163 Views
Я с малых лет ненавижу грязь. Грязь всякую — жидкую, твердую, сухую, наподобие песка, теплую, лечебную, едва заметную, словом, все, что только означает нечистое пятно, нарушающее целостность, если хотите, девственную чистоту нетронутого пространства. Родители рассказывают, что я панически боялась Большой воды, однако в их глазах этот страх имел совершенно другую подоплеку. Им и в голову не приходило, что дело было не в наступающей волне, а в ее нутре — грязно-коричневой, поднятой со дна мути, лизавшей мне ноги. По той же причине я ненавидела песок побережья — он плотно забивал пространство под ногтями, противно скрипел на зубах. Я начинала ненавидеть пляж и тех, кто получал удовольствие от копания в песке, собирания мгновенно тускнеющих цветных камней, обмазывания и закапывания полуобнаженных тел в песке, густо усыпанном окурками, крышками от лимонада и обгоревшими спичками.
Не любя Большой воды, я всегда тянулась к малой. Самым большим удовольствием в жизни было упасть в субботу вечером в прохладные накрахмаленные простыни после того, как меня основательно выскребали жесткой кудрявой мочалкой и промывали под уксусной струей наконец-то идеально чистые волосы. Лежа после в постели, я именно так представляла себе последний предстоящий мне в жизни обряд — как я буду лежать в накрахмаленных простынях, с чисто промытыми коленками и подмышками, аккуратно уложенными волосами, и никто из окружающих уже не сможет нарушить мою чистоту.
Но очень скоро мне пришлось смириться с тем, что чистота несовместима с грязью и их противостояние способно длиться всю мою жизнь. Вокруг существовала масса способов, какими с таким трудом обретенная чистота замарывалась до последней ниточки. Стоило малейшему пятну очутиться на только что купленной вещи, и я снова чувствовала знакомый приступ тошноты: вещь теряла в моих глазах всякое очарование новизны и красоты и становилась заурядной тряпкой. С трудом промытые и расчесанные волосы превращались в неприглядную буро-коричневую массу, хмуро ожидающую следующего банного дня. Еще недавно до хруста чистое белье теряло форму, сваливалось и собиралось в неприятные складки под давлением тела. Игрушки, обувь, книжные страницы, все, посреди чего я жила, было в высшей степени уязвимо для грязи.
Но самой уязвимой, безусловно, была я. Я сама представляла собой жертву и одновременно палача, чистую доску и источник грязи. Можно сказать, что мое тело постоянно предавало меня. После того, как мне удавалось путем невероятных усилий вычистить все потайные уголки, чреватые грязеизвержением, внизу живота сразу же ощущалась знакомая тяжесть наполненного мочевого пузыря, под мышками активно начинал выделяться едкий пот, под вычищенные ногти забивалась трудноуловимая черная грязь. В такие минуты я чувствовала себя глубоко несчастной, одинокой, покинутой, пораженной в самое больное место. Чистота все больше и больше казалась мне труднодостижимым идеалом, неким атрибутом взросления. Как завороженная, я смотрела на туалетные столики, где в шахматном порядке стояли средства, могущие дать мне хотя бы на время желанное ощущение свободы от грязи. Все эти лосьоны для лица, тоники, очищающие маски, кельнские воды, тальк, присыпки, пульверизаторы и прочие приспособления позволяли женщинам быть и оставаться чистыми. Когда они, взрослые и умудренные опытом, принимали ванну, а после, благоухая, выходили из нее подобно пенорожденным афродитам, мне разрешалось принимать душ, не более того, чтобы не занимать надолго ванную комнату. Все эти счастливицы в кино и журналах были целлулоидно чистыми без единой складки на теле и на одежде, тогда как мне удавалось сохраниться таковой максимум в течение часа с момента достижения желанного состояния.
Может быть поэтому я фанатично любила стирать и стирала все подряд. Основной целью стирки было отнюдь не наведение внешнего блеска, нет. Я травила пятна до того, что на ткани полностью вытиралась краска, и вещь становилась еще более неприглядной, чем была с пятном. Однако главной целью было заставить грязь исчезнуть любой ценой. И цели этой я достигала. Гораздо труднее было добиться подобной чистоты вокруг. Окружающим не было дела до моей болезненной приверженности к чистоте, и часто именно она, а не грязь вызывали насмешки. Но мне было все равно, потому что я могла заснуть только тогда, когда все в моей комнате, постели, голове и сердце соответствовало моему идеалу чистоты. До поздней ночи я ожесточенно травила грязь, пока обессиленная, не рушилась в кровать, чтобы заснуть и проснуться с отвратительным вкусом незавершенного дня и незавершенного дела во рту. Хуже этого могла быть лишь новая, еще не замеченная мной грязь, способная причинить настоящую боль.
