Любовь.Транзитная зона

1 марта, 2004 •

196 Views

Иногда она звонила. У нее было звонкое имя и низкий голос. Она всегда представлялась: «Хелло, это Алла!». Они жили далеко друг от друга. Их разделяли границы, ее неудачное замужество, его бесконечные романы. Он посылал ей фотографии своих девушек. Больше всего Алле понравилась афро-американка Ди. Он был единственным, с кем Алла делилась своими проблемами. Их любовь так и не могла начаться, но и никак не заканчивалась… Однажды он сказал ей, что хочет встретить такую же девушку, как она. «Так что же тебе мешает, Алекс?». И он ответил: «Ты»… Он не мог видеть ее глаз в тот момент, но он помнил, как Алла смотрела на него, когда они встретились впервые. Обреченно… Больше Алекс такой ее не видел никогда… Она умела владеть собой. Она умела скрывать свое настроение. У нее было много других талантов. Зарабатывая ничтожные деньги, она одевалась так, как ни одна другая женщина из  круга его знакомых: ярко, оригинально, со вкусом; она часто путешествовала, и знала обо всех распродажах в Лондоне, Мюнхене и Москве. Она покупала билеты на самолет по басноловно низким ценам… Она никогда не искала работу, но работа всегда находила ее… Она могла говорить на нескольких языках, хотя изучала только английский…
Алекс посылал ей открытки из разных стран, иногда писал короткие письма.
Впервые они встретились в аэропорту Цюриха. Алла пыталась объясниться с продавцом по-немецки в одном из обычных Duty Free.Алекс спросил ее по-русски: «Вам помочь?», и она посмотрела на него обреченно. Не удивилась, хотя поняла, что он не из России. Потом они долго сидели в баре, и пили вино. Смеялись. Было легко разговаривать на невероятном немецко-русско-английском диалекте, который впоследствии превратился в их язык. В нем не было слова «любовь», хотя иногда он произносил «passion». Оказалось, что они оба часто бывают в Москве, поэтому должны неизбежно встретиться. Но скорой встречи не произошло. Когда Алекс в очередной раз собрался в Россию, он почему-то вспомнил об Алле, и решил позвонить. Удивительно, но она его узнала. Только приехать в Москву Алла не могла: «Понимаешь…у меня маленький ребенок и он сейчас болеет»… После этих слов ему стало не по себе, хотя и не было никакой причины жалеть о несостоявшейся встрече… Он не думал об Алле  много месяцев. Но однажды она ему написала. Она скучала по общению. Все друзья пропали…  «Я сама не знаю, почему так часто тебя вспоминаю… Вероятно, это происходит, когда встречаешь того, кто находится с тобой на одной волне…» Были еще какие-то слова, но Алекс их не помнил… Он ответил: «Моя волна долгая и высокая, но с небольшими, крошечными, пиками; она летит по океану, как будто ни одна скала не способна разбить ее… Я надеюсь достичь белого пляжа, чтобы моя волна прибилась к нему спокойно и тихо. Я желаю тебе удачи и долгой счастливой жизни…». Получив письмо, Алла поняла, что и у глупых, на первый взгляд, идиом есть реальный смысл: например, у фразы «кусать локти». Дело в том, что Алла часто видела во сне белый пляж, а писала она совсем не о морских волнах. Всю ночь думала, мечтала… и позвонила Алексу, когда он еще спал, в четыре утра по среднеевропейскому времени, и впервые услышал он: «Хелло, это Алла!»
Через месяц он понял, что больше не может жить без низкого голоса и звонкого имени. Он почти не помнил ее лица, только улыбку, самую красивую в мире. Он встречал женщин, которые производили на него большее впечатление внешне.

Ребенок Аллы подрос и начал ходить в детский сад. Алекс нашел ей работу в Швейцарии. И Алла приехала… Она увлеченно оформляла витрины магазинов, она находила невероятную мебель для кафе и ресторанов… И скучала по дому и сыну. На несколько месяцев невозможная любовь стала реальной. Только вот слова этого в их странном языке так и не появилось. Они трезво относились к жизни – и не давали себе увлечься друг другом. Их разделяли границы, ее муж, которого Алле было бесконечно жаль («Я – его единственная любовь, я вылечила его от алкоголизма, он сопьется, если я брошу его»), его желание оставаться свободным («мне еще далеко до белого пляжа»)…

Алла не плакала в аэропорту. Она улыбнулась и попросила Алекса уйти еще задолго до начала регистрации… Он не мог видеть, как она вмиг постарела, когда села в свое кресло в самолете. И потом еще несколько раз они встречались в разное время года и в разных странах, только планета была одна, и Алла всегда просила Алекса уйти раньше, чем начиналась регистрация.

Они часто ссорились в последний год. Алекс удивлялся тому, что Алла стала сердиться, когда он рассказывал ей о своих похождениях. Раньше она смеялась, и ему нравился ее смех.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Она просто перестала звонить и отвечать на его письма. И переехала. Алекс пытался разыскать ее, но безуспешно. Через некоторое время он встретил другую женщину, ее голос был похож на тот… любимый, знакомый много лет.
Алла все-таки развелась со своим мужем… Сменила фамилию на девичью… И решила потеряться навсегда, причину своего исчезновения она не могла бы объяснить даже самой себе…

Любимая моего любимого

Вот и все. Юлия Сергеевна увидела их случайно в кафе. Заехала в обеденный перерыв. Еще хотела поискать что-нибудь другое, потому что не было места для парковки, но на ее беду отъехал джип. Она зашла в зал и сразу же заметила эту пару… На работе давно все перемигивались, когда Женя отпрашивался пораньше. Ходили слухи, что он влюбился в какую-то молоденькую девочку. Так и есть. Девочке лет девятнадцать – не больше. Юлия Сергеевна, которой недавно исполнилось двадцать девять, уже сама себе казалась бесконечно старой. А как может быть иначе, если ты топ-менеджер крупной иностранной компании, если сорокалетние мужчины называют тебя Юлией Сергеевной и смотрят подобострастно, а в кулуарах обсуждают подробности твоей карьеры и преимущества красивой женщины перед ними убогими гениями. Называют ее блядью. «Впрочем, – усмехнулась Юлия Сергеевна, – так оно и есть», и с завистью посмотрела на ту девочку. Оставлось только выпить водки и запеть песенку черепахи Тортиллы. Она села за столик так, чтобы влюбленная парочка не обратила на нее внимания, закурила, заказала салат с тунцом (с недавнего времени приходилось следить за своей фигурой) и коктейль «Маргарита». Девочка была хороша: ангельские кудряшки пшеничного цвета обрамляли смуглое лицо. Чуть вздернутый носик и миндалевидные глаза цвета крыжовника. Юлия Сергеевна внимательно изучала ее: старалась запомнить каждый жест, каждую улыбку.

   Через пятнадцать минут она попросила счет. Задерживаться не хотелось. Села в машину и заплакала. Женя был ее. Давно. Он даже не подозревал, насколько давно. Просто так получилось: она никогда не рассказывала ему о той первой встрече, которая произошла много лет назад. А он и не запомнил. Собравшись с мыслями, Юлия Сергеевна завела машину, но в офис не поехала. Позвонила секретарше и сообщила, что ей нужно дома подготовиться к завтрашнему докладу на совете директоров…
***

  В квартире был бардак. Юлия Сергеевна прошлась в ботинках по разбросанной одежде мужа, добрела до дивана и упала. Готовиться к докладу она не собиралась. Достала банку пива из бара, стоявшего рядом. Подумала: «Текилла с пивом – это слишком, но раз уж решила напиться, то пойдет».

   Она так и не разделась, доставала одну банку пива за другой и представляла себе ту молоденькую девочку изуродованной и старой. Толстой и обрюзгшей. «Эх, ты … любимая моего любимого, лучше не попадайся мне на пути!»- угрожала она образу, почти уже стертому в памяти. Она и сама была такой же веселой и светловолосой, сейчас ей часто приходилось надевать на лицо непроницаемую маску, да и волосы ее из светлых, пшеничных, превратились а темно-каштановые.

   Почти пятнадцать лет назад она встретила Женю на Пятаке, где студенты художественного училища и архитектурного института подрабатывали тем, что рисовали портреты прохожих. Юлька часто сидела там с подружками и постоянно видела спину крупного мужчины в джинсовой куртке. Спина как спина – ничего в ней примечательного не было. Но ее внимание приковывали глаза девушек, смотревшие на нее с портретов этого парня – живые и печальные. Было в них еще что-то, но она не могла себе этого объяснить. Просто мурашки пробегали по коже. Еще Юлька заметила, как много пил художник: рядом с ним всегда стояла бутылка пива, он не оборачиваясь, протягивал мятую купюру парню, сидевшему рядом, и тот бежал в ларек. Несколько воскресений она наблюдала за этим ритуалом, а потом решила: во что бы то ни стало выпросить деньги у родителей на свой портрет. Ей хотелось узнать тайну взгляда девушек, которых рисовал мужчина в джинсовой куртке, и рассмотреть его лицо.

   Мама согласилась дать Юльке деньги, долго ее уговаривать не пришлось. И в одно из воскресений Юлька отправилась на Пятак, но не увидела своего художника.
– Хотите портрет, девушка? – спросил длинноволосый парень, тот, который бегал за пивом.
– Да. Но я бы хотела, чтобы меня нарисовал другой…
– А… понятно. Женька. И почему у него все такие красавицы, а у меня одни уродины?
– Вот уж не знаю. Судьба, видно, такая, – пожала плечами Юлька.
– Если подождете, будет Вам портрет. Он вчера день рождения отмечал, поздно придет,- сказал парень.
– Так он может и совсем не прийти?- забеспокоилась Юлька.
– Придет-придет. Ему деньги нужны.
Юлька ждала около часа. Наконец, показался Женя (теперь она знала его имя), и ей захотелось взглянуть ему в глаза.
   Какого же было ее разочарование, когда она взглянула на небритое лицо Жени! Таким глубоким может быть лишь разочарование пятнадцатилетней принцессы, ожидающей своего сказочного принца, и встретившей чудовище, вместо него.
– Вам портрет?- равнодушно поинтересовался Женя.
– Да, – тихо ответила «принцесса».
– А деньги можешь сразу дать? – спросил нервно художник.
Юлька протянула несколько смятых бумажек, которые она долго держала в ладони.
Женя усмехнулся:
– У родителей выпросила?
Ей ничего не оставалось делать, как кивнуть головой. Он быстро понял, что Юлька – малолетка, хотя она очень старательно накрасилась с утра маминой косметикой.
Женя протянул одну бумажку длинноволосому парню, хныкавшему: «Почему у тебя все такие красавицы?», и сказал:
– Сбегай за пивом. А то не нарисую я ее.
Юлька покраснела: о ней говорили как о каком-то предмете, но вдруг ей эта мысль понравилась, и, вглядевшись в большие глаза Жени, она окончательно согласилась быть предметом.

   Через полчаса художник казался ей красивым необыкновенно. Особенно впечатляли глаза цвета джинсовой куртки. Он пристально рассматривал Юльку, рука медленно выводила что-то на ватмане. Юльке не терпелось посмотреть, как она выглядит на своем портрете. Ох, побыстрее бы. Но в то же время она хотела, чтоб все это длилось вечно. В своем воображении она рисовала совсем другие картины. Она представляла себе, что Женя – известный художник, а Юлька его натурщица, и вот она заходит в его мастерскую – и раздевается. У нее уже была красивая фигура, может, чуть полноватая, но в пределах, мини носить можно. Женя рисует обнаженную Юльку. Дальше она уже не могла себе ничего представить… Ничего… Обрывалась кинолента. Юлька чувствовала, что все ее тело напряжено, что произойдет сейчас нечто неизведанное… и вдруг ей показалось, что она проваливается в пропасть. Ее глаза стали кукольными, стеклянными, и через несколько мгновений она громко вздохнула. Художник как будто не обратил внимания на этот вздох, лишь слегка улыбнулся, и продолжал свою работу, время от времени потягивая пиво из бутылки.

   Юлька не сразу обратила внимание на то, что вокруг них собралась толпа. Все обсуждали незаконченный портрет, она отвлеклась от художника и стала прислушиваться к разговорам людей за его спиной. Какая-то женщина качала головой и шептала другой: «Ну, посмотри, что он из нее сделал, она же дитя совсем, а тут – взрослая девушка», мужчина в кепке успокаивал свою даму: «Да не так уж и красива она, просто он заузил ей лицо и дотянул до красавицы».

   Да о чем они, собственно? Юлька никогда красивой себя не считала. Лицо действительно было широковато. Художник, казалось, ничего не слышал. Он рисовал и улыбался. И понимал, что он – первый, кто увидел в этой девочке женщину – какое удовольствие испытала она в тот момент, Женька догадывался, хотя и голова его в тот день работать отказывалась.

   Юлька получила свой портрет. Ей жаль было расставаться с Женей, и она боялась взглянуть на то, что он из нее сделал. Лишь мельком посмотрела она на свое изображение: «Нет, это не я».Пришла домой разочарованная. Портрет родителям показала, а потом спрятала в шкаф. Мама сказала, что Юля получилась у художника значительно старше, что волосы в реальной жизни у нее хуже, лицо шире, а взгляда такого она вообще у своей дочери не замечала. Отец промолчал. Вскоре о портрете забыли все. Только Юлька вспоминала тот день и целую неделю ждала воскресенья. Ей хотелось снова встретить художника.

   Она ходила на Пятак каждый выходной, сидела на скамеечке и наблюдала за Женей. Всегда накатывала все та же приятная волна. Становилось хорошо и тепло. Но предложить Жене поработать его натурщицей она так и не решилась. А через несколько месяцев художник, не обращавший все это время на нее никакого внимания, пропал. Он больше не рисовал портреты. Однажды Юлька решилась спросить у того длинноволосого парня, где Женя.
– Так он институт закончил. Работу нашел хорошую. Ни к чему ему сейчас все эти художества. А Вы портрет хотели? Давайте я нарисую?
– Спасибо. Не надо. У меня уже есть портрет.
И Юлька ушла. Но какая-то необъяснимая сила тянула ее на Пятак. И она приходила, хотя все реже и реже. Раз в месяц она бывала там. Бродила по скверику, надеялась, что встретит Женю.
***

   Юлия Сергеевна вспоминала себя в те годы и плакала, потому что не прорваться уже назад сквозь все случайные связи и деловые постели. Не выйти из замкнутого круга своих комплексов и обид. В том же скверике на Пятаке много лет назад она встретила, вместо художника Жени, какого-то парня, она даже не запомнила ни имени его, ни внешности. В летнем кафе засиделась Юлька в тот вечер. Пили пиво, болтали с молодым человеком. Потом он предложил ей продолжить у него дома. Там – то все и произошло. Ни имени, ни слов она не помнила, кроме вопроса: «А ты почему мне не сказала, что еще девочка была?». Юлька пожала плечами. По сути, ей было все равно. Позже стало больно и обидно. Утром к этому парню приехали какие-то родственники. В соседней комнате зазвучали мужские голоса и хохот. Юлька поняла, что говорят о ней. И потом услышала вопрос: «А хотите ее? Она ничего. Симпатичная». После этих слов Юлька потихоньку выскользнула в коридор, бесшумно открыла дверь и выбежала на улицу. С тех пор ей стало глубоко на все наплевать.

   Училась заочно, работала и успешно делала карьеру. Для себя решила: если не обойтись без деловых постелей, значит, так тому и быть. И лишь иногда она почему-то обращалась к тому человеку, которому впервые захотела только показать свое тело: «Ну почему же ты его не взял? Что мешало тебе? Ты же все понял! Ты же портрет мой нарисовал с блядским взглядом, черт тебя дери, ты все понял».

   И она встретила художника Женю три года назад. Пришла работать в новую компанию менеджером по маркетингу и рекламе. Женя, оказывается, трудился там сразу после окончания архитектурного института. Должность его была значительно ниже. На новоявленную начальницу посматривал с усмешкой. Слухов о ней тетки из бухгалтерии понатащили еще до ее появления. Юлия Сергеевна о слухах знала. И не удивилась тому, как ее восприняли. Женя Юлию не узнал – вот, что казалось странным. Она столько лет разговаривала с ним мысленно, столько раз кричала в пустоту: «Почему ты не удержал меня?». Все прошло бесполезно, и красивой Юля была несколько лет… бесполезно. Хотя нет… Красота принесла ощутимый результат. И сейчас Юлия Сергеевна плакала, вытирая слезы белой рубашкой мужа, такого чужого и далекого.

