159 Views
Мадемуазель Стелла, пожилая женщина с изможденным взглядом, находилась в палате одна, если не считать ее мужа, уже двенадцать дней не приходившего в сознание. Мадемуазель Стелла страдала от духоты, ей хотелось открыть окно и освободиться. Ее сердце билось в унисон с часами на стене:
Стой.
Послушай.
Здесь.
Навсегда.
Останется.
Он.
Четко, без сбоев.
Солнечные лучи проникали сквозь жалюзи, словно наглые воры. Они прокладывали размытые тропинки по полу, ползли по стенам. Мадемуазель Стелла постарела на двенадцать дней с тех пор, как человек, с которым она бессмысленно прожила часть вечности, называемой «земным бытием», попал в больничную палату. Ее муж не изменился за эти дни. Мадемуазель Стелла ждала конца истории, начавшейся много лет назад. Муж был похож на восковую фигуру, они видели такие в музее мадам Тюссо. Тогда он шутил:
– Если Вас поставить рядом с восковыми красотками, все будут спрашивать: кем была эта женщина? Вами можно любоваться, Мадемуазель Стелла!
Она пыталась вспомнить заполошное лето, с непреклонными звуками джазовых мелодий, ей хотелось испытать чувство, ранее неведомое: жалость. Но ничего не получалось. Оставалось солнце и лето, и человек в белом легком свитере с шелковыми нитями. Ей нравилось гладить свитер и идти под руку с его владельцем. И слушать голос:
– Ах, где же Вы пропадали, мадемуазель Стелла?
Он так и называл ее всю жизнь, не смотря на то, что время превратило Стеллу в плешивую злую колдунью, а от гордой красоты остался только высокомерный взгляд. Она была нелепа. И его интонации стали ироничны:
– Мадемуазель Стелла, не соизволите выпить свою чашечку кофе?
Она молчала. Много лет. Одни и те же слова мужа обретали разные оттенки звучания, и Мадемуазель Стелла возненавидела то, что когда-то любила. Даже шелковые свитера, иногда входившие в моду, раздражали ее… Раздражали и влекли за собой.
– Ах, где же вы пропадали пять дней подряд, Мадемуазель Стелла?
Ее не было, она молчала, и ненавидела, сидела в обшарпанном кресле возле окна. Их дом спрятался от города, где жизнь запутывала клубки историй посторонних людей, тех историй, которые никогда не интересовали Мадемуазель Стеллу. Годами она жила в своей ненависти, стараясь скрыть ее молчанием.
Тринадцать дней назад он попросил ее о чем-то, но она не услышала. Ей, вообще, много лет не хотелось ничего слышать. Мадемуазель Стелла смотрела на отвратительные ногти старика и ботинки неопределенного цвета (когда-то они были из темно-вишневой кожи, она сама выбирала их в магазине).
Зачем он спросил ее? Тогда она подумала впервые о смерти как об избавлении, расчесала остатки седых волос и села в свое любимое кресло – ждать. Ждать и просить об освобождении.
– Ах, что же Вы задумали, Мадемуазель Стелла?
И она пришла. Молча встала в дверях. Совсем непохожая на ту карикатуру, которую рисуют люди в журналах, что продаются возле вокзалов и автобусных станций. Она была зеркальным отражением Мадемуазель Стеллы. Темно-зеленое платье скрывало тело, напоминавшее искривленное дерево, на желтой сморщенной коже запястий позвякивали серебряные браслеты – ровно семь, столько же, сколько было у Мадемуазель Стеллы. Без слов поняла Мадемуазель Стелла, что свободу она получит не так, как планировала.
Покачиваясь, она зашла в спальню мужа. Он задыхался, хрипел, впервые в жизни называя Мадемуазель Стеллу чужим именем:
– Сумасшедшая старуха, помоги мне!
– Нет, – ответила Мадемуазель Стелла и улыбнулась своему отражению в зеркале.
– Нет, – эхо разнесло это слово по комнатам.
Она вызвала доктора, когда знала, что никто уже не сможет помочь человеку, сказавшему сорок лет назад впервые:
– Ах, как же Вы похожи на мою будущую жену, Мадемуазель Стелла!
Чтож, он сам ее выбрал. И теперь ей оставалось только ждать, когда она станет свободна от него и от слов. Ласковых слов, превратившихся с годами в издевательство… Часы отстукивали ритм ее сердца, заполняя палату звуками, у которых, вероятно, был свой, непонятный для Мадемуазель Стеллы, смысл. Четко, без сбоев.
– Ах, как же Вы будете жить без меня, Мадемуазель Стелла?