёгкие дымом.
— Слышь, сосед, удружи, — обратился к нему моржеватый.
— Слушаю вас… — проникся вниманием тот.
— Да вот… — изрёк морж и указал на меня.
Синетапочник, послушно следуя движенью его ласты, поймал мой взгляд.
— Помощь какая нужна? – равнодушно спросил он меня.
— Стаканы нужны.
— Много?
— От вас зависит, — намекнул я.
— Не пью! – отчеканил курец-синетапочник и горынычно выпустил из носу дым.
— У меня исключительное горе, — объяснил я.
— Да, у него большое горе! – подтвердил морж. – Ему нельзя одному оставаться. Комплекс вины, знаете ли, суицидальное настроение…
— А что ж случилось?
— Ну, девушка моя, Вероника… Это… Как бы…
— Погибла, — подсказал морж.
— Глупо, резко, ужасно! – выкрикнул я.
— Под КамАЗ да на рога! – уточнил морж.
— Как это так? – удивился курец в синих тапках.
— Вот так вот! Совершенно дикая смерть, — увлеченно сказал толстяк. — Жизнь, это вам не какая-нибудь книжная фантазия! Такое порою случается, что волосы дыбом! Не всякий, будучи в трезвом рассудке, выдержит!
— Мне нужна спиртотерапия, — вставил я.
— Во-во! – продолжал моржеватый. — А у меня, представляете, жена…
— Как? Тоже умерла? – ужаснулся курильщик.
— Нет-нет! Что вы! Упаси Бог! – замахал руками толстяк. – Жена пить не позволяет. Следит за мной прямо как за ядерным реактором. Правда, если все же выпью, то взрывается как раз она!
— Да-а… Слыхать порою… Стены у нас тут тонкие… – синий тапок наступил на окурок. — Ладно, пойдемте ко мне.
Я тут же вскочил и протянул ему для пожатия руку:
— Вот это по-нашему! Руслан.
— Коля.
— Ну а вы как, с нами идете? — спросил Коля моржа.
— Даже не знаю… Разве что минут на…
Он не успел закончить фразу, ибо снизу бесшумно вынырнула женщина в блёклом халате. На её худом лице, в случайном порядке, нервически дёргались все, какие ни есть, мышцы, иллюстрируя состояние крайнего озлобления.
— Пьянствуешь, подлец! – накинулась она на мужа. – Опять за своё, старый козёл!
В моем представлении «козел» — это некто костлявый и придурковатый. Поэтому я сказал:
— Да какой же он козёл! Он же морж! Скорее это вы – коза!
— Ах ты сопляк! Да ты на себя посмотри! Бомжара подзаборная! Я сейчас милицию вызову!
Затем она вновь накинулась на мужа:
— А ты тоже хорош! Так и тянешься вечно к каким-то проходимцам! Совсем уже пропил всю свою интеллигентность! Что тебя в них так влечет?! Это ж духовная падаль! В кого ты превратился?!
Тут уж я завёлся не на шутку! Как никак одну из моих картин приобрел не самый занюханный болгарский музей современного искусства!
— Слушай, ты, аристократка, а где ж твоя сеточка на голове? Или ты уже позавтракала?
— Да! Я – аристократка! Я, между прочим, Народный учитель! А ты пошёл в жопу, прохиндей поганый!
— Ладно, пойдём, — потянул меня за рукав Коля.
— Да какая ты Народный учитель? – кричал я, влекомый курцом наверх. – Чему ты можешь научить? Заслуженных художников оскорблять?
— Я тебе сейчас нарисую, художник! – орала она. – Я тебе так нарисую – мало не покажется! У меня брат зампрокурора области! Уж он тебе намалюет твои перспективы!
Провозглашая угрозы, она пинками направляла вконец физически и морально скиселившегося мужа вниз, домой.
Я тоже еще какое-то время бессвязно огрызался в пустоту, пока Коля тащил меня к своей двери.
— Ну, рассказывай, что там за рога, — спросил он, затолкав меня в квартиру.