   Она думала о той молодой девочке, что встретила два часа назад, хотя догадывалась о ее существовании несколько месяцев и с трудом … по строчкам… по словам вспоминала песню, которую когда-то давно напевала ее мама: «Любимая моего любимого, храни тебя добрый люд. Гордись, величайся ивою, когда обо мне поют, о вербе, что не касается листами бегущих вод. Храни тебя бог, красавица. Как песня моя идет тебе, ни о чем не знающей, не ведающей обид. Приветь ты моих товарищей в семействе своих ракит. Они, ни о чем не ведая, подмены не разберут, хоть я прозываюсь вербою, а ивой тебя зовут. Не грустную, не прощальную тебе пропоют они, а гордую величальную. А ты уж его храни. Да не от несчастья мнимого, от случая одного. Любимая моего любимого, храни от меня его». Юлию Сергеевну не волновало то, что подумают соседи, и навзрыд выводила она свою песню, свой плач. Вся жизнь казалась мелочной, ничтожной.
***

   Два года назад на корпоративной вечеринке Юлия Сергеевна была слегка пьяна, и художник Женька из ее отдела предложил:
– А не поехать ли нам в номера?
– А что? Я готова. С Вами Евгений Витальевич хоть на край света, – лихо ответила она.
Евгений Витальевич удивился. Они вышли из ресторана. Поймали машину и приехали – не в номера, конечно, – в его маленькую однокомнатную квартиру.
Юля вышла на балкон покурить. Думала о том, что все-таки у некоторых идиоток мечты сбываются. Женька был рядом. Он подошел сзади и обнял ее за бедра, притянул к себе.
– Не здесь и не так, – попросила Юля
– Как?
– Я хочу видеть твои глаза. Остальное не имеет значения.
–  Посмотрим, как долго ты сможешь смотреть мне в глаза, – засмеялся Женя и поцеловал ее.
Он поднял ее на руки и перенес в комнату. И закружилась комната. Все забылось. Даже непонятная обида («почему ты меня не удержал?») ушла, пока он целовал ее тело.

   После «номеров» они оба держали дистанцию. И только месяц спустя, когда Юлия Сергеевна была в командировке в Париже, Женя позвонил ей, потому что было скучно и не с кем поговорить в тот вечер… Он заранее запланировал, как закончит разговор:
– Ну все, пока. Мне пора. Пойду поищу, кто здесь хочет немного секса.
На другом конце провода – предсказуемая пауза. И потом неожиданное:
– Да, мне бы это сейчас тоже не помешало.
– Ну вот… Правильная девочка в неправильном месте. Почему ты так далеко?
– Скоро я вернусь…
– Возвращайся, – он сам не догадывался, что ждет ее возвращения, что их легкий служебный флирт и одноразовый секс повлечет за собой что-то большее.

   И он встретил Юлию в аэропорту с охапкой цветов. Все случилось так, как она мечтала.

   И он врал что-то про самую красивую грудь и потрясающие ноги так, что сам себя убедил: нет женщины на свете лучше Юлии.

  И он раздевал ее так, как она мечтала на протяжении двух часов, когда была еще маленькой девочкой.

О портрете Юлия ему не сказала, да и не было это тогда важно. Он – рядом и на мгновение она прорвалась сквозь «невозможно», «нет времени», « давай быстрее, дорогая, скоро совещание», «работай, девочка (а то и «сучка»), работай».
***

   Три часа Оля просидела в кафе с Женей. Она ждала привычного: «Ну что? В номера?», но вдруг какая-та дурацкая бабская прихоть подтолкнула ее сказать:
– Здесь была твоя жена. Я ее однажды с тобой видела.
– Когда? – подавленно спросил он
– Несколько часов назад. Посидела пятнадцать минут и ушла. Боится растолстеть. Или это она специально заехала, чтоб посмотреть на меня?
– Так… номера отменяются.
Женя положил на стол деньги:
– Здесь хватит рассчитаться и на такси. Езжай домой.
Оля удивленно посмотрела на него:
– Ты же ушел от нее. Она же блядь. Ты сам говорил, что она все еще трахается с какими-то боссами из московского офиса, и все смеются над тобой.
– Заткнись.
Он вышел из кафе, поймал машину и назвал адрес не той своей холостяцкой берлоги, куда никак не мог перевезти все вещи, он назвал адрес Юли, и сам себе не мог объяснить причины.

   Когда Женя поднимался по лестнице, он слышал знакомый пьяный вой: «Какого хрена ты меня не удержал?», он никогда не мог понять, каким образом можно было удержать
ее – Юлию. И снова слова уже надоевшей песни: «любимая моего любимого», то ли юлькиной, то ли ее матери. Это – она, Юлька. Любимая. Женщина, которая часто говорит, что хотела бы разбиться об стену. И не красота ее, уже ускользающая, а что-то другое (чувство собственной вины непонятой и непонятной) всегда приводит его сюда. Он приходит, чтобы обнять эту женщину.

Комнаты изолированные. Санузел раздельный

Андрей вернулся с работы в семь часов вечера, как обычно. Немного навесле, что, впрочем, тоже не было из ряда вон выходящим событием. Долго стоял у дверей и шарился в карманах. Ключей не было. Странно. Он немного потопталася по лестничной клетке. Звонить не хотелось. Катька могла спать. У нее ночной образ жизни. Работает в модном журнале, обозревает все городские презентации и тусовки, хотя к семи она уже обычно встает. Неловко поднял руку, опустил. Нет… Жалко будить Катьку. Начал прислушиваться, за три года он научился различать шорох ее шелкового халата из-за дверей. Ни звука. Присел на корточки, закурил. Внезапно щелкнул замок, показалась взлохмаченная рыжая голова Катерины:
– Опять сидишь? Опять, засранец, ключи потерял?
Андрей молча кивнул головой, открыл дверь. Катька отошла в сторону, оглядела его с ног до головы.
– Пил, – констатировала она, и пошла на кухню, запахивая полы халата, под которым ничего не было.
Андрей последовал за ней. Протянул Катерине сигарету.
– Чем занималась?
– Спала, как всегда. Ты же знаешь…- засмеялась она.
Затянулась, капельки слюны появились на ее губах.
– Почему не можешь бросить курить? Будешь старая, как печеное яблоко. Да и куришь ты как-то смешно. Девчонки на переменке в школьном туалете так курят.
– А плевать я хотела. – Ответила Катька. – Сегодня гуляю. Работы нет совсем. Так я одному идиоту гороскоп индивидуальный составляла. Денег немного заработала. Пойду с Юлькой в ресторан. Ты ужинал?
Андрей кивнул:
– Сейчас чаю попью только.
– ОК, не буду тебе мешать, – она затушила сигарету и направилась в коридор. Трусов на ней все-таки не было, Андрей с удовольствием рассматривал округлую задницу Катерины…
   Неожиданно открылась дверь спальни, и через некоторое время показался приземистый мужичок лет сорока пяти. Он поспешно застегивал ремень.
– Здравствуйте, – неловко пробормотал он, увидев Андрея…
Андрей поперхнулся:
– Привет! За гороскопом приходил?
– Да-да, – поспешно ответил Катеринин гость и просеменил в прихожую, где его уже ждала хозяйка.
– Приходите, Евгений, еще… Я могу составить гороскопы и для Ваших знакомых, – пропела она.
Когда дверь закрылась, Андрей спросил ее:
– Что это значит?
Катька изогнулась по-кошачьи:
– Что значит? Да ровным счетом ничего. Не завидуй. Ты сегодня пахал на работе, пытался разглядеть ножки ваших менеджеров. Но юбки-то у них длинные, фиг ты чего разглядел. Плохая работа у тебя, Андрюха. Иди к нам, у нас иногда стриптиз показывают. И мужской, и женский… Кстати, ты какой предпочитаешь?
– Отстань, – махнул рукой Андрей и вернулся к своему уже остывшему чаю.
Катька и не думала отставать, она ходила за ним по пятам.
– А у меня сегодня был отличный день. Дядя Женя выжал из меня все, что мог. Угу… Дай пивнуть, аж в горле пересохло, – и не дожидаясь ответа, Катька схватила кружку.
– Тьфу, холодный… Сейчас чайник поставлю.
Она налила воду в доисторический чайник со свистком, достала спички из кармана, чиркнула:
– Черт, отсырели… Андрюха, дай зажигалку.
– А где твоя Zippo, которую я тебе подарил на восьмое марта.
– Выбросила, – спокойно ответила Катерина…
– Так говоришь, выжал из тебя все, что мог? Каким это образом, разрешите поинтересоваться?
– Тебе не дано понять. А я не умею расказывать. Просто я орала так, что тетка из соседней квартиры звонили узнать: не случилось ли что со мной.
– Не верится. И где происходило действо?
– На столе.
Андрей закашлялся. Столов в квартире было два: компьютерный, на него Катька не поместится, и кухонный.
– Да-да, именно здесь, – Катька засмеялась, достала тряпку и начала поглаживать клеенку, покрывавшую место ее дневных любовных игр. – А потом в моей комнате продолжили. Не в твоей же. Что сердишься?

   Андрей ушел с кухни… Собственно, Катька никем ему не приходилась. Случайное объявление несколько лет назад в городской газете: «Сдаю изолированную комнату в двухкомнатной квартире, санузел раздельный». Пришел, увидел симпатичную рыжую девушку: один глаз карий, второй серо-зеленый. На ней была майка с Микки Маусом и сиреневые трусики. Сразу решил, что квартира ему подходит, еще и комнаты не видел.
Через неделю Андрей понял, что совершил ошибку. Он надеялся на близкие отношения со своей квартирной хозяйкой, но у той были другие планы, как выяснилось. Каждую неделю она меняла мужчин, и Андрей вынужден был слушать неестественные стоны Катерины по ночам. Катька притворялась. Оргазм она не испытывала. Кричала и плакала, но все это больше походило на театр. Несколько раз он не выдерживал и начинал стучать в дверь ее комнаты, обычно в ответ слышал мат. На некоторое время стоны затихали, но потом начинались снова. К счастью, поспать удавалось. Катька возвращалась не раньше пяти часов утра. До пяти он спал, как ребенок, мирно посапывая.

   Андрей стал свидетелем любовных приключений своей хозяйки, хотя рассчитывал совсем на другую роль, ей такое положение вещей доставляло истинное удовольствие, она могла бесконечно рассказывать о всех своих любовниках, иногда даже слегка постанывая. Андрей не мог понять, почему он не съезжает с квартиры. Дело в том, что карьера его складывалась успешно, можно было снять отдельное жилье. Да и если поднатужиться, то и купить квартиру в отдаленном районе. Катька иногда спрашивала у него: не желает ли он переехать. Андрей качал головой:
– Некогда мне этим заниматься. А что? Я надоел тебе, Катерина?
– Нет… Как знаешь… Мне хлопот меньше.
– Но, насколько я понимаю, тебе совсем необязательно сдавать комнату.
– Может быть. Ты знаешь, я как-то об этом не задумывалась.

Такие разговоры обычно ничем не заканчивались. Все шло своим чередом. Стоны из Катькиной комнаты, любовники. У Андрея тоже случались иногда романы, чаще всего кратковременные, без каких-либо обязательств с обеих сторон. Но в Катькину квартиру он никого не приводил. Сейчас Андрей сидел на диване в своей изолированной комнате и прислушиваля к шуму воды в ванной. Катька напевала какую-то песенку: «Золотая осень, золотые листья, золотые косы по плечам, вы ж меня простите, милая Анисья, что опять иду под вечер к вам». Ни слуха, ни голоса у квартирной хозяйки не было, но петь она любила,  у нее сложился интересный репертуар за годы странствий по ресторанам, хотя она утверждала, что многие песни знает с самого детства.
– Убить ее мало за такое пение, – вслух сказал Андрей.
Катя вышла из ванной и услышала его слова, громко рассмеялась, через некоторое время распахнула дверь в его комнату, Катька влетела к нему абсолютно голая:
– Ничего ты не сделаешь со мной, спорим? Даже не прикоснешься.
Андрей замер…
– Убью, – повторил он.
–  Нет.
Катерина встала, погладила свою грудь:
– Впитался лосьон. Пошла одеваться. Завтра увидимся.

   Через полчаса хлопнула дверь, и Андрей остался один. Он походил из угла в угол. Потом вышел в коридор, остановился у дверей Катерины в нерешительности. Он еще никогда не заходил в комнату своей хозяйки, когда той не было дома. Наконец, отважился. У Катьки был привычный бардак: белье развешено по всем стульям, большая запыленная стопка книг на полу служила подставкой для кружки чая. «Нельзя на ней жениться»,- подумал Андрей, пробираясь сквозь кучу хлама к компьютеру. Сел за стол и начал открывать файлы, все подряд. В основном это были статьи для Катькиного журнала, еще несколько фотографий, да и смотреть-то нечего. Наткнулся на папку с названием «Гороскопы». Открыл один из документов и замер… В Катькином личном гороскопе был указан день и час появления Андрея в ее квартире. Чушь какая-то, Андрей не верил в гороскопы. Но выходит, что Катерина все о нем знала. Он не мог разобраться в астрологических значках, только читал обрывочные комментарии. Так Андрей и заснул перед монитором.

   Утром пришла Катерина. Она не удивилась, увидев квартиранта в своей комнате. Спокойно разделась и легла спать. Засыпая, Катя подумала: «А что, может, все-таки…хотя нет. Все равно он скоро умрет. Вот жалость. Придется искать нового придурка, надо же, чтобы кто-то смотрел на меня, как ошалелый и слушал, как я занимаюсь любовью. Хм… Предыдущий был хуже. Он пытался приставать. И все-таки жаль Андрюху. Опять разорюсь на объявления. Придется помучиться, пока не заявится подходящий…».

Привыкай

Привыкай. Алина сидела на краешке стула и повторяла: “привыкай, так будет всегда”. Четыре месяца погружения в неведомое, полетов во сне и наяву закончились. Стерлась граница между явью и сном. Ей было все равно, сколько она спит, как выглядит, что ест. Существовал только он, поднимавший ее на руках по ступенькам. Нет, там не было ступенек, сплошной пролет – по которому бы лететь вниз и разбиваться, но она взлетала ввысь. Существовала его маленькая квартира, которую она уже забыла, помнила лишь замирание сердца перед порогом и ноющую боль во всем теле. Сердце отстукивало: “при-вы-кай”. Как? Она не знала… Она уже расставалась с мальчиками, мужчинами, но раньше не стучало так сердце и не манил пролет… вниз… вниз… вниз. Алина не могла представить, как можно привыкнуть к жизни без любви, без страсти, как можно проходить мимо Его дома, как можно дышать тем же воздухом, что и он, но жить без него. Уехать. Но она любила свой город, особенно в середине апреля, весенний аромат, грязный снег, разбросанный вдоль дороги. Привыкай видеть свой город без него. Привыкай…

Алина подошла к зеркалу. Нужно привыкать к отражению своих грустных глаз… Прошло несколько дней после субботы… Тогда Алина приехала к Игорю. Он встретил ее у подъезда, заплатил за такси. В руках он держал пластиковый пакет: значит, ходил в магазин. Они поднялись на второй этаж. Алина вспоминала, как медленно она подходила к двери его квартиры
– Что с тобой сегодня? – встревоженно спросил Игорь.
– Ничего, потом расскажу,- и, желая пременить тему разговора, она поинтересовалась – А что в твоем пакете?
– Вино…
– У нас праздник?
– С тобой всегда приходит праздник, Аля,- Игорь улыбнулся. На мгновенье ей показалось, что он говорит искренне, и ее план сработает.
Игорь смеялся, открывал вино, она медленно ходила по квартире, такой незнакомой. По сути, Алина ничего здесь не видела, кроме крошечной спальни, где и происходило погружение в неведомое, ничего более желанного и радостного, но в тоже время мучительного в ее жизни раньше не происходило. “Я совсем не знаю его, я совсем ничего не знаю, кроме …” Она испугалась продолжить свою мысль… Алина не могла спросить у Игоря, сколько ему лет, он был много ее старше, она даже не знала разведен ли он официально, не знала ничего о женщине, фотографию которой он спрятал однажды, когда она пришла внезапно без предупреждения, и – тем не менее – Алина решилась предложить ему странную вещь…
-Аль, что с тобой сегодня? Ты устала? Ты какая-та другая.
– Давай выпьем,- улыбнулась она
– Другой разговор… – он нежно провел рукой по ее щеке, Алина вздрогнула, она всегда вздрагивала от его прикосновений, и знала, что Игорю это нравится. Каждое прикосновение возбуждало.