Тогда мне казалось, что грязь каким-то образом связана с возмужанием тела и духа. Я была уверена, что надо лишь вырасти, и грязь исчезнет, уступив место постоянно поддерживаемой и оплачиваемой чистоте. Ведь взрослые так легко могли избавиться от пота, брызнув капелькой духов или дезодорантом. Однако это было не так. Впервые я столкнулась с этим в тот момент, когда обнаружила на лобке и под мышками клочья неопрятных некрасивых волос. Их появление означало одновременно и взросление, и погружение в новую бездну нечистоты. То, как грубо эти волосы продирались сквозь кожу, с трудом поддаваясь бритве, отстаивая право покрывать мое тело на открытых местах, приводило меня в бешенство. Они стали новым источником грязи во мне так же, как и отвратительного вида ржаво-красные пятна на моем белье раз в месяц. Это было невыносимо: процесс превращения в женщину сопрягался с неизбежным погружением в грязь тем большую, чем дальше заходило созревание. Неизбежность месячного кровотечения вызывали злые слезы и рождала неумелые неловкие попытки ее преодолеть. Месяцами я голодала, пока меня не начали кормить насильно, принимала специальные таблетки для спортсменок с целью хотя бы немного оттянуть неизбежное кровотечение, скрывала от близких и подруг тот факт, что это уже началось. Но ничего не помогало, грязь, тошнотворный запах, ощущение собственной нечистоты преследовала меня все время, даже в моих снах и воспоминаниях. Я начала стыдиться людей, того, что они могут почувствовать грязь внутри моего тела, даже под одеждой. Позже я смирилась с ежемесячной нечистотой тела в обмен на судорожное ожидание того, что это будет последнее периодическое нашествие грязи в моей жизни.
Однако это было далеко не все. Новые потоки обрушились с того самого момента, когда в моей жизни появились мужчины. Никто и никогда не говорил мне о том, насколько грязна бывает физическая любовь. Начиная с глубокого засасывающего поцелуя, когда чужеродный язык забивается во все отверстия тела, полируя их усиленным слюноотделением, когда нос и рот заполняют жесткие, скрученные волосы, когда неочищенные руки проникают в чистое тело под неожиданными ракурсами таким образом, что потом никакими силами не удается удалить оставленную ими грязь, и заканчивая самим вторжением плоти в плоть. Далеко не сразу до меня дошла чудовищная насильственность акта, сопровождающегося превращением обоих тел, и в особенности женского, в выгребную яму, заполненную потом, кровью, спермой, слизью и слезами. Напрасно я пыталась путем частого повторения приучить себя к мысли о том, что это может быть и бывает приятно, напрасно до кровавых мозолей вычищала внутренности, напрасно меняла белье, убирала квартиру, стерилизовала все предметы, к которым прикасались чужие руки, грязь продолжала присутствовать в теле, квартире, в жизни в ее виртуальной, то есть самой трудноуловимой и неуничтожимой форме.
Когда эта бездна открылась мне вполне, я сначала впала в отчаяние, но потом приняла твердое решение: освободить свое существование от наимельчайшей возможной грязи, чего бы это мне ни стоило. Я взялась за осуществление этого амбициозного плана со всей присущей мне серьезностью. Я завела в квартире специальную ультрафиолетовую дезинфицирующую лампу, придававшую лицам и предметам вид замерзших навсегда айсбергов, я носила на улице специальные перчатки, а поверх одежды тонкие полиэтиленовые пакеты, держала при себе жидкое мыло, старалась как можно реже пользоваться туалетом вне дома, не здоровалась и не целовалась, а также почти не ела и очень мало пила, ежедневно меняла белье и собственноручно стирала его в огромной стиральной машине, свела количество менструаций до десяти в течение года. И все же это было не то. Принятые мной полумеры давали ложное временное облегчение, но не решали проблемы грязи целиком. Я парадоксальным образом чувствовала себя все хуже и хуже. Чем чище я становилась, тем большей чистоты я искала. Лекарство лишь усугубляло болезнь. Чем дальше я заходила, тем сложнее мне было остановиться.
Меня остановила самая большая и холодная грязь в мире — грязь смерти. Потому что однажды после очередной попытки очиститься я просто вышла из себя и продолжала раздирать кожу, потом мясо, кости, внутренние органы, пока не потеряла сознание. Очнулась я в морге, окровавленная, располосованная снизу доверху, в момент, когда санитар собирался отрезать пару органов, еще годных для будущей пересадки. Один мой глаз уже лежал в баночке из-под майонеза. Я страшно закричала. Санитар лишился рассудка, меня еще долго лечили. Из больницы я вышла по-прежнему без глаза, запущенная, оборвавшаяся как нищенка, но безмерно счастливая. Я впервые в жизни могу наслаждаться миром, его красками, запахами, формами, состояниями. Я чувствую себя заново рожденной и потому чуткой к тем деталям, которые давно уже всем приелись. Я трогаю, нюхаю, прикасаюсь, трусь, въедаюсь, словом, живу. Я не замечаю грязь вообще и мне стало все равно, если ее обнаружат другие. Жизнь оказалась чем-то другим, а не не только борьбой чистоты и грязи, любовь — не только и не столько состязанием половых инстинктов, а я сама обнаружила, что у грязи есть одно неоспоримое преимущество — она равно относится ко всем, она универсальна и всеобъемлюща, и потому это и моя грязь тоже. Я просто люблю грязь. Я просто люблю чистоту. Я просто люблю жить.
Мария Полянская
Родилась в 1966 году, живет и работает в Москве. Окончив в конце восьмидесятых филологический факультет и аспирантуру МГУ, прожила несколько лет в Нидерландах, где преподавала русский язык, писала диссертацию и работала переводчиком. Была владелицей арт-кафе "Колония" в Москве. Автор книг «Чужестранка» (1998), «Сон городского воробья» (2008), «Терминал» (2012). Лауреат премий «Золотое перо Руси» (2006), «Добрая Лира» (2008), победитель театрального конкурса «Премьера» (2010), конкурса «Хай концепт» (2018), «Москва инноваций-2050» (2020. Писатель, блогер, консультант, руководитель социальных проектов.