Ничего сейчас не помню, что там за квартира. Лишь бросилось в глаза изобилие синих тапочек под вешалкой, в коридоре. Пар пятнадцать. Некоторые еще новенькие совсем. В упаковке целлофановой. Одну из них он предложил мне.
Обувши синие тапки, я прошел на кухню.
Помню, мой новый знакомый открыл буфет, взять там стаканы, но из него посыпались синие тапочки. Тогда он закрыл, смущённо, дверцы, пробормотал: «Я щас…», и ушёл к соседу напротив.
Я снова глотнул, прямо из бутылки, но задохнулся и побежал к раковине хлебнуть воды. Хлебнул. А также обратил внимание, что среди грязной посуды, в раковине киснет пара синих тапочек. Я хохотнул.
Вскоре вернулся Коля – в каждой руке по стакану. Он поставил их на стол и задумчиво пробормотал: «Так-с… Ага, ещё закуска нужна…»
Открыв холодильник и покопавшись в груде синих тапочек, он вытащил блюдце солёных огурцов и отрез колбасы.
— Я допился до синих тапочек! – объявил я.
— Ха! – издал он. – Я дожился до синих тапочек!
Сорвав фольгу с бутылки молока, Коля налил из неё в блюдце и поставил в уголок, перед синими тапочками. Погладил их.
— Они для меня всё, — сказал он нежно и задумчиво.
— На психа вы не очень-то похожи, — сказал я. – Может расскажете что к чему?
— Рассказывай сразу ты, — попросил Коля.
— Вероника, — начал я рассказ, — очень красивая девушка, которую я любил. Но она меня не любила! И это меня задевало! Вы думаете, легко было мне понимать, что она меня не любит? Ведь это ужасно обесценивает меня как личность! Это ж, чёрт возьми, что ж такое! Это что ж, даже Вероника меня, значит, не любит?! Вот так я думал, и на душе у меня было тоскливо!
— Понимаю, — поддержал Коля и выпил залпом две подряд.
— Она очень была красивая, Вероника, — продолжал я.
— Она разве умерла? – спросил собутыльник.
— Для меня – да! – отрезал я. – Мертва как… как…
— Как рог! – помог мне Коля.
— Почему рог? – удивился я.
— Просто… Ну-у… Рог…
Коля пожал плечами и выпил ещё одну, закусил огурцом.
— Мне не понравилось твоё сравнение, — сказал я. – Если бы ты её видел, Веронику…
Я засунул пустую бутылку под стол и вытащил из сумки новую. Коля приступил к ней с ножом.
— А за ней стал ухаживать этот самый Шурунис… — вспоминал я.
— Это что ж за фамилия такая нерусская?
— Редкая фамилия,— согласился я. – А звали его Феофан.
— И имя редчайшее… — сказал Коля и разлил по стаканам.
— Имя-то как раз и не редкое! – осерчал я. – Ты что ж это? Желаешь сказать, что он особенный какой-то? Вообще, что ль, особенный такой, что и не до него мне вовсе?
— Ну, что ты! Что ты! – успокаивал меня Коля. – Нет, конечно! Ничего такого я не хотел сказать, и даже наоборот! Никак не могу понять – это ж ведь каким наглым надо быть, чтобы с таким именем ещё и пытаться за девушками ухаживать! Это ж ни в какие ворота не лезет!
— Во-во! – облегченно сказал я. – Ты толковый мужик, Коля!
Мы выпили. Закусили.
— И вот к этому-то мудозвону, водителю КамАЗа, она и ушла! Он, видите ли, перспективный! Он скоро выкупит свою фуру и будет дыни в Россию возить и дохуя денег на жизнь зарабатывать!
— Да-а! Печально, — констатировал Коля.
— Рассказывай теперь ты, — предложил я.