Он принес бокалы. Остановился в дверях спальни и пристально посмотрел на Алину, отметив, про себя, что такие женщины, как она с годами становятся красивее и мудрее, он отдавал себе отчет в том, что был тем, кто научил ее любви, и очень гордился этим, жаль было, конечно, что он не первый мужчина у этой девчонки, но все ее мальчишки, видимо, ему в подметки не годились. Они даже не знали, какое сокровище было так близко и доступно. Игорю не хотелось думать о том, сколько у нее еще будет мужчин, он знал, что не один и не два. Он знал, что не удержит ее никогда, потому что и не хотел удерживать. Не прошла его старая любовь. С Алиной он временно… Но как он хотел ее, когда она подошла на вечеринке и тихо сказала: “Мне кажется, я вас знаю лет двести пятьдесят девять. У вас такие грустные глаза”. Кто мог отказаться от такой красивой девочки. Дальше начались сюрпизы. Через неделю он позвонил, а через два дня, Алина целовалась с ним в его машине и сама упрашивала поехать к нему домой…Игорь не мог понять, кто же она такая, выглядела, как вполне приличная девушка, за которой надо долго ухаживать, и не знал радоваться или нет внезапному “счастью”. Сказки тогда не вышло. Зато потом Игорь ощущал себя первоткрывателем. И он открыл эту женщину, девочку двадцати трех лет от роду.

Игорь вошел в комнату. Налил вино.
– Понемножку, малышка… А то все только испортим, – с улыбкой произнес он.
– Хорошо,- тихо отозвалась Алина.
Что-то происходило с ней. Наконец, она обняла Игоря…
– Игорь, послушай, только до конца, и не сердись на меня, пожалуйста, я знаю, что я – маленькая, глупая и все такое. В июне я уеду… Меня пригласили работать в Москву. Я не смогу жить без тебя. Я привыкла к тебе к твоим рукам, губам, ко всему твоему телу. Ты мне нужен. Мне нужна твоя улыбка и грустный взгляд, как в тот первый вечер… Ты помнишь, я тогда подошла к тебе. Я еще выпила вина для смелости.

Что она сказала? Уедет? Куда она могла уехать? Зачем? Игорь заволновался. Он знал, что такой женщины ему, может быть не встретить никогда, он был со многими, но эта – уникальна, к тому же она – его открытие. Он никогда не думал, что останется с ней навсегда, Алина была много моложе…Не удержать.
– Я позвонила своему сводному брату, и он пригласил меня поработать переводчиком летом в его фирме в Москве. Там платят хорошие деньги. А у меня сам знаешь – в кармане всегда пусто… Что я зарабатываю на своих курсах? Я не могу отказаться от денег, но не могу отказаться от тебя. Как я буду жить без встреч с тобой? – она ждала ответа.
– Ты хочешь, чтоб я отвечал на риторические вопросы. Не уезжай,- твердо сказал Игорь…
Помолчал и добавил:
– Я не понял, чего ты от меня хочешь, чтоб я сказал : гуляй по Москве, девочка, занимайся любовью с другими мальчиками… Странный у нас с тобой сегодня разговор получается.
Алина не могла решиться. Весь вчерашний день после звонка Лене, брату, она обдумывала, как сказать Игорю…
– Понимаешь, я не хочу тебя терять. Но я знаю, что потеряю. Надо что-то решить. Может, я поживу у тебя, мы привыкнем друг к другу, страсти улягутся. Я вернусь и все будет, как раньше. Я же не прошу тебя на мне жениться… Просто я хотела эти два месяца провести с тобой, быть ближе к тебе…- она опустила голову на мгновенье, потом посмотрела ему в глаза.

Игорь молчал. Он не ожидал такого предложения. Он не хотел что-либо менять в их отношениях. Все было и так хорошо. Его работа в лучшей газете города, его девушка – самая красивая и сексуальная из всех, что он когда-либо встречал. Игорь представлял уже, как они прощаются на вокзале, но, может, она все-таки не уедет?
– Что ты мне предлагаешь?- Резко спросил он – Ты предлагаешь пожить вместе, привыкнуть друг к другу, так, чтоб я взвыл, когда ты уедешь? Хорошо, детка, прекрасный у тебя план. Сведешь меня с ума и поедешь в Москву, где обязательно кого-нибудь встретишь, будешь любить других…
– Я не смогу с другими, я тебя люблю….
– Ни за что не поверю, ты – просто магнит для мужиков. Вот посмотри на себя…- он силой подвел ее к зеркалу
– Так женись на мне!!!- закричала она и сама испугалась своего предложения.
Игорь не был готов к такому повороту. Вдруг голос его стал мягче:
– Я устал. Сегодня я буду спать. Праздник отменяеется. Все… Алина, ты слишком много выпила… Ложись. Закрывай глазки. Завтра поговорим.
– Ты не понял, милый, нам не о чем разговаривать…Я знала, что мы никогда не поженимся, но ты меня удивляешь. Я предложила простую вещь, ты не захотел…Странно…

Алина пошла на кухню – курить. Игорь разделся и сразу уснул. Рано утром она его разбудила.
– Сколько сейчас времени?
– Шесть утра. Мне нужны ключи. Машину уже можно поймать,- Алина говорила монотонно.
Игорь не хотел ее видеть такой: бледной, с темными кругами под глазами. Встал, нашел ключи, открыл дверь и услышал:
– Ты – сволочь. Я знаю про тебя все. Ты – сволочь.
Дверь захлопнулась. Так… можно еще пару часов поспать, что Игорь и собирался сделать.
Алина бежала по улице. Она знала, что никогда больше не войдет в его квартиру. Она нашла свои фотографии на кухне и забрала их. Нельзя оставлять следы. Она нашла альбом со снимками другой женщины. Грустное лицо. Обручальное кольцо, тонкие пальцы, черные волосы, ничего особенного, глаза вот только необыкновенные… темно-синие, огромные, как у нее, Алины. Кого из них он любил?

В воскресенье Алина лежала на диване весь день и рассматривала обои на стене. Привыкай к рисунку обоев. Как жаль, что завтра нужно идти на работу…
Игорь позвонил через несколько дней и спросил как ни в чем не бывало:
– Аль, встретимся, в субботу?
Она не знала, какой был день недели…
– Ты что не понял, я ушла навсегда,- глухо произнесла Алина.
Молчание в ответ.
– Я никогда не приеду к тебе больше. Я нашла фотографии. Моих у тебя теперь нет. Я привыкаю не оставлять ничего, чтобы напоминало обо мне.
– Ты украла снимки?- голос был возмущенный – Верни!!!
– Нет,- она положила трубку и отключила телефон.
Игорь пытался несколько раз набрать ее номер, но раздавались долгие гудки. Он потерял Алину, но почему-то не верилось, что навсегда. Он ничего не мог с собой поделать: вспоминались какие-то странные вещи: черные чулки, послоска смуглой кожи, до которой хотелось дотронуться, но Алина ускользала, танцуя. Она смеялась над ним и над собой, разыгрывая сцены из эротических фильмов. Алина не умела ходить, как другие женщины – она танцевала, и любовью занималась ускользая и извиваясь в языческом танце. Ее взгляд завораживал…

Спустя два года Алина разбирала свои старые бумаги. Купила компьютер, и большой набитый записями, квитанциями, прочим хламом, стол стал не нужен. Надо было многое выбросить… Случайно она наткнулась на листок, вырванный из школьной тетрадки, где каллиграфическим почерком было написано: ” Привыкай жить одна. Привыкай, что это твои, а не его руки гладят тебя по голове, касаются твоего тела, привыкай не чувствовать себя, привыкай видеть отражение грустных глаз в зеркале, привыкай не отвечать на его телефонные звонки, привыкай к одиночеству, привыкай к тому, что земной шар не раскололся, привыкай к городу без него, привыкай спокойно проходить мимо его дома, привыкай к тому, что он живет на другой планете, привыкай плакать по ночам от желания быть с ним, привыкай… к взрослой Алине, привыкай жить… привыкай к боли, привыкай к мысли, что ты не королева, а просто женщина…”
Алина несколько раз перечитала эти строчки и выбросила больше уже не нужный листок. “Не стоит оставлять улики”- подумала она, грустно улыбнувшись своему отражению в зеркале. Потом Алина легла на диван и долго смотрела на рисунок только что наклееных обоев, пока не раздался телефонный звонок, которого она сегодня ждала с утра…Она так и не привыкла жить без языческих танцев.

Подмена

Даша с детства любила прятаться и убегать. Мама потеряла ее однажды в центре города. Иногда Даше казалось, что нашли не ту девочку, которая ушла, или все-таки эта была она? Скорее всего, она, потому что ничего не изменилось… по крайней мере, внешне. Она не хотела идти в школу. Все лето у нее болела голова, первого сентября Дашу положили в больницу с воспалением легких. Отец злилися, а мама плакала: «Она же все пропустит». Долго думали: не пойти ли ей учиться на следующий год, но так ничего и не смогли решить. Потом пришла учительница и посоветовала позаниматься с ребенком, «наверстать упущенное». Отец пытался, но Даша уходила, нет, она сидела рядом, он видел ее, но всегда кричал: «У тебя глаза стеклянные! Ты – тупица! Где ты?».

   Даша все-таки научилась читать, с тех пор уходила в слова и звуки. Теперь ее никому было не найти. Иногда Дашин брат старался вернуть ее, плакал в своей кроватке, она подходила и говорила ему : «Заткнись». Дашу он слушал. Жизнь не спешила. Как будто кто-то сломал часы. Они отставали. Стрелки не хотели двигаться. Звуки и слова превращались в вещи, и становились с каждым годом дороже и дороже, слова – это антиквариат, и звуки россыпями драгоценных камней разлетались по огромной квартире, когда дома никого не было, кроме Даши. Так начинался путь в никуда. Ей звонили по телефону одноклассницы и звали на улицу, иногда Даша выходила к ним и рассказывала о книгах, они слушали, потом снова звонили. Им не надоедало, но Даше было страшно, что они заберут у нее камушки, превратят их, как в сказках, в булыжники, и девочка перестала разговаривать с подружками. Если они звали ее куда-то, Даша отвечала: «У меня болеет брат», и однажды он все-таки заболел. Даша знала, что это – ее вина, нельзя рассыпать камушки понапрасну. С тех пор она отвечала на любые вопросы односложно, на уроках молчала, даже когда учитель вызывал ее к доске. Она перестала делать домашние задания, потому что все равно ничего не смогла бы сказать.

   Даше пришлось уйти после девятого класса из школы. Она год просидела дома. Только читала. Тогда все и началось. На самом деле она уходила на несколько часов в свое Никуда. Она шла по серебристой дорожке и возвращалась, все время возвращалась. Лучше бы она не уходила, потому что ей тяжело было видеть снова все те же стены, все тот же потертый линолеум, маму, отца. Только брат иногда мог разговаривать с ней. Они понимали друг друга – не разбрасывая слова.

   Потом Даша поступила в библиотечный техникум. Все было, как в школе: она просыпалась и шла на уроки. Или: она возвращалась и шла на уроки. Или: не возвращалась. Вместо нее, шла девушка с такими же пепельными волосами, разбросанными по плечам. Ее глаза всегда были чуть прищурены. Через несколько лет она наденет очки и будет сидеть в библиотеке, выдавая книжки студентам и прислушиваясь к шуму за дверью после звонка. Она начнет подглядывать за парочкой, целующейся в дальнем углу… Она… Да какая разница, что она будет делать?

«Меня здесь не будет. Я уйду из двадцать чужого века, туда, где время давно остановилось. Пусть эта девушка живет, вместо меня»,- записала Даша на клочке бумаги. В ящиках ее стола скопилось много подобных фраз, грозящих вырваться наружу и охватить своим безумием всех, кто попадет под их влияние.
****
Несколько лет спустя в библиотеку университета пришла устраиваться на работу ничем не примечательная девушка. То, что она еще молода, заведующая узнала из ее документов. Выглядела Даша лет на тридцать, хотя не так давно ей исполнился двадцать один год. Заведующая Мария Павловна сразу же обратила внимание, что новая библиотекарша немного не в себе: взгляд отстраненный, безучастный, блуждающая полудетская улыбка. «Идиотка какая-то», – с сожалением подумала Мария Павловна, но на работу не принять не могла: распределение.

   Следующие три года с ней мучились и коллеги, и студенты. Даша являлась, когда хотела. Всегда опаздывала. Долго искала книги. Иногда врала, что такого учебника сейчас нет, ей не хотелось тащиться на другой конец книгохранилища. Ее упрекали, но ей не было до этого никакого дела:
– Вы библиотечные крысы, – могла сказать Даша, – я –человек совсем иного склада. Меня слушаются слова. Когда я стану известным писателем, я все про вас, библиотекарш, напишу. Большой сатирический роман получится. Серость. Серость и убожество.
– Ну если ты считаешь себя такой умной, что ж ты с нами – серыми и убогими делаешь? Что ж ты библиотечный техникум только закончила? У нас здесь у всех высшее образование, – отвечала ей Мария Павловна.
– Это все внешнее. Неважно. У меня есть другая жизнь. Вам не понять никогда, -загадочно улыбалась Даша.

   Она видела себя в зеркале: волосы мышиного цвета – не того – пепельного, который изображала Даша, в непостижимом экстазе склонившись над листочками бумаги, – на них она вырисовывала почти древнерусской вязью образ героини, немного странной, экзотической. Такой она и была, только вот эта девушка на замене, смотревшая на нее из зеркала…. Что ж… это всего лишь небольшой эпизод, который надо пережить, как и скитания между пыльными стеллажами, уставленными книгами, в потертых обложках. При воспоминании об этих книгах Даша морщилась: их тоже кто-то подменил. И затасканные тома Гончарова, Достоевского, Гоголя уже перестали увлекать ее в мир сплетений слов и образов. В библиотеке у нее было достаточно времени прочесть всю классику – восхититься ею и разочароваться раз и навсегда, безвозвратно. Она решила идти учиться дальше, поступила в университет на заочное отделение. На филфаке встречала интригующих своей внешностью красавиц и странных молодых людей, спящих на лекциях, консультациях и даже на экзаменах. Даше тогда казалось, что вся жизнь изменится после диплома – совсем необязательно будет сидеть в библиотеке и выслушивать болтовню девчонок, напоминавшую по своему звучанию чириканье воробьев за окном, да и вряд ли это было больше, чем чириканье. Университет забрал у нее зрение и выдал диплом синего цвета. Ее отправили работать в школу, на окраину города, куда ездить совсем не хотелось, в конце концов, Даша была вынуждена уволиться и вернутся к стеллажам в маленькой районной библиотеке. Книги там были не такими потасканными, заведующая приходила каждое утро с похмелья, закрывалась в своем кабинете и спала полдня. Дашу она не замечала. Всю работу делала Вера – женщина лет сорока. Она успевала между делом прочитывать Дашины записи – та ей почему-то доверяла. По странному стечению обстоятельств они подружились, и Вера была первой, кто поверил в то, что раздвоенность Дашиной натуры – знак гениальности. Даша читала ей свои стихи – непохожие ни на что… Вера, уставшая от классиков (ей приходилось часами переносить с полки на полку многотомники великих русских писателей) мечтала о том, что Дашка станет когда-нибудь известной, и прославит ее – простого библиотечного работника – в своих мемуарах. Она переплела Дашины записи, назвала это неуклюжее творение романом – так и подписала на обложке, послюнявив чернильный карандаш. Даша, изумленная, прочитала его за ночь – и поняла, что путь в литературу ей должен быть открыт. Утром взяла у Веры тот самый карандаш и над словом «роман» вывела «Междустрочье»… Весь день они перечитывали старницы романа. Вера взяла его домой и до утра отчаянно стучала на машинке. Одной ночи не хватило – всю неделю Вера засыпала в библиотеке. Даша училась работать. Выдавала книги редким посетителям. Заведующая проплывала, обдавая их запахом перегара, по-прежнему два раза в день.
– Она пьет? – спросила как-то уставшая Даша, присев на краешек дивана за стеллажами.
На диване растянулась Вера, окончательно выбитая из этого мира Дашиными словосплетениями…
– Ты о чем?
– О ком…
– Пьет… Ну и что? Она нам не мешает.
Вдруг Вера притянула к себе Дашу и поцеловала в губы. Даша передернулась:
– Ты что? С ума сошла…
Вера рассмеялась и оттолкнула ее…
– Зря отказываешься. Ты же даже целоваться не умеешь, наверно.
-Откуда ты знаешь?
– Ты не женщина.
– А кто?
– Никто. Так непонятно. Ты пишешь не так, как пишут женщины.
– Как мужчина? – с надеждой спросила Даша.
– Как человек, который никогда никого не любил, кроме себя и слов. Но это будет очень актуально. Скоро.
– Откуда ты знаешь?
– Я много читаю. На немецком и на английском. Сюда приходят книги, их никто не берет. В них нет ничего, кроме слов. Новая литература. Ты не понимаешь. Ты интуитивно писала роман. Даже не отдавала себе в этом отчета.
– Странная ты, Вера. Я не знала, что можешь читать на немецком и английском. Почему ты работаешь здесь?
– Так спокойнее, – улыбнулась Вера.
Она ничего не рассказала о себе Даше, но та и не пыталась расспрашивать. Все вопросы повисали в воздухе, повторно задавать их Даша не хотела. Она понимала, что при всей отстраненности Веры, никого ближе у нее в тот момент не было.

   Год они рассылали роман по всем журналам. Звонили в редакции. Им отказывали. За это время Даша написала на библиотечных карточках черновик первой части другого романа. Вера читала, исправляла ошибки и по ночам печатала текст. Постепенно у них сложились странные отношения. Они были близки. Во втором романе Даши появилась ослепительная красавица Даная – Дана – иногда она называла ее героиней – так было нужно для того, чтобы все происходящее все-таки воспринималась на уровне словосплетений – и ее возлюбленная, пока тайная.
– Этот роман более скучен. Он банален, – говорила Вера.
– Ну да? Кто у нас пишет о такой любви?
– Будут писать…

   Однажды заведующая застала их целующимися, но не поверила себе, подумала, что пора бы завязывать с алкоголем, ей предлагали по блату лечь в новую клинику. Она долго раздумывала, но это из ряда вон выходящая сцена повлияла в конце концов на ее решение. Два месяца Вера и Даша были абсолютно свободны. Закрывались в читальном зале, когда им было угодно. Пенсионерки терпеливо ждали их в небольшом коридоре, читая объявления с непонятным содержанием, написанные заведующей, когда та пребывала в полубредовом состоянии. Даша доходила до экстаза, как раньше, когда она, закрывшись в своей комнате ерзала в кресле и записывала свои слова, к любви отношения не имеющие. Она рыдала громко, так что пенсинерки вежливо спрашивали потом:
– У Вас несчастье случилось?
В ответ Даша смеялась, раньше она стеснялась показывать свои кривые зубы.

   Она продолжала жить с родителями, хотя иногда уходила ночевать к подруге, брат – Миша – тот самый, который в детстве выполнял приказания старшей сестры беспрекословно, криво усмехался. Но ему ни до чего не было дела. Он влюбился в свою однокурсницу,  они бегали по городу, бредящему от мартовских испарений, в поисках квартиры. Он собирался жениться. Родители всячески пытались воспрепятствовать роману сына и не обращали внимания на дочь. Между тем Даша носилась со вторым романом – пятью стопками карточек, перетянутыми резинками, выдернутыми безжалостно из бигуди матери. В те ночи, когда она оставалась у Веры они занимались любовью, а потом по очереди стучали на допотопной машинке. Пальцы у обеих немели.
– Ты, знаешь, надо, писать роман об успехе…
– Со счастливым концом? – разочарованно протянула Вера, втягивая дым Дашиной сигареты. Сама она не курила, но любила, когда курили другие.
– Смоделировать успех. Все, что я писала и даже говорила, – Даша сделала многозначительную паузу, – сбывалось, черт возьми…
– Она еще и чертей вспоминает…
– Вот именно. Я пишу – и получается некий мир, в который можно будет уйти навсегда… Не вернуться. Мне всегда хотелось уйти…
– Ладно, заканчиваем треп, – оборвала ее Вера. – У тебя все становится слишком странным. Зачем у героини отняла имя?
– Просто «Героиня» лучше. Никаких коннотаций. Даная – дурацкое имя.
– Да… и вот это словечко… «коннотация» тоже ни к чему. У тебя оно на каждой странице. И еще… – вдруг Веру поразила одна мысль.
Она выхватила у Даши недокуренную сигарету, затянулась и вышла из комнаты пошатываясь. Дашка «программировала» финал их отношений. «Все скоро закончится. Там появился этот чертов герой с вполне демонической внешностью с каскадом черных кудрей, спадающих на глаза. В Дашкиной жизни точно нет и не будет таких героев, но она-то в это верит»…

   Вера много лет уже не курила. Неожиданно ее вырвало, она не успела добежать до туалета. Она села на табуретку и заплакала.
– Как это мерзко, – сказала вошедшая Даша.
– Что?
– Старая лесбиянка сидит на кухне среди блевотины и рыдает.
– Ты уходишь от меня.
– Конечно. Ты мне мешаешь. Ты все время мешала мне.
– Чем?
Даша промолчала, начала собираться домой.
Хлопнула дверь. Через полчаса Вера пошла спать. Ей не хотелось больше думать о Даше. «Завтра разберемся на работе», но Даша больше в библиотеку не пришла. Трудовую книжку забрала через неделю ее мать.
***
  Десять лет спустя Вера Васильевна, заведующая библиотеки, стояла в небольшом коридоре, с любовью смотрела на портрет Даши, который она сама повесила между Горьким и Булгаковым и подслушивала разговор своих сотрудниц.
-И зачем Верка закупает эти «Междустрочья», «Россыпями моих камней»? – это Валя, молодая девушка закончившая недавно техникум.
Вторая – Света – умнее и старше. Она работает полставки из-за больного ребенка – больше никуда устроиться не смогла.
– Не знаю. Чушь собачья. Я знала эту дуру. Дура, она самая настоящая. Ее роман первый опубликовали – шум поднялся. Талант. Гений. Дурдом. Потом она у меня в универе современную литературу читала. Достала всех.
– Вот никто ее и не читает, – Валя произносит это с удовольствием.
– Да… Только ты знаешь, у нас тут старушки одни. Не показатель. В том-то и дело, что читают. Посмотри на тиражи.
– Да уж, – протянула молоденькая библиотекарша.
– Она пропала.
– Как?
– Ну или в психушке сидит где-то, и родственники скрывают, или…
– Что «или» ?
– Рассыпалась, как карточные домики, которые много лет хотела научиться строить ее Героиня, – засмеялась Света.
Они помолчали… Вера выждала некоторое время и проскользнула в свой кабинет, бросив : «Здрасьте»…
– Ой, она нас не слышала? – испугалась Валя…
– Да какая разница…
Вера закрылась в кабинете и позвонила домой… Никто долго не брал трубку.
Наконец, сиплый голос ответил:
– Алло, Вера?
– Да. Ты уже проснулась?
– Да.
– Позавтракала? Там колбаса в холодильнике. Еще я кашу сварила.
– Я не хочу есть.
-А чего ты хочешь?
– Ничего. Я много месяцев ничего не хочу.
– Это пройдет.
– Нет. Я устала от тебя. Ты мне надоела.
В трубке раздались короткие гудки. Вера достала из стола карточки, исписанные странным почерком, который в свое время вырабатывала Даша, копируя древнерусские летописи, и начала читать. Порядок их давно был перепутан, но это не имело для нее значения – она помнила все наизусть…Она тревожно вчитывалась в каждое слово, таящее за собой некие, понятные только обладательнице сиплого голоса, смыслы… За последние несколько месяцев Даша превратилась в ее ребенка. Она сбежала из клиники, ругала брата, утверждала, что ему ничего, кроме квартиры умерших родителей не было нужно, не написала ни строчки за долгое время… «Может, так оно и лучше. – Подумала Вера. – Господи, как трудно жить…» Она представила себе, как вернется домой, увидит Дашу, сидящую на полу… Даша будет смотреть в одну точку и реагировать только на вопросы, подразумевающие ответ «да» или «нет»… Ей все-таки удалось скрыться ото всех и замолчать.

…Поседевшая Мария Павловна получала из бибколлектора книги своей бывшей сотрудницы, тайком читала, боялась найти в них что-то о себе, вспоминая угрозы Даши, но так и не находила, заблудившись в непонятных витиеватых фразах… Она удивлялась тому, что студенты болели «Междустрочьем». И долго пыталась понять смысл последнего предложения из предисловия к роману: «Такими книгами обычно заканчивается творческая карьера, удивительно, что в данном случае – это всего лишь начало долгого пути молодого писателя»…

… и немного любви

Зою разбудил телефонный звонок. Она медленно повернулась от стены и раздраженно осмотрела комнату, окрашенную в теплые тона ярким солнцем. «Вот… опять проспала до полудня!» – поморщилась Зоя, вползая в тапочки, больше напоминавшие туфельки принцессы. Телефон звонил и звонил, девушка, сняла трубку и, зевая, протянула:
– Аллооо!
– Ты спала, Зоенька? – в трубке прозвучал виноватый – всегда виноватый – голос молодого человека. Зоя именовала его Валериком.
– Конечно. Разве можно мне звонить с утра? С утра я всегда занята, – промямлила Зоя, придумывая причину отказа от встречи, которую ей обязательно начнет навязывать Валерик. Долго ждать позывных не пришлось:
– Зоя, а у тебя по-прежнему нет времени?
– Как ты догадался?
– А когда ты уезжаешь?
– Послезавтра, – Зоя злорадно усмехнулась.

   Она приезжала на каникулы, а иногда проводила и выходные у родителей в Каменске. Училась Зоя в Екатеринбуржской Архитектурной академии. Валерик всегда знал, когда Зоя была здесь. И всегда настойчиво звонил. Однажды по глупости Зоя согласилась с ним встретиться, и потом началось… Звонки раздавались два раза в день: утром и вечером. Когда Валерик получал зарплату, он покупал билет до Екатеринбурга… И так далее, и тому подобное… На такие безумства, как букеты цветов посреди зимы, денег у Валерика не хватало, поскольку трудился он учителем рисования в школе…
– Алло! Ты где? – без волнения в голосе спросила Зоя: Валерик подозрительно молчал уже около минуты, ей тоже разговаривать не хотелось.
– Я здесь, – тихо ответил Валерик.
– Угу. Что скажешь?
– Мы сможем увидеться завтра или послезавтра?
«Да пошел ты …» – подумала Зоя… А вслух произнесла неуверенно:
– Не знаю. Сегодня я занята. Послезавтра рано утром уезжаю. Может быть, завтра.
– Хорошо. Я позвоню тебе утром. А что ты сегодня будешь делать?
– Мне нужно встретиться со своими друзьями после трех. А сейчас уже два, – она посмотрела на часы. «Даже не полдень, черт!» – про себя выругалась Зоя.
– Так, может, я тебя провожу?
Зоя посмотрела на телефонную трубку: «Не кинуть ли ее в стену?»
– Они заедут за мной на машине, – соврала девушка. – Пока.
– Пока. Я позвоню… – обреченно произнес Валерик, но Зоя этих слов уже не услышала.
Она бросила трубку и направилась в ванную – умываться. Долго разглядывала себя в зеркале, безуспешно пытаясь обнаружить хоть какой-нибудь изъян в своей кукольной внешности. Села на пуфик и начала переплетать длинную косу. Пшеничного цвета волосы рассыпались по плечам, волной опустились до пояса, Зоя улыбалась и напевала песенку, слова и мелодию которой унаследовала от бабушки, научившей ее заплетать косички.

   Валерик после разговора с Зоей, пошел дописывать ее очередной портрет – подарок к отъезду. После каждого нового портрета Зоя казалась ему еще красивее, чем была раньше.
Он встретил Зою три года назад на выставке модного эпатажного художника в одной из некогда полуподпольных, а теперь легальных галерей Екатеринбурга. Впрочем, сменив статус, галерея по-прежнему находилась в подвальном помещении с потусторонним светом. Валерик стоял в углу, наблюдая за местной тусовкой, картины ему не нравились, но люди и их тени, кружение – движение – перешептывание заинтриговали его. И вот ему уже казалось, что все, находящееся за пределами этого нереального подвала, не есть нормальная жизнь. Нормальная жизнь ассоциировалась с бледными девочками, жадно осматривающими друг друга, мужчинами, обсуждавшими свои путешествия в прошлое, смену траектории поисков смысла жизни, с картинами в пастельных тонах, на которых были овеществлены состояния души человеческой. Но это продлилось недолго. Внезапно среди толпы бритых наголо, рыжих, красноволосых девушек, притворявшихся загадочными, он увидел знакомое лицо. Кажется, блондинка с длинной косой училась с ним в одной школе. И Валерик смело шагнул к ней, завороженный ее мелодичным смехом, как будто утверждающим, что его обладательница – единственный нормальный человек, никак не связанный с разговорами о смене траектории поисков смысла жизни, о путешествиях в прошлое. Все встало на свои места.
– Ты из Каменска? – спросил Валерик…
– Да, – удивленно ответила девушка и почему-то поежилась.
Валерик обрадовался и сказал, что узнал ее с самого начала, вот только имени не помнит.
Она резко ответила:
– Зоя.
– Как ты здесь оказалась?
– А что? Нельзя?
– Нет, ты не поняла. – Валерик испуганно улыбнулся, Зоя поморщилась, когда увидела обнажившиеся десны и кривоватые, подъеденные кариесом, зубы – этого было для нее, восемнадцатилетней, достаточно, чтобы навсегда вычеркнуть неказистого молодого человека из списка своих потенциальных поклонников. Даже на его безответную любовь она не была согласна.
– Что я не поняла? Я ничего не хочу понимать! – рассердилась Зоя и отошла в сторону.
Любой нормальный мужчина не последовал бы за ней, но Валерик прицепился, как липучка.
– Меня зовут Валерий.
– Ага… Валерочка… Валерик, – Зоя, как будто хотела услышать, как звучат эти имена… Услышать, чтобы выбрать самый унизительный вариант.
– Ну, и как дела в нашем родном Мухосранске, Валерик? – небрежно спросила она спустя полминуты.
Валерик смутился, но долго и занудно рассказывал ей о выборах мэра, о своей работе в школе и о своих учениках, у которых – ну, естественно, не было никаких способностей к рисованию, а между тем, каждый культурный и образованный человек должен уметь рисовать.
– Вот Вы, Зоя, были в Пушкинском лицее когда-нибудь?
– Ну, была… и что дальше? – Валерик ей уже успел надоесть, и она взглядом подавала сигналы SOS своей подруге Вере, беседующей с эпатажным художником. Вера глупо хихикала и сигналов Зойки не принимала.
– А вы видели рисунки лицеистов? – настойчиво продолжал спрашивать Валерик.
– Да, нам показывали, – страдальческим голосом ответила Зоя.
– И рисунки самого Пушкина? – благоговейно спросил Валерик.
– Не помню.
– Как же? Как же Вы не помните? – забегал молодой человек вокруг Зои. – Но вы же видели его наброски к «Евгению Онегину»?
«Как ты меня бесишь!» – подумала Зоя и рванула к подруге, намеренно не замечавшей призывных сигналов.
– Привет, Вера!
– Привет, – хмуро ответила та.
Она посмотрела на Зою и поняла, что все усилия сегодняшнего вечера – быть самой красивой, умной – пропали зря. Зоя с ее круглыми голубыми глазками, светлыми завитками волос у висков походила на маленького ангелочка.
– Геннадий, – представился художник.
«Ну и имена: Валерик, Геннадий», – покачала головой Зоя.
– А я Зоя.
– Кто тот смешной мальчик? – спросила Вера.
– Это не мальчик, а учитель рисования, мать его! Разве ты не видела, как я звала тебя на помощь?
– Ну, знаешь, я же не мгу читать мысли на расстоянии, – раздраженно ответила Вера.
Геннадий хотел что-то спросить у Зои, но тут подошел Валерик:
– Извините, Зоя. Мы разговаривали. Я увлекся и не заметил, как вы исчезли.
– Ага. Растворилась в воздухе белым ангелом, – злобно проговорила Вера.
– Нет, просто я… я заболтался. Видимо, Зое стало скучно… – потерянно ответил Валерик, неловко переминаясь с ноги на ногу…

   И тут случилось то, что не должно было случиться. Зоя неожиданно для себя подхватила Валерика под руку и сказала:
– Пойдем, Валерочка. А то темно уже. Ты же проводишь меня? Здесь так прокурено. Я не могу дышать. Это так трудно – находиться в прокуренном помещении для некурящей девушки. Валерик был ошарашен. Но побежал за Зоей, рассказывая ей о графике Пушкина, как будто Пушкин был не известным поэтом, к стихам которого не зарастет народная тропа, а великим художником.