Рассказ человека в синих тапочках
Тогда (а было это десять лет назад) я жил здесь же. А вон в том доме – видишь, где рябина, — жила Ирина. Я даже не буду пытаться тебе рассказать, как я её любил! Помню, чтобы только увидеть её, я однажды трое суток подряд просидел под её окном, но так и не увидел, а заболел воспалением лёгких и чуть не умер. Пока я там сидел, меня дважды сильно били какие-то подвыпившие подростки, а один раз били не сильно. Те две ночи, что я провёл у её подъезда, мне очень памятны… Были звёзды на небе, где-то лаяли собаки, ветер разносил приятные весенние запахи… Иногда наступала полная тишь и я мечтал о ней, об Ирине. Постепенно эти мечты превращались в грёзы, а под конец я откровенно бредил.
Тогда я только желал с ней познакомиться. Она даже не знала, что есть вот такой вот я!
Коля замолчал и задумчиво опорожнил стакан.
— И знаешь, как я с ней познакомился? Случайно – не то слово! Как же может быть «случайно», если я только того и желал, и постоянно, вокруг да около, вертелся?!
Коля замолчал, задумчиво пожевал губами.
— А может и случайно! Я не разбираюсь в этих определениях. Видимо, раз нас «свёл случай», значит, это и «случайно»?
— Ну, да! – подтвердил я. – Раз случай, значит – случайно!
— Вот. Ну, а произошло это так… Хотя, нет – речь ведь не о том… Я, главное, что хочу рассказать…
— Что человек не может без любви? – предположил я.
— Да что ты… — скривился Коля. – Я желаю рассказать, как даже самая пылкая любовь, самая, что ни на есть крутая, что ли, любовь… Обоюдная такая, взаимная очень, как в кино показывают, может видал?..
— Ага! Кино видал! Кто ж его не видал! – гордо подтвердил я.
— Во-во! Так у нас с Ириной любовь была как в кино! Это уж точно – настоящая любовь! Так я вот что хочу сказать… Такая вот абсолютная любовь… Можно ведь так сказать – «абсолютная» на любовь?
— Ну, наверное… Абсолютная любовь… Хм, – я был пьян и поэтому затруднялся.
— Ну, неважно, в общем… Короче, ты всё понял. И вот что я хочу тебе сказать – что даже такая вот всесторонняя, такая, ну, универсальная любовь, может заглохнуть вдруг из-за какого-нибудь совершенно незначительного пустяка! И у нас с Ириной всё было именно так!
— Расскажи! – попросил я.
— Так я о чём и речь завёл! – раздражённо вскинулся Коля. И он выпил и закусил. Я тоже. Затем, он снова выпил и закусил. И я вослед.
А далее он продолжал:
— Мы тогда встречались тайком. Её мать была против меня предубеждена, как… э-э…
— Как… Как… — силился помочь ему я, но ничего не лезло в голову.
— Ну, ты понял, да? – продолжал Коля. – А мой отец, так он наоборот, старый пердун, очень желал её видеть чаще. Ну, очень желал её… видеть. Ну, ты понял! Он тогда уже был ни к чему не годным старым пердуном, однако очень желал… И нам это всё было очень неприятно, и мы чурались встреч в наших семейных условиях. Поэтому мы встречались во всяких малоподходящих для этих дел местах и это было… Ну, ты понял!
— Ага! Романтика, там! Лучшее время в твоей жизни и так далее…
— Во-во! Вот такая вот фигня! Вот. А батя мой вдруг возьми и пропади куда-то. Вышел из дому и не вернулся. До сих пор не знаю где он и что с ним.
— Да-а уж, повезло! – сказал я и выпил. Коля последовал примеру.
— И вот, — продолжал он. – Появилась возможность встречаться у меня. Ну, и, понимаешь…
— Да-да… Второе дыхание любви и прочее…
— Ты исключительно понятлив! – похвалил Коля.
— Ну-у… Это ж общеизвестные банальности…
Мы выпили еще по одной.