   Зоя невпопад отвечала на вопросы Валерика. На улице она попыталась поймать такси. Валерик растерялся:
– Но у меня же денег мало. Я только приехал на два дня. Остановился у знакомых.
– Ах, ты же из Мухосранска! Пардон, из Каменска! Это ничего! Я заплачу! Мы едем ко мне! Будем пить коньяк и разговаривать о Пушкине! Мне надоели беседы о реинкарнации и о Нирване! Я все равно ничего не понимаю ни в стихах, ни в буддизме! – на одном дыхании выпалила Зоя.
Валерик удивленно выслушал ее короткий монолог.
– Я тоже…
– Что тоже?
– Ничего не понимаю.
И они оба рассмеялись. Говорят, что смех объединяет людей, но в тот момент Валерик показался Зое еще менее симпатичным, чем раньше. Он был нелепым учителем рисования из Каменска. У него были некрасивые зубы. Глаза цвета кофейной гущи и рыжеватые волосы, веснушки, нелепо разбросанные по всему лицу, и нечищенные ботинки. Верка – счастливая. Она познакомилась с Геннадием, которого скоро будет знать весь мир. Верка некрасива, патологически некрасива. Но она умеет казаться интересной и говорить обо всем: о пирожках, о буддизме и о Пушкине даже.

   Остановилась старенькая «Лада».
– До Каменных палаток не довезете? – спросила Зоя.
Водитель поторговался для приличия, потом согласился на цену Зои.
   Через полчаса Валерик помогал снимать Зое дубленку в коридоре маленькой квартиры…
– Проходи, – сказала Зоя. – Я сейчас достану коньяк и сварю кофе. Мне совсем не хочется спать.
Валерик стеснялся. Он присел на краешек стула и разглядывал рисунок, ободравшихся местами, обоев. После кружечки кофе с коньяком он заговорил о реформе среднего образования, а Зоя, закутавшись в плед, слушала его речь с произношением, свойственным для уральской провинции, но почему-то это произношение не вызывало у нее ностальгии. Так они просидели всю ночь. Валерик что-то все время рассказывал, Зоя наливала коньяк в маленькие хрустальные рюмочки. Под утро Валерик засобирался, попросил Зоин телефон, и она дала ему и номер родителей в Каменске, и свой екатеринбуржский. И только когда выспалась, поняла, что этого делать не стоило. Но было поздно.

   Абсолютно счастливый Валерик (ну, конечно, если счастье может быть абсолютным) в шесть утра шел по шпалам в сторону центра города. В темноте едва различимы были Каменные палатки, похожие на серых кошек с изогнутыми спинами… Сосны связывали заснеженную землю с небом. Пьяные мысли путались. Валерик мечтал о тихом семейном счастье, о маленькой квартирке в Каменске (можно разменять трехкомнатную родителей) и о белоснежной Зое с ангельским личиком, каждое утро провожающей его на работу. О молчаливой Зое, которой можно рассказать обо всем, что волнует его – Валерика. Но сначала он решил, что Зоя должна доучиться в Архитектурной академии – тогда он будет гордиться образованием жены.

   Зое Валерик звонил часто. Он даже соглашался рисовать плакаты для свадеб и прочих торжеств, чтобы были деньги на оплату междугородных разговоров. Было проще, когда Зоя приезжала на каникулы и на выходные в Каменск. Здесь он звонил ей два раза в день, искренне удивляясь ее неотзывчивости. Она всегда была занята. Лишь изредка разрешала Валерику зайти в гости.

   Время летело быстро для Зои и тянулось нескончаемой чередой однообразных дней для Валерика, изредка радуя его встречами с ангелом Зоей. Надо отдать ему должное: с момента их знакомства он даже не пробовал заговорить с ней о своей любви, но рассчитывал на то, что такая изысканная девушка обладает тонкой душевной организацией. «Она не может оставаться равнодушной к моим чувствам!» – думал Валерик.

   И вот наступили дни последних Зоиных каникул. Сейчас-то и надо было раскрыть перед ней карты, но все попытки Валерика проникнуть в квартиру любимой девушки – с ее разрешения, разумеется, – иных способов он не знал – натыкались на возрастающее Зоино недоумение:
– А зачем, Валерик? Зачем тебе нужно увидеться со мной?
Он пытался назначить ей свидания на улице.
– Валерик, сейчас холодно, февраль. Здесь есть хоть какой-нибудь приличный ресторан?
– Нет, – отвечал Валерик, но отсутствие приличного ресторана в Каменске его радовало: все равно у него не было денег.
– Ну-ууу, – разочарованно говорила Зоя, – я же не могу пойти гулять на автобусах. Я уже отвыкла от таких прогулок…
И Валерик оставался в тупике. Загнанный туда своей эфемерной любовью, он никак не мог смириться с тем, что выхода нет. То есть выход был: перестать думать о Зое. Но отовсюду на него смотрели круглые кукольные глазки, отовсюду улыбалась Зоя. Он нарисовал столько ее портретов, сколько Петрарка не написал сонетов для Беатриче.

   А между тем… А между тем он не был одинок в своей безответной любви к каменской красавице… В нее влюблялись студенты и преподаватели, старички из соседних квартир, художники и переводчики. Всем им, кроме старичков, хватало ума выразить свои чувства, и, наткнувшись на ледяную стену непонимания, отойти от Зои навсегда. Не писать и не звонить. Только бывший одноклассник Рома, муж Зоиной школьной подруги Лизы, закоренелый алкоголик, иногда объяснялся ей в любви посреди ночи по телефону. Зоя злилась, когда слышала его голос, но если Рома не звонил долго, начинала тревожиться.

   В последние студенческие каникулы она приехала в Каменск не одна. Уже полгода она была влюблена. Никто об этом не знал, но в душе Зои все еще звучала летняя сальса, под которую она танцевала в Португалии с милым молодым человеком по имени Илья. Они познакомились случайно на пляже и в первую же ночь узнали друг о друге все, что хотели знать. Они пили вино из огромных бутылей, голыми танцевали сальсу, разговаривали о Екатеринбурге, откуда оба приехали. Но даже и не думали встречаться там, поскольку пропало бы все, превратилось бы в подобие романа, описываемого в невыносимо слезливых дамских книжонках. Нет, идиллия – не Зоин жанр. И не Ильи.

   Однако слишком близко подкатила судьба и расставила свои мелодраматические сети. Зоя ругала родной город, называя его по привычке Мухосранском, смешно описывала местных жителей, особенно влюбленных в нее Рому и Валерика, при этом о Валерике она отзывалась пренебрежительно, а о Роме говорила, что он вполне адекватен. Илью возбуждали разговоры о поклонниках Зои, и он переставал думать о чем-либо, он старался просто завладеть ею полностью, заставить ее молчать или кричать нечленораздельно – только не слышать слов. И Зоя, хорошо, осознавая, что возбуждает Илью, говорила и говорила о Валерике, Роме и прочих. Однажды Илья спросил у своей летней подружки:
– А как называется твой город?
Когда Зоя ответила, он помрачнел:
– У меня там бабушка жила. Квартира осталась. Все никак не могу собраться продать ее…
Зоя испуганно посмотрела на Илью. Им обоим не хотелось, чтобы сальса перешла в звуки заводских труб и шепоток каменских дам. Романтика, к которой в привычной жизни не склонны люди сдержанные и расчетливые, какими и являлись Зоя и Илья, не могла быть испорчена. Они расстались в Кольцово, решив, что никогда больше не встретятся…

   Спустя два месяца все в той же галерее, освещенной потусторонним светом, Зоя с Верой столкнулись с эпатажным Геннадием. У Геннадия и Веры после первой выставки случился роман столь же быстрый и страстный, сколь и непродолжительный, но из разряда тех, что запоминаются надолго. Словом, они друг друга узнали. Геннадий предложил девушкам поужинать. Набрал номер своего приятеля, и – надо же – в полуторомиллионном городе он не нашел, кому позвонить, кого не знала бы Зоя. Через сорок минут объявился герой ее португальского романа с немного потускневшим загаром. Вот такую пощечину получила Зоина принципиальность. Все закружилось снова. И заводские трубы, и мелодии сотовых телефонов, и сигналы нетерпеливых водителей стали новой сальсой для Ильи и Зои.

   Они даже поехали в Каменск, но, разумеется, Зоя не познакомила Илью с родителями. Встречались в квартире покойной бабушки, где на старом журнальном столике стоял проигрыватель, и было много пластинок с музыкой в стиле ретро. То есть для них это было ретро, а для бабушки Ильи так на всю жизнь и осталось музыкой ее молодости. Впрочем, за неимением лучшего, они продолжали танцевать танго. Все так же, как некогда – почти вечность назад – сальсу. Вполне объяснимо, почему Валерик начал не просто раздражать, а бесить Зою. Она поняла, что влипла, и история с Ильей ничем хорошим не закончится… Пока Валерик вышагивал по темным аллеям с томиком Пушкина в одной руке и гранатовым браслетом, доставшимся в наследство от господина Желткова, в другой, Зоя, приближалась к той стадии любви, которая выражается одной фразой, обычно произносимой взахлеб истерическими барышнями:

– НЕВОЗМОЖНОЖИТЬБЕЗТЕБЯ!

Только предназначалась она не наследнику Желткова, а самому обыкновенному, можно даже сказать, среднестатистическому, молодому человеку двадцати восьми лет от роду, обладателю квартир в Каменске и Екатеринбурге, а также опеля-кадета серебристого цвета, молодому человеку, который подошел к той страшной черте, когда надо бы и жениться, но не хочется, поскольку трудно сделать выбор. Самой интересной претенденткой на роль матери его наследника была, конечно же, Зоя, проверенная исполнительница экзотических танцев. С ней было весело, и лишнего она никогда не болтала.
   Но были и другие варианты. Алла из Каменска, которую Илья знал с детства, давно привлекала его. А недавно она зашла и сообщила с порога:
– Илюша, я тебе покупателя на квартиру нашла. Слышала, что ты ищешь.
Не дав ему ничего ответить, она сняла сапожки на тоненькой шпильке и проскользнула в комнату, где еще несколько часов назад кружила в экзотическом танце Зоя…Пристроилась на диване и закурила… Илье понравилась такая картина, и он поставил танго.
   Вечером Илья сообщил своей подруге, что завтра он будет занят.
– Хорошо. Я навещу друзей, – спокойно произнесла Зоя. – Если что, ты меня заберешь от Ромки с Лизой?
– От Ромки?..
– Да, от Ромки с Лизой.
– Ты же не хотела больше к ним ездить…
– А-а сердишься. Да, не хотела, потому что Ромка при беременной Лизе сказал, что мечтал трахнуть меня, когда нам было по шестнадцать, что хотел быть моим первым мужчиной. Я тогда рассердилась. Мне стало жалко Лизу. Но сейчас мы уже все забыли. Сто лет прошло все-таки.
– Ладно, езжай к Лизе, – проворчал Илья…
– А потом мы поедем к тебе?
– Да.

   Зоя, довольная окончанием разговора, легла спать. А утром, точнее почти в два часа дня, ее разбудил этот проклятый Валерик. Кое-как от него отделавшись, Зоя быстро начала собираться. Ей хотелось поговорить с Лизой наедине, без Ромки. После обеда пошел густой снег, и Зоя, словно снегурочка, шла в своей бирюзовой дубленке по неочищенным улицам забытого всеми уральского городка. Прохожие оборачивались ей вслед. Ей нравилось быть самой привлекательной, пусть даже в Каменске. Автомобили останавливались, и водители наперебой предлагали довезти ее. Она отказывалась.
– Как же вы пойдете по такой погоде?
Зоя лишь махала рукой: «Езжайте!» Если бы остановился серебристый опель-кадет, она бы не отказалась, но ни одного такого автомобиля Зоя не встретила.

   Она пришла как раз, когда Алечка, дочь Лизы и Ромы, только проснулась.
– Днем спит? Это хорошо, – сказала Зоя, посмотрев в усталые глаза подруги.
– Да. Пойдем поболтаем на кухне, как в детстве, – предложила Лиза. – У меня есть Кагор.
– Да, с Кагором, это будет точно детская болтовня.
Часа три Зоя рассказывала о том, какого парня она встретила в Португалии.
– Он заедет за мной, увидишь.
– Влюбилась все-таки… – спокойно произнесла Лиза.
– Нет-нет.
– Да-да. Ничего подобного я от тебя раньше не слышала.
– Я говорю, что ты ошибаешься! – настаивала Зоя.
– Ромка обрадуется. Он все за тебя переживает. Говорит, что ты похожа на Снежную королеву.
– Я?
– Ты. А кто еще? Может, выпьем за твою сальсу?
– Давай.
Они были уже сильно пьяны, когда домой пришел Ромка.
– Ого, какой сугроб принес! – закричала Лиза. – Иди в подъезд – отряхнись.
Ромка был трезвым, что удивило Зою, привыкшую к пьяным разговорам с бывшим одноклассником.
– Церковное винишко попиваете? – спросил Ромка. – А я вот еще бутылку красного принес. Скоро и Вадик зайдет.
– Вадик – это Ромин друг, мент, – пояснила Лиза…
– Для комплекта…- загадочно произнес Ромка.
– Какой комплект? У Вадика жена и ребенок маленький, а у Зои приключилась любовь всей ее жизни, – засмеялась Лиза.
Зоя опустила глаза.
– Что, правда, Зойка? Кто он? – удивился Ромка.
– Какая тебе разница? Никто. Илья. Мы с ним танцуем.
– Понятно. Только ты мне разговоры о танцах тут прекращай. Хороший мужик?
– Начинается, – проворчала Лиза. – Я же говорю, что он так заботится о твоей судьбе, просто ужас какой-то.
– Так, все. Обстановка становится напряженной, – сказал Ромка и посмотрел на Зою. Она вздрогнула:
– Ты почему так на меня смотришь?
– Как?
– Как будто ты – Валерик…
– А Валерик – это тот псих, который тебя достает много лет?
– А ты не псих? – рассердилась Зоя.
Она хотела уйти, но в этот момент раздался звонок в дверь, прервавший их пикировку и успокоивший Лизу.
Пришел Вадик с третьей бутылкой красного вина.
– А это и есть звезда по имени Зоя? – с иронией спросил он.
Зоя была польщена.

   После третьей бутылки у Лизы с Зоей поднялось настроение, они радостно рассказывали обо всем, что происходило с ними со времени их последней встречи. А Вадик гладил Зоино колено. Ей почему-то было приятно: «Воспримем это как прелюдию к сексу с Ильей» … Впрочем, ей все восторженные взгляды и случайные прикосновения в метро и автобусе казались той самой прелюдией.

   Неожиданно Зоя поняла, что пора прощаться, иначе Ильи она не дождется – побежит с Вадиком искать пристанище для мимолетного секса. Оказалось, что в квартире не работал телефон.
– Как же я пойду одна? Уже стемнело. Меня Илья должен был забрать.
– А зачем тебе Илья, если я есть? – прошептал Вадик.
– Ну-ну, стоп. Никаких борделей в моем доме! – заорала пьяная Лиза.

Ромка храпел на диване. В кроватке спала Алечка.
– Вот что. Пошли из автомата позвоним, а потом я тебя сюда обратно провожу. Или сейчас провожу до дома, – предложил Вадик, протрезвевший от Лизиного крика.
– Хорошо.
Они обошли три автомата, ни один из них не работал.
– Ну что? Домой? – спросил Вадик.
– Нет. К нему.
– Ну уж… дорогая, я не поведу тебя к мужику.
– Я сама пойду, – решительно сказала Лиза.
– Тебя качает.
– Это тебя качает.
– Ну, на фиг. Пошли от меня позвонишь. Я в одном доме в Ромкой живу, в соседнем подъезде. У меня Наташка все понимает.
– Кто такая Наташка?
– Жена.
– Пошли, – решительно сказала Зоя.
Они вошли в подъезд.
– Это здесь, на первом этаже, – сказал Вадик.
– Звони. Только предупреди. Я спрячусь.
Зоя забежала под лестницу. Прислушалась. Дверь открылась.
– Явился, – выдохнула Наташка.
Вадик что-то прошептал ей.
– Та самая Зоя?
– Да.
«Вот интересно: почему я «та самая»? – подумала Зоя и вынырнула из-под лестницы.
– Извините, мне только позвонить.
– Проходите, телефон работает, – отозвалась Наташка вполне дружелюбно.

   Зоя долго набирала номер Ильи. Наконец он ответил.
– Илья, я пьяна. Я у Ромы с Лизой. Сама не дойду, – выпалила Зоя.
Она почувствовала, что он заволновался.
– Говори адрес.
Пока Зоя диктовала адрес, в трубке была слышна запись Вертинского: «Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушел Ваш китайчонок Ли?» Вертинскому подпевала какая-то женщина.
– Он пел дуэтом? – спросила Зоя.
– Кто? – удивился Илья.
– Вертинский, мать твою.
– Зоя, у тебя галлюцинации. Сейчас приеду.
В трубке раздались короткие гудки. Зоя посмотрела на Вадика:
– Может, я сама дойду?
– Нет, проводи, – сказала Наташа мужу.
Вадик послушался и вышел с Зоей на улицу. Он взял ее под руку и спросил:
– Может, хоть поцелуемся?
– Я тебе нравлюсь?
– Ты красивая. Я таких в жизни редко встречал. И мне интересно узнать, как целуются снежные королевы.
– А вот так, – сказала Зоя и поцеловала его в губы.
– Здорово. А еще можно?
– А почему бы и нет? Гулять так гулять. Все равно все закончится сексом. Только не с тобой.
Вадик засмеялся. Они целовались несколько минут.
– Жаль, что твой Илья скоро приедет. Пошли. А то и Наталья будет беспокоиться.
Он проводил ее до дверей. Лиза, заспанная, спросила недовольным голосом:
– Что? Не ушла?
– Илья приедет сейчас.

   Илья приехал, но почему-то повез Зою к ней домой. Машина остановилась у подъезда, но никто из нее долго не выходил. Илья был вторым мужчиной за день, с которым Зоя целовалась. Вокруг поднимался с земли снег, скрывая их от всего мира, от убогих домов Каменска со всевидящими окнами, от замерзавших собак и редких прохожих. Больше уже не звучала сальса. Только: «Где Вы теперь?»… И женский голос – чужой голос. Зоя вышла из машины:
– Никогда. Слышишь, никогда мне больше не звони. Я люблю тебя и не хочу тебя любить.
Илья схватился за голову, но не пытался остановить ее, дома ждала Алла, прибравшая квартиру и приготовившая вкусный ужин. Он поехал к ней, потому что тоже не хотел любить Зою, но уже любил ее.

   Следующий день начался как обычно: с телефонного звонка Валерика, который спокойно проспал всю ночь и во сне все по-прежнему плутал по темным аллеям.
– Здравствуй, Зоя! – торжественно произнес Валерик.
– Голова болит, – хриплым голосом ответила Зоя.
– А что с тобой случилось?
– Надо же какая нежность! – закричала в трубку Зоя.
– Нежность? Я люблю тебя, Зоя.
– Пошел ты со своей любовью! Голова болит. Хочешь знать, что случилось? Сейчас расскажу.
И она рассказала и о сальсе, и о танго, и о дуэте незнакомой дамы с Вертинским, не забыла упомянуть и о Вадике.
– Я все равно тебя люблю, – подавленно произнес Валерик.
– Да? Ты уверен?
– Уверен.
– Очень хорошо. Когда я буду старухой, я расскажу всем, что маленький учитель рисования любил меня так искренно, так нежно и все такое. А я, подлая, не приняла его любви. Валерик, на дворе двадцать первый век, а не девятнадцатый. Иди к черту, Валерик!
Зоя бросила трубку. Родители были на работе. Она собрала вещи и отправилась на электричку, шла и впервые после встречи с Ильей не замечала оценивающих взглядов мужчин. Всю дорогу до Екатеринбурга проспала.

   К вечеру снова заболела голова. Мигрень. Мигрень мигрировала с ней из Каменска в Екатеринбург, затихла, пока Зоя спала, а потом снова начала ее мучить. Зоя выпила немного коньяка, но болела не только голова – не может же все тело раскалываться на кусочки от мигрени. Мысль о похмелье ей в голову не приходила. Она выпила таблетку анальгина и таблетку феназепама. Хотелось уснуть, но веки были напряжены. Зоя сидела в кресле, ее бил озноб, она рассматривала льдинку месяца в окне и звезды. Сзади раздались тихие шаги. Кто-то сел рядом с Зоей.
– Болеешь? – спросил кто-то мужским голосом.
Зоя не испугалась, она обрадовалась тому, что это был не Валерик.
– Да…
– Мигрень?
– Странная ее форма. Все тело болит. И сердце… Мне плохо…
– Вот как…
Зоя вспомнила голос. Это же художник, имя которого выпало из памяти.
– Мы встречались? – спросила она.
– Да… Ты не помнишь.
– Не знаю.
Ее раздражало то, что он сидел позади нее, а она не могла оглянуться: шея не поворачивалась. Боль вспыхивала при малейшем движении.
– Ты бы хотела вернуться?
– Куда?
– Назад… Это просто: стоит лишь только перемотать пленку… И ничего не будет.
– И сальсы?
– И сальсы…
– И Валерика?
– И Валерика.
– Ты – эхо?
– Нет.
– Кто ты?
– Это не так уж важно. Хочешь вернуться назад?
– Я подумаю.
Она вспомнила подвал с инфернальным светом, этого мужчину звали как-то странно. Геннадий… Зоя хотела еще что-то спросить у него, но внезапно растаяла льдинка месяца, пропали звезды, стало совсем темно…
– Я хочу попросить…- сказала Зоя, но ей никто не ответил.
– Я хочу попросить! – закричала она. – Хочу, чтобы больше у меня никогда не было такой мигрени, хочу, чтобы экзальтированные мальчики не мучились в своих темных аллеях из-за меня, хочу… света, счастья… И немного любви.

   Тишина.

   Она проснулась от телефонного звонка. Медленно поднялась. Вползла в тапочки, напоминавшие туфельки принцессы… Вспомнила вчерашний вечер, нахмурилась: «Это же надо так напиться! Наверно, опять Валерик звонит».
Но в трубке раздался голос подруги Веры.
– Как съездила?
– Нормально.
– Идем на выставку?
– Какую?
– Как какую? Мы же договаривались. В знаменитом подвале выставка.
– О, черт! Какой сейчас год? – испуганно спросила Зоя.
– …
– Я спрашиваю: какой год сегодня?
– Две тысячи третий. Ну, ты, мать, даешь!
– Хорошо, сейчас соберусь. Зайдешь за мной?
– Да.

   Зоя выбрала неприметные джинсы и серый джемпер. Села переплетать косу, но не могла вспомнить родной песенки. Накрасилась на скорую руку. Она помнила вчерашний вечер, и льдинку, и голос за спиной. Она помнила весь вчерашний день с его невероятными событиями: «Что ж, моим внукам будет, что послушать о молодости их бабушки», – усмехнулась Зоя, рассматривая себя в зеркале. Вскоре пришла Вера, и они отправились на выставку.
– Кто там будет?
– Солянка. Даже одна моя картина там выставлена.
– Ну да? – удивилась Зоя, она знала, что Верка иногда малюет что-то втайне от друзей, но не думала увидеть ее картины даже на любительской выставке.
– Это все Геннадий, – загадочно произнесла Вера.
– Понятно, хотя нет, ни черта непонятно, – сказала Зоя.
Они спустились в знакомый подвал и тут же потеряли друг друга. Удивительно, как легко было потеряться в таком маленьком помещении. Зоя побродила по залу, безучастно рассматривая картины, но внезапно ее внимание привлекло изображение женщины с кукольным личиком, искаженным гримасой боли. Она замерла на месте, начала массировать виски пальцами… Так больно. Кто-то тихонько подошел сзади.
– Это – мигрень, – произнес знакомый голос.
– Это – боль, – отозвалась Зоя. – Но она ничего не меняет.
– Ты ошибаешься, – возразил голос…
– Как называется картина? – спросила Зоя.
– Там написано.
«…и немного любви», – прочитала она испуганно…

Протяжная весна

Когда я прилетела с того света, то была уже изрядно пьяна. Я целовала березы в Шереметьево. Грязный мартовский снег обрадовал меня так, как если бы я увидела персидский ковер из сказок Шахерезады. Я везла подарки с другого конца земли тем, кто был мне дорог, но они не стоили причудливых узоров этого ковра…

   Как всегда, меня долго изучали. На этот раз я была блондинкой (черт бы побрал мужчин, предпочитающих светловолосых девушек), а с фотографии, вклеенной в паспорт, смотрела девчонка с разлетающимися темными кудрями – так я пряталась два года назад за черными локонами, потому что впала в депрессию и не хотела казаться привлекательной. Мне не идет черное. ОН любил блондинок и сам привел меня в парикмахерскую, где из меня сделали жалкое подобие Мерилин. Красная помада, закупленная в невероятном количестве в соседнем магазине, придала облику завершенность, как писали в модных журналах. В общем, имидж получился похабный, и если бы не мое исключительно интеллигентное происхождение, преобразившее за несколько поколений лица всей нашей семьи, то я бы, пожалуй, смахивала на одну из продавщиц тех самых косметических магазинов или – в лучшем случае – на глупышку Мерилин, готовую сжечь свои волосы дотла перекисью водорода.

   Он не встретил меня, как обещал. «Ну и сволочь! – подумала я тогда. – Ну и дрянь, пусть катится подальше!». Я привезла ему полкосметички крышек от пивных бутылок. Такое у него было странное хобби. Когда он узнал, что я лечу туда – на край света – он показал мне свою коллекцию. Приподнял, поставил на табуретку так, чтобы я увидела сокровища, спрятанные на верхней полке старого гардероба:
– Смотри…
– Ого… Сколько их у тебя, Андрей!
– Все мои знакомые привозят мне крышки из разных стран. Ты не могла бы…
– Что? Пить больше пива?
– Да, – засмеялся Андрей
– Хорошо, дорогой. Я буду выпивать ежедневно по две бутылки пива разных сортов. И привезу тебе двадцать крышек.
– Ты слишком все буквально воспринимаешь, Марина, – ответил он.
– Но ты же хочешь, чтоб я привезла тебе…
Он прервал меня и начал объяснять, как правильно открывать пивные бутылки. Нужно было не повредить крышки. У меня получилось восемнадцать раз. Два раза я была уже настолько замучена, что открывала пиво, не стараясь угодить Андрею.

   И теперь я стояла, как дура, в Шереметьево, с большим чемоданом и маленькой косметичкой, в которой гремели экспонаты для музея моего любимого. К тому же люди видели, как я целовала эти проклятые березки. Темно и страшно. Обидно. Я добралась до дома, кинула сумки, брат что-то пробормотал во сне. Кошка Карабаська встретила меня равнодушно. Она у нас такая – живет в свое удовольствие, нас с братом не замечает.

   Я легла на диван, не раздеваясь, и как будто упала в яму… Проснулась утром от того, что Карабаська голосила, перекликалась с соседским котом. Мы брали Карабаса, черт… «Теперь если ее выпустить, надо будет топить котят»,- я не была способна на убийство. Брат вошел в комнату и спросил как ни в чем не бывало:
– А ты чего здесь делаешь?
– Я у себя дома.
– Тебя должны были встретить…
– Должны, но не обязаны…
– Понятно. Пролет.
– Перелет, скорее, – прошептала я.
– Недолет. Сколько вы с ним знакомы?
– Три недели до отъезда. А вообще-то, нас познакомили три года назад, но тогда как-то не сложилось. Пришлось познакомиться во второй раз.
– Не понимаю я Ваших странных речей, Марина Александровна.
– А я – Ваших, Кирилл Александрович.
Мы рассмеялись. Потом я стала показывать покупки. В суматохе не заметила, как полетели на пол разноцветные кружочки.
– Пиво пила, значит?
– Угу…
– Ничего себе. Ты что… решила стать пивным алкоголиком?
– Наверно.
Карабаська затащила под диван один драгоценный кружочек, и я отчаянно пыталась вытянуть ее за хвост. Она орала и цеплялась когтями за палас. Противная кошка. Кирилл пришел с куском колбасы, и Карабаська пулей вылетела из-под дивана.
– Совсем свихнулась, Маринка. Все из-за какого-то придурка.
– У тебя все придурки, – огрызнулась я.
– Кстати, поздравляю тебя с праздником. Восьмое марта сегодня.
Тут я чуть не завыла в голос. Дело в том, что праздники я уже пять лет отмечала в гордом одиночестве. Все ссоры приходились на праздники. Но мы с Андреем даже не ссорились. Брат посмотрел на меня и спросил:
– Давай, останемся дома?
– А как твоя Яна?
– Она дежурит в больнице. Не повезло.
– Ага… Значит, это для тебя не такая уж большая жертва.
– Нет, как видишь. Я только заеду к ней, цветы подарю.

И он ушел на кухню к Карабаське, оставив меня одну в комнате среди рассыпаных крышечек и помад…Я подумала, что было бы неплохо, если бы и мне он подарил цветы. Потом похвасталась бы подружкам, не сказала бы, что они от Кирилла… Где был Андрей, я не знала. Решила позвонить ему. В аэропорту меня не посетила эта идея, но я была пьяна. Никто мне не ответил, я набирала номер несколько раз – только длинные гудки. Ну и ладно, в свои двадцать с небольшим я еще не была потеряна… вот только вопрос – для чего?

  Кирилл собрался и ушел к Янке в больницу. Я осталась одна. Прошлась по квартире, потягиваясь. Голова гудела. Делать было абсолютно нечего. Неожиданно позвонила мама.
– Привет, Мариш. Как Австралия?
– Хорошо. Сказка, – ответила я, хотя была в Новой Зеландии, но маме вряд ли это было бы интересно.

   Мы вежливо поздравили друг друга с праздником, поболтали еще немного и попрощались. Про Андерея она ничего не спросила, хотя видела меня с ним несколько недель назад. Она тогда приехала в аэропорт со своим новым мужем, третьим по счету.

   Отец ушел от нас, когда мне было лет десять, и я его плохо помнила. Он переехал в Питер, там женился, у него родились две дочери. В общем, мне до него не было никакого дела, да и до матери, на старости лет вдруг решившей наверстать упущенное, тоже. Мы жили с Кириллом в квартире вдвоем. У нас появилась Карабаська, мы мечтали о кошке с детства, но у мамы была аллергия на кошек. Я думала, что у мамы возникала аллергия, когда она видела живое и движущееся, в том числе и нас с Кириллом. Однажды я слышала, как она говорила подруге, что мы испортили ей жизнь: не дали написать докторскую. На нас возлагались большие надежды, но мы не оправдали ожиданий нашей честолюбивой мамы. Я не стала поступать в аспирантуру и работала в туристической компании. Кирилл с трудом заканчивал институт. Каждый год он покупал курсовые работы – какая тут диссертация? Нам мамины таланты по наследству не предались, она была разочарована: неудачные получились дети.