— И вот однажды случилось такое… Ты очень удивишься, услышав, как заглохла наша любовь – такого в книгах не напишут и в кино не покажут. О таком предпочитают молчать, ибо если вдруг кто такое напишет, то никто в это не поверит! Скажут, мол, бред это всё! Так не бывает, скажут! А если и было это, скажут, то уж никак не годится для облечения в форму искусства, потому как выйдет тупо, даже если и красиво написано! И вот поэтому, удел таких историй быть откровениями пьяных застолий. И я рассказываю этот случай тебе – совершенно незнакомому мне подвыпившему юнцу, так как друзьям рассказать это нельзя. Их я буду после этого чураться, а они считать меня идиотом. И пойдет обо мне такое мнение, и случайные люди, не зная, отчего произошла традиция называть меня такими эпитетами…
— Ты писатель, что ли? – прервал я его красноречие. – Ну, тебя и понесло!
— Ну, ты пойми! Для меня это будет невыносимо! Даже если незнакомые мне люди, на самом деле, плохо думать обо мне не будут – мне-то откуда это знать? Одно только предположение таких мыслей на мой счет, будет отравлять моё существование! Ну, ты понял!
И вот, значит, как это было… Мы договорились встретиться у меня часов в семь вечера. Дело было зимой. Я задержался на работе, опоздал. Поднимаюсь я к себе обычно по лестнице – лифт у нас всё равно редко работает. В подъезде темно – все лампочки как всегда разбиты дворовой шпаной. И вот прохожу я последний пролет (это где ты только что сидел), как вдруг моё внимание привлекает какое-то сопение, доносящееся из ниши, что за мусоропроводом. Ну, где веники всякие хранят, палки для очистки мусорных вёдер. Вот, значит, подхожу я туда и вижу в случайном свете фар проносящихся за окном автомобилей, её – Ирину. Она, значит, сидит и… и… дуется!
— Срёт, что ли? – ляпнул я.
Коля выпил залпом полный стакан и через минуту (если не две) продолжил рассказ:
— Видимо ей здорово приспичило. Ключей-то у неё не было, а на улице – холодно, дождь… И, значит, я посмотрел на неё и мне так как-то стало… не по себе, что ли… В голове что-то такое ворочается… Но я хотел отойти и замять это в памяти – Господи, да с кем ведь не бывет! И тут она подняла глаза и увидела меня! О! Что было в этих глазах! Этого даже ты – понятливейший человек, не можешь себе представить! Да-а… И вот я не вынес этого взгляда, бросился домой и… А она так никогда и не пришла! И где-то пару месяцев с того дня, знал бы ты, какой сумбур был в моей голове! На следующее утро, помню, я проснулся и подумал – ведь всё это дурной сон! И я вышел и заглянул в злополучную нишу и обнаружил там синие тапочки. Совсем новые. И я вспомнил, что не раз она мне предлагала купить тапки, хотя бы для гостей, ибо у меня дома их не было — я, по дурной привычке, ходил по полу квартиры босиком, а она вечно рвала чулки – в холостяцких квартирах чего только на полу не валяется. И, похоже, она наконец-то не выдержала и решила сделать мне подарок, и, томясь в подъезде, заслышав мои шаги, забралась в эту нишу, с целью внезапно выскочить и незло меня напугать, сделать мне сюрприз, своим неожиданным появлением, и вот присела надеть на себя эти тапки, чтобы еще и в новых тапках…
Допили мы молча, а когда я уходил от Коли, рассовывая по карманам подарки – пять пар синих тапочек, я не удержался и заглянул в пресловутую нишу. Кроме палки, которой давеча пользовался морж, там ничего не было. И тогда я расстегнул штаны и помочился туда. И делал я это очень многозначительно и неспроста.
21.04.1993 / 23.11.2002
Александр Руденко
Писатель, переводчик. Родился 30 мая 1974 года в городе Запорожье. Живёт там же. Пишет там же. Основные годы активности пришлись на 1993-2005 гг. "...и да простят меня так называемые "неподготовленные читатели" за "филологическую профдеформацию", проявляющуюся в моих текстах. Я не стараюсь потрафить массовым вкусам, или заработать на этом деле денег, или добиться дешевой скандальной популярности. Я пишу то и так, что и как хотел бы прочесть у других, но, по той или иной причине, у этих самых "других" не нахожу..."