   Кирилл вернулся около пяти вечера. С цветами. Я сделала несколько салатов, поставила фрукты, и мы сели за стол. Через некоторое время приехали друзья брата и привезли ящик пива.
– Черт, вы не могли купить вина? – я выругалась.
– А что?
– Не могу видеть пиво.
Но через полчаса я уже обучала всю компанию правильно открывать бутылки. Показывала им свои новозеландские трофеи.
– Пивной алкоголик,- ворчал Кирилл.
Потом кто-то включил музыку на полную катушку, я представила, как мои соседи достают беруши, они давно сообщили мне, что приобрели их.

   Я решила еще раз набрать телефонный номер Андрея. Мне было обидно. Не столько из-за десятидневного пивного запоя, который оказался напрасным, сколько из-за любви, не успевшей начаться. Февраль был такой весенний, что хотелось танцевать, когда я шла к человеку, не встретившему меня в марте. Что могло случиться за время моей командировки? Мне приходили в голову мысли только о коварных блондинках, выглядевших, как модели. Ну не умер же он! Хотя кто его знает? Мне становилось тревожно. Никто не отвечал. Я постояла возле телефонного аппарата, пытаясь его загипнотизировать и напевая: «Позвони мне, позвони» – что совсем непростительно для двадцатитрехлетней девушки… И телефон вдруг издал слабое блеяние. Тихий голос – его голос:
– Здравствуй, Мариша!
– Привет, – я пыталась сдержать волнение.
В тот момент я готова была услышать что угодно: от «я женился на принцессе» до «ты мне надоела»
– Я в больнице.
– Как?
– Порезали немножко.
Я не поняла:
– Что случилось?
– Я ставил машину в гараж, сзади набросили удавку, потом кололи ножом.
– А я пиво пила, – пробормотала я растерянно.
Слабый смех раздался в ответ.
– Я не могу долго говорить. Я звоню с поста медсестры. Ты не могла бы ко мне приехать? Я понимаю, что не имею права об этом просить, потому что мы мало знакомы, но…
– Да-да… Я приеду. Приеду. О чем речь?
Он объяснил мне, как проникнуть в его палату, и я решила ехать на следующий день прямо с утра.

   Весь вечер я проревела в своей комнате. Кирилл и его друзья не могли меня оттуда выманить. Так и заснула в одежде и при макияже. Утром, почесывая щеки, я побрела в ванную, остановилась от того, что запах кофе вернул меня в мир, более реальный, чем сегодняшний. Когда мы жили с отцом и матерью, отец привозил из командировок коричневые зерна, потом мама молола их на ручной кофемолке, и аромат неведомых стран проникал в нашу самую обычную квартиру. К нему примешивался запах сигарет… Кирилл сидел на кухне, пил кофе и держал в руках сигарету – не курил, а смотрел, как столбик пепла нарастает.
– Сейчас упадет!
– Ну и пусть. Доброе утро. Что вчера случилось?
Вот и все… после его вопроса иллюзия мира, оставшегося в прошлом, разрушилась, и я, задыхаясь, рассказала брату о том, что произошло с Андреем. Он молча выслушал мой монолог.
– Я поеду к нему. Только надо что-то приготовить? Что рекомендуют при потере крови? Печень, шоколад? Сходи и купи, – я достала из своего тощего кошелька несколько мятых купюр.
Он взял деньги и начал собираться.

   Кофе уже остыл. Пить его было невозможно. Тогда я поставила кружку в микроволновку, кофе вылился на тарелку.
– Ну и что мне теперь делать?- спросила я вслух. Карабаська подозрительно посмотрела на меня.
Пришлось снова варить кофе.

   Потом, не дождавшись брата, я положила в большую сумку почти все, что было в холодильнике, и отправилась в больницу. Кириллу оставила записку: «Свари печень, прокрути ее на мясорубке. Достань масло из холодильника. Больше ничего не делай. Марина».

   По городу брела, как потерянная, цепляясь взглядом за знакомые вывески, складывала буквы в слова. Ночью немного приморозило, и ветер покачивал хрустальные ветви деревьев. Улицы как будто прощались со мной навсегда. Нет, неправда, тогда я вернулась с того света. И все вокруг было мое. Наш самолет чуть не разбился над океаном, поэтому я была пьяна, когда прилетела. Я боялась смерти. Но смерть бродила где-то здесь. Человек, в которого я еще даже не успела влюбиться, вдруг стал близок мне. В один и тот же момент мы были на той грани, что отделяет этот мир, пусть по-весеннему мало похожий на реальный, от мира «нет». Там ничего нет. Я это точно знала. Если бы я перешла границу, меня бы даже никто не нашел, черт возьми. Я сидела не на своем месте. Меня бы не опознали. Я медленно подошла к автобусной остановке. Закурила сигарету, которую стащила у брата.

  Мы встречались три недели до моего отъезда, но мы были везде вместе. Каждый вечер и почти каждую ночь. Все так быстро закрутилось, что мне было трудно остановиться. Мне хотелось вечно жить в весеннем феврале с ощущением – знанием – того, что скоро я буду любить… или я уже тогда любила?

   В больницу проникнуть оказалось не так уж трудно. Я отдала какой-то бабульке шоколадку, купленную по дороге, поднялась на второй этаж. Нашла палату Андрея, дверь была открыта. Я вошла, поздоровалась и назвала его фамилию.
Мужчина, к которому я обратилась, спросил:
– Я так изменился?
Это был он. Я даже не узнала его. Дело не в том, что он был бледен, у него изменился взгляд, выражение лица. Я подошла к нему, села на краешек кровати и погладила его по небритой щеке.
– Я здесь. Все будет хорошо.
Я говорила что-то шепотом, всякую чушь, другие мужчины вышли из палаты, деликатно прикрыв за собой дверь. Мы плакали и обнимались. Я даже не знаю, сколько нежных слов я тогда нашла для него, обычно я довольно цинична. Мы никогда так не разговаривали прежде. Я рассказала ему, что только какой-то счастливый случай позволил мне долететь до него:
– Сейчас болталась бы на дне океана… Кто бы к тебе пришел?
Он смеялся и говорил, что этого не могло произойти, потому что он думал обо мне. Даже в бреду вспоминал меня.
– Теперь моя мать знает, что у меня есть девушка по имени Марина.
Я надолго запомнила этот час. Много лет его вспоминала как самый лучший в моей жизни. Самый лучший и самый страшный. Потом я ездила к нему по два раза в день. Он ругал меня за то, что я трачу много денег на продукты. Я оправдывалась, врала, что мне дали премию, но на самом деле, никакой премии не было, наоборот, мне пришлось взять отпуск без содержания, и мы с Кириллом были на грани финансового краха.

   Когда Андрею стало лучше, я привезла ему эти чертовы пивные крышки, из-за которых чуть не спилась в Новой Зеландии. Он уже мог ходить, и мы курили с ним на лестнице. Там же он прижимал меня к себе, мы целовались так отчаянно, как будто в последний раз в жизни. Иногда кто-нибудь открывал дверь на лестницу, но тут же ее захлопывал. Мы смеялись. В один из таких дней Андрей сказал:
– Тут вчера жмурика привезли. Тоже с ножевыми ранениями. Он ночью умер. Сидит сейчас в каталке в коридоре. Хочешь посмотреть?
– Нет уж. Спасибо, – ответила я.
Я никогда не могла смотреть на мертвых. Тело есть, а человека нет. Но жмурика я увидела, когда выходила из больницы. Его переместили в другой конец коридора. Посиневшее лицо. Голова, закатившаяся назад. Меня чуть не вырвало. Почему они его даже не прикрыли, черт? Вот так мог лежать и Андрей.

   Вечером я рассказывала об этом Кириллу и Янке. Та объясняла, что такого не может быть, она работала медсестрой.
– Как не может быть? Я сама видела.
– Всем известно, что у тебя богатое воображение, – поддержал Янку Кирилл.
– Да ну вас к чертям собачьим, – я допила чай и отправилась спать, каждое утро мне приходилось рано вставать, чтобы отвезти завтрак Андрею.
Я привыкла к такой жизни за две недели, поэтому, когда Андрей сообщил, что его выписывают, я даже растерялась, потом обрадовалась: «Наконец-то мы сможем побыть одни. Пусть даже ничего не будет, но никто не увидит случайно, как мы целуемся». Я хотела ему сказать это, но промолчала, и он спросил:
– А почему ты расстроилась?
– Я не расстроилась.
– Нет, я видел… Подожди, – Андрей задумался, – ты привыкла играть роль доброй девочки, моей мамочки заботливой, так?
– Не так. Глупости все это, – я не хотела продолжать разговор.
Тогда я быстро ушла, но пообещала приехать уже к нему домой на следующий день.
– Только ничего не привози, Марина, – попросил он.
– Почему?
– Я и так тебе должен кучу денег.
– Ничего ты мне не должен, – я разозлилась.

   Дома меня ждало очередное расстройство: пропала хулиганка Карабаська. Я сто раз ее материла, но теперь мне стало жалко кошку. Кирилл обшарил подвалы всех домов в нашем дворе, но Карабаську не нашел. Мы с горя напились. Достали бутылку дорогого вина, купленную ко дню рождения Янки. Всю ночь бродили по окрестностям и дико орали:
– Где ты, Карабася?
Кто-то хотел позвонить в милицию, но мы вовремя смылись в другой двор.
Рано утром позвонила мама:
– Алло, где вы шлялись всю ночь оба?
– Карабаську искали, – спокойно ответила я.
– Я вам звонила-звонила. Мне нужен Кирилл и твой молодой человек… Как там его … Андрей зовут?
– Ты чего, мам?
– Мы ремонт собрались делать, мебель надо передвигать…
– А-а, ну Кириллу я скажу, а вот молодой человек кактамего не в состоянии.
– А что с ним?
– Да понимаешь, мам, его зарезали, – почему-то злорадно сказала я.
– Как? Он умер?
– Да, надеюсь, это – уважительная причина не явиться к тебе?
– Ты бы так не шутила лучше.
– Постараюсь.
– Позови Кирилла.
– Он спит.
– Разбуди, – она была настойчива, как всегда.
– Не хочу, – ответила я и положила трубку. Телефон еще раз проблеял, потом я отключила его.
Из комнаты вышел заспанный Кирилл:
– С кем разговаривала?
– С мамой.
– Ей что-то нужно?
– Мебель перенести. Она просила, чтоб ты приехал… с Андреем.
– С Андреем? – переспросил удивленно брат.
– Ну да…
– А она ничего не знает?
– Нет.
– Но ты же с ней разговаривала на той неделе, кажется…
– Ну и что? Она не интересовалась. Ей, собственно, нет никакого дела до моей личной жизни. Она вообще меня не замечает. Она даже ничего не сказала, когда я покрасила волосы.
– Просто тактично промолчала, – ехидно заметил Кирилл.
– Будешь ей звонить?
– Да.
– Я телефон отключила. Позвони ей, когда я уеду к Андрею.
– Хорошо. Пошли кофе пить.
Мы сидели на кухне и болтали о том, что весна в этом году затянулась, что деньги заканчиваются, что Карабаська еще, возможно, вернется. Кирилл  включил телефон, потому что я ждала звонка от Андрея. Он должен был позвонить из дома, но телефон молчал. Наконец, я позвонила сама. Трубку сняла женщина:
– Вы, наверное, Марина?
– Да.
– Я мама Андрея, Ольга Александровна…
Я пробормотала что-то вроде «очень приятно»
– Он сейчас в душе. Скоро выйдет. Вы подождете или перезвоните?
Потом в трубке прошуршало:
– Привет, Марина, – произнес голос Андрея.
– Ну вот ты и дома.
Мы помолчали…
– Приезжай. Я привык, что ты приезжаешь с утра, а уже час дня.
– Хорошо, жди. Целую.
Я положила трубку.
Кирилл вопросительно посмотрел на меня.
– Поеду я.
– Угу… Карабаську я один сегодня ночью буду искать?
– Да плюнь. Вернется.
– Я надеюсь, мне хотя бы тебя не придется искать, – пошутил он.
– Надейся. И позвони маме, а то она нас достанет.

   Весна затянулась. Я вышла во двор и увидела все те же деревья с хрустальными ветвями. Время как будто замерло, в мире, который существовал вне меня, никаких премен с февраля – с того дня, когда мы познакомились с Андреем на презентации компании, где я работала – ничего не изменилось. Я даже не могла догадаться, почему. Лишь спустя несколько лет, вспоминая ту весну, я решила, что она затянулась для нас: слишком мрачным было начало нашей любви, слишком быстро кто-то подменил сценарий. Пока я ехала в метро на другой конец города, я чувствовала, что там – в небольшой двухкомнатной квартире – меня ждут.
   С матерью Андрея я столкнулась в дверях. Она вежливо поздоровалась второй раз за день, взглянула на сына и сказала:
– Вы там смотрите… поосторожней.
Я заверила ее, что все будет в порядке, но через полчаса мне самой уже стало страшно. Мы лежали в постели, и то, что со мной происходило в этот вечер, вряд ли когда-нибудь случится. Ночью мы, уставшие, сидели на ковре, пили вино маленькими глотками и целовались в перерывах. Глоток вина – поцелуй.
– Я так долго ждал, – несколько раз шептал мне Андрей.
Но мне почему-то было не по себе. Я пыталась говорить о чем-то менее романтичном. Например, о кошках. Получалось невесело, потому что разговор переходил на Карабаську.
– Янка, подруга Кирилла волнуется. Кирилл целыми днями обычно занят только ей: привез-отвез, сейчас у него проблемы поважнее, – смеялась я.
-Кошку ищете?
-Ну да… Это серьезно. Она же член семьи.
Но надолго отвлечь его мне не удавалось. Уснули мы только под утро. Так и спали – прямо на полу – раздетые.

   Часов в восемь утра раздался звонок. Мать Андрея проверяла: живы ли мы еще. Поскольку мы оба даже понятия об этом не имели, то ответ был неопределенным. Она пообещала приехать через час, я быстро умылась и отправилась домой. Андрей уговаривал меня остаться. Мне было жаль уезжать от него: он провожал меня – такой худой и бледный.

   Через час я была дома. Кирилл шепотом сообщил мне еще в коридоре:
– Мадам вернулась. Нагулялась. Спит на диване. Вся чумазая.
– Кто? Мама? – я ужаснулась.
Кирилл громко засмеялся:
– Кошка, дура!
Я пробежала в комнату и увидела наше сокровище. Самое обыкновенное – серое в полосочку. Сокровище растянулось на диване, от него воняло помойкой, но морда была довольная. Похожая на ту, что я видела сегодня в зеркале.
– Итак, Карабасиха, у нас с тобой началась веселая жизнь.
Кирилл уже варил кофе, и я, как наркоманка, пошла на запах.

   Карабаська проспала сутки. Я – чуть поменьше, вечером снова поехала к Андрею по привычке. Мне теперь нужно было с ним видеться два раза в день. Я удивлялась своей собственной привязчивости. Обычно я не нуждалась в постоянном присутствии мужчин, которых любила. Так проходили дни до начала апреля. Потом вдруг наступила настоящая весна. Растаял снег. Но мы все еще встречались только в квартире Андрея. Он сидел на больничном, но я-то знала, что с ним все в порядке. Я все еще не работала. Так что мы с Кириллом перешли на подножный корм. Все съедала Карабаська, поскольку обнаружилось, что она беременна. Мы ее баловали, как могли, но боялись предстоящего рождения котят. Я звонила своим подругам и узнавала, не делают ли кошкам аборты. Янка даже дала Карабаське какое-то лекарство, но та или выплюнула его, или оно на нее не подействовало.
– Хоть ты не беременна, слава богу, – повторял время от времени Кирилл, вопросительно поглядывая на меня.
– Да хватит уже меня сравнивать с Карабаськой! – орала я
– А чего? Она – хорошая девочка. Подумаешь, разочек залетела. Мы ее больше не выпустим на улицу, – обещал Кирилл.
Карабаська на улицу и не просилась.

   Когда я вышла на работу, на меня свалились чуть ли не все проблемы нашей фирмы. Я целыми днями щелкала по клавиатуре или носилась с бумажками из одного кабинета в другой. Начинался сезон отпусков. Люди звонили, приходили, заказывали туры. Иногда мне удавалось поговорить с Андреем. Встречаться мы стали только по субботам и воскресеньям. Мы по-прежнему все время проводили у него дома, потому что чувствовали себя уставшими, не хотелось никаких шумных сборищ.
– Как-то у нас с тобой все неправильно получается, – говорил Андрей.
– А как правильно? Работа…
– Весна, Марина, весна, – твердил этот чертов романтик.
– Слишком долго тянется эта весна. Две недели, которые ты провел в больнице, длились, как два года. Тяжко, – ответила я.
И тогда мы впервые поссорились. Он кричал, что я хочу подчинить его себе, что он мне ничем не обязан. Я никогда не говорила об этом. Может быть, я и думала, но не говорила. Черт, я потратила на него все деньги в марте. Я сама почти ничего не ела. К тому же мне еще было далеко до первой после отпуска зарплаты. Я так и не сказала ему об этом, но, видимо, было достаточно моих мыслей, он догадывался, и это угнетало его. Когда он получил свою зарплату, мы пошли в ресторан, но и там мы поссорились из-за какого-то пустяка. Ссорились мы везде. Даже в ванне устраивали друг другу скандалы, потом занимались любовью и забывали обо всем. Я привыкла к такой жизни. Мне иногда нравилось ругаться, и чем громче, тем интереснее… Я готова была к скандалу в любую минуту, и знала, что за ним последует.

   Это случилось в конце мая. Андрей позвонил мне в офис и предложил встретиться вечером в кафе. Я удивилась: почему не у него дома, но промолчала. После работы я отправилась туда. Он сидел в самом дальнем углу. В полумраке. Мне не понравился его взгляд с самого начала. Я подошла к нему:
– Почему мы встречаемся здесь?
– Садись.
– Я хочу есть.
– Заказывай.
Я полистала меню, выбрала что-то более или менее недорогое. Пока официантка записывала мой заказ, Андрей рассматривал меня.
– Хорошо выглядишь, – произнес он равнодушно.
Я улыбнулась в ответ. Мило, как могла, то есть я тогда подумала, что именно так мило улыбаются героини фильмов, когда они встречаются со своими бывшими возлюбленными. Мысль о бывших возлюбленных поразила меня.

   В общем, я оказалась права. Все было известно заранее. Андрей долго и занудно говорил о разнице в возрасте (двенадцать лет), раньше мы ее не замечали, о несовпадениях, о чем-то еще. Я спокойно ела. Потом встала, положила деньги на стол и сказала:
– Пока. Ты не хочешь привязываться ко мне. И ты знаешь, что я кое-что для тебя сделала…
– Это глупо, – замахал рукой он.
– Да, глупо. Вся жизнь – такой милый, глупый пустячок. Мы ее чуть было не лишились в один и тот же момент. А теперь хотим разминуться, чтобы не помнить об этом.
– Ты тоже хочешь расстаться? – удивился Андрей.
– Да,- ответила я.
Я соврала. Я не могла идти до дома. Мне казалось, что огромное темное небо обрушится на меня, ветер снесет меня с ног. Больше не будет встреч в маленькой квартире. Наша любовь так навсегда и останется странной, нам не вернуть и не остановить время. Весна заканчивалась. Я шла пешком две остановки. Потом спустилась в метро. Почувствовала себя овцой в стаде. Жизнь поразила меня своей обыденной спешкой. Раньше я не замечала лиц прохожих, меня не интересовало, как они выглядят. Я ехала по городу и знала, что кто-то ждет меня, моего звонка. Я была нужна Андрею, но мне не казалось это чем-то важным. Сейчас я нагло разглядывала лица людей, пытаясь найти в их глазах сочувствие. Так я и доехала до дома.

   Я не плакала, но Кирилл с Янкой как-то странно смотрели на меня. Янка осталась ночевать, и брат ни о чем меня не спросил. Он не спрашивал и на следующий день, потому что был занят дипломом. Две недели мы почти не разговаривали. А потом у Карабаськи родились три котенка. Я четыре часа не отходила от нее, каждый раз вздрагивала, когда появлялся маленький скелетик. Кирилл время от времени заходил на кухню, где в чемодане под столом лежала наша кошка, и спрашивал:
– Она не умерла?
– Нет.
– А котята? Какие-то они дохлые…
– Живы. Иди, пиши диплом. Я сама справлюсь.
– Ну ладно, если что – кричи.
Я засмеялась и вытолкнула его из кухни.
Котята были хорошенькие, рыженькие. Мы не утопили их.

   Однажды позвонил Андрей. Он, видимо, хотел помириться со мной, но мне было все равно, и я полчаса рассказывала ему о котятах. Он рассердился и бросил трубку. Больше мы никогда не разговаривали…

   Кирилл предложил оставить карабаськиных малышей дома:
– И будешь ты, как нормальная старая дева, жить с четырьмя кошками. Я-то когда-нибудь женюсь. Мне нужно, чтобы ты не была одинока.
– Кирилл Александрович, Ваш сарказм неуместен. У меня уже просят котят, я отдам их. Старой девой я не останусь.
– Сомневаюсь, – сказал Кирилл.
Я так и не поняла, в чем он сомневался: в том, что я не останусь старой девой, или в том, что я отдам котят.

   Я вышла замуж через два года. Хотя трудно сказать, что я любила своего мужа. Он оказался терпеливым и настойчивым. Ему нужна была я, причем неважно, с каким цветом волос. Карьера моя складывалась успешно. Кирилл тоже женился, но не на Янке, а на своей бывшей однокурснице, которая была безответно влюблена в него пять лет. Теперь мы жили отдельно. Иногда я скучала по запаху кофе по утрам, мой муж считал кофе наркотиком, и мы его не покупали. Карабаська однажды загуляла и пропала. Единственное, что осталось у меня от прошлой жизни – это любовь к протяжной весне; когда выдавалась такая, я тосковала. Имя Андрея я иногда встречала в газетах: он работал журналистом. Мне часто хотелось позвонить ему, но я потеряла его телефонный номер. В принципе, можно было его найти, но я не искала.

   В один из мартовских дней я сидела в своем кабинете и просто бездельничала. Смотрела в окно на деревья, покрытые тонкой корочкой льда. Почему-то вспомнилось, что давно уже ничего об Андрее не слышала. Тогда я решила поискать его в интернете. Набрала его имя в поиске, и то, что я увидела через несколько мгновений, поразило меня. С первой по шестую ссылку были списки погибших в авиакатастрофе под городом N. Я судорожно открывала одну ссылку за другой, и везде видела его имя. Потом дошла до заметки о московском журналисте, погибшем в авиакатастрофе. Значит, он все-таки перешагнул эту черту – между «да» и «нет»… Мелькнула параноидальная мысль о подмене сценария… Это я должна была разбиться тогда над океаном. Я вспомнила наш нелепый разговор в кафе… Тогда казалось, что жизнь закончилась. Неправда, для меня она только начиналась.

   Я вернулась домой и разревелась. Я плакала о нем второй раз. И горько было потому, что воспоминания о той протяжной весне теперь принадлежали только мне. Его больше нет. Нет – это нет. Нет – это навсегда.

Из точки А в точку В

За одно мгновение до сна не знаешь, где ты находишься: в сумасшедшем Амстердаме, в баварской деревушке, бредешь ли по тихим улочкам старой Риги или танцуешь самбу на карнавале в Рио-де-Жанейро. Мысли путаются – и уже не догнать их. Они ускользают, как волны океана. Тише, малыш, я далеко, но я всегда с тобой… Странным образом вещи превращаются в слова. Год назад в Греции худенькая девочка купила маленькую статуэтку: мальчик в длинной рубашке прислонился к материнской руке. «Я всегда с тобой». Эта покупка стала точкой отсчета ее любви, возникшей через год после рождения ребенка. «Я всегда с тобой». Слова как будто стали гипсовым слепком, напоминали ей о вине, о той неприязни, что она испытывала к сыну в первые месяцы после его рождения. Ночью они спали в обнимку, и спокойны были сны малыша.

   За одно мгновенье до пробуждения уже забываешь сны, которые крутятся всю ночь, затягивают, как карусели и аттракционы в Луна-парке… Павлуша спит и посапывает. Он немного простыл, перекупался в озере, дыхание тяжелое. Лара вспоминает сон, почему-то в этот раз мучительно хочется вспомнить то, что приснилось ночью, но сон ускользает. Она думает о том, что стоит вернуться к началу: к мыслям, которые волнами подкатывали за секунду до темноты и красных кругов, осветивших ночное небо… Куда привело ее долгое пестрое путешествие? К одиночеству. Из точки А в точку В…

   Лара не любит просыпаться. Лара не любит одиночество. Лара не любит вставать с постели… Квартира завалена бумагами, порванными детскими книжками, стены украшены «наскальной живописью» Павлуши. Лара проходит на цыпочках, потягиваясь, ей хочется снова уснуть. Или уйти в ту жизнь, которая была до затянувшегося ночного кошмара со скороспелым замужеством, ребенком, которого она родила, потому что боялась сделать аборт, болезни после родов, потерянной стабильной работы, развода, случайных явлений человека, любимого когда-то ею, любившего ее, не выдержавшего, не задержанного, не остановленного. Разве можно остановить жизнь, изменить ее законы? Ничего не изменишь, не зароешься в глину, чтобы потом выйти и освободиться от налипшей грязи, окунувшись в реку. Не забыть. Не уйти. Не пробежать сквозь растущее «ненавижу»… А время не ползет, оно проносится скорым поездом, рассекая настоящее, которое через секунду станет прошлым. Но только не здесь. Не в Ларином доме.

   На кухне из окна виден парк. Который день подряд спешит высокая женщина с длинными каштановыми волосами, не останавливаясь и не оглядываясь назад. Раньше Лара никогда не замечала ее. Который день подряд звучит тревожная музыка, срывающаяся на последнем аккорде. Лара наблюдает за тем, что происходит вокруг нее, вне ее пространства, и понимает, что если время остановилось, то это значит лишь то, что кто-то перепутал расписание ее жизни, она никогда не останавливалась. Она спешила. Приезжала из одной командировки, и, не успев достать вещи из сумки, накидывала ее снова на плечо, бежала, ловила такси – только бы не опоздать.

   Павлуша спит. Лара варит кофе. В тот момент, когда она тонкими пальцами крошит зефир в маленькую чашку, из точки В в точку А движется автомобиль. Лара пытается вспомнить свой сон. Ей кажется, что сегодня она снова вырвется, станет частью мира, и ей страшно. Что-то беспокойное было в этом сне. Из точки А в точку В движется автомобиль, или наоборот. Она рассматривает книгу в зеленой обложке и отвлекается от навязчивой фразы, от мыслей о времени, но, пролистав несколько страниц, вздрагивает: «Если бы птица знала определенно, о чем она поет, зачем поет и что – в ней – поет, она бы не пела.
Она утверждает в пространстве точку своего тела, она бессознательно возвещает о том, что следует своему назначению. Необходимо, чтобы она пела в такой-то час», – Лара отбрасывает книгу и закрывает глаза.

– Лала! А Лала! – это Павлуша в голубой пижаме с дельфинами…
– Проснулся? – Лара улыбается и берет зажмурившегося от счастья ребенка на колени.
Павлуша притягивает к себе книжку, ищет картинки, откладывает в сторону.
– Сейчас будешь йогурт есть, – говорит Лара.
– Кофу! – кричит ребенок.
– Кофе нельзя. Маленький еще. Есть сок.
Павлуша соглашается на сок, но с сожалением рассматривает белые зефиринки в маминой кружке.Лара пытается вспомнить сон, напевая:

Завтра новый день придет,
может, что подарит нам,
может, отберет.
***

   Олега раздражала эта музыка. «Авторадио» крутило свою любимую группу по полной программе. Его в последнее время многое раздражало. Жена твердила о кризисе среднего возраста: как никак скоро сорок. Сорок – страшная цифра. Сорок лет он путешествовал по стране, сначала с родителями-военными, потом один. Вот уже двадцать лет он жил в одном городе, но тяга к путешествиям осталась. Он проехал на автомобиле почти всю Европу, не останавливаясь в любимых туристами отелях, он выискивал рестораны с большими окнами с видом на закат, и никто не мешал ему беседовать с красивой женщиной. Красивые женщины… Он даже не помнил, сколько их было. Все одного типа: яркие, с блестящими тенями на веках. Лица у всех похожи… Имена не были важны.

   Пожалуй, впервые за многие годы он отправился в тот город, где закончил школу. Итак, из точки В в точку А. Простая задачка, в каждом учебнике можно найти такую. Между В и А – триста шестьдесят километров. Автомобиль движется со скоростью сто километров в час. Сколько времени потребуется водителю, чтобы достичь точки А? Двадцать лет. Олег усмехнулся и прибавил скорость.

Завтра на базаре я украду копеечку
И на ту копеечку накуплю конфет…

   Вырубить к черту это радио. Он достал диск. Теперь он мог слушать свои мелодии. Радио создано для идиотов. Олег думал о неотложном деле в городе А и о времени. После встречи у него останется несколько часов, чтобы найти в старом районе двор-колодец, почему-то еще в конце тридцатых годов названный “дворянским гнездом”. Там жила сумасшедшая Эля. Олег закурил, посмеялся над собственной сентиментальностью. Он искал ее. Он знал, что когда-нибудь встретит эту девочку. Интересно было бы посмотреть на Эльку-оторву, с глазами, обведенными черным карандашом, Эльку, которую запросто выгнали бы после восьмого класса за блядство и прогулы, но почему-то побаивались ее матери, работавшей простой секретаршей в школе, где они учились. Увидеть Эльку-звезду, мелькнувшую в ресторане, где отмечали юбилей отца Олега. На ней было умопомрачительное платье с люрексом, которое сейчас показалось бы забавным. Время все портит, оно превращает красавиц в смешных кукол даже в воспоминаниях. Нет, пожалуй, гораздо интереснее то, как она отреагирует на него. Олег изменился.
***

   Лара надевает на Павлушу майку и шорты:
– Сегодня опять жара. Погуляем до обеда. А потом выйдем часика в четыре. Ты поспишь?

– Да.

Павлуша на все согласен. Он любит выходить во двор, там его встречают старушки и протягивают конфетки. Мама никогда не дает ему конфеты. Сердится на соседок.
– Лала, погуляем долго-долго, – просит малыш.
Лара смеется: сын не называет ее мамой, только Лалой.

   Они выходят на улицу. Жаркий месяц июнь осыпает двор тополиным пухом. «Хоть бы дождь прошел!» – вздыхает Лара. На скамеечке напротив подъезда сидят две старушки в сарафанах, вылинявших после многократных стирок до состояния одежды близнецов из бедной семьи. Ситец был изначально разный, но у обеих бабушек мелкий цветочек почти слился с фоном – когда-то небесно-голубым, теперь серым. Лара и Павлуша проходят по кругу несколько раз, останавливаются возле качелей. Павлуша привычно забирается на сиденье, Лара вдыхает тополиный пух, ругается про себя, раскачивает Павлушу. Через час они, уставшие, взмокшие от пота, возвращаются домой: вверх по лестнице четыре ступеньки, пролет, еще девять, пролет, снова девять – и Лара открывает дверь квартиры: «Хорошо, что дом кирпичный, не нагревается за день!»

   После обеда Павлуша ложится спать, а Лара садится за переводы. Постукивает клавиатура. Впереди два часа спокойной работы. Если уложиться в полтора, то можно будет вымыть пол. Она улыбается статуэтке. «Я всегда с тобой», – шепчет Лара. Она не любит одиночество. Ей почти не с кем стало разговаривать. Только с Павлушей. Иногда с клиентами, когда она отдает им переводы, договариваясь об оплате. С бывшим мужем разговор всегда немногословен: несколько фраз, деньги в карман халата – и проваливай. Он ругается, требует позвать сына, но Лара подталкивает его к двери, она боится его визитов.
***

   Олег закончил все свои дела к четырем часам дня и отправился на поиски «дворянского гнезда» – колодца из старых домов – внушительных на вид, с колоннами и статуями. Они предназначались для райкомовских деятелей и администрации крупного завода. Когда-то Элькина мама умудрилась туда переехать из полуразрушенного дома.

   Олег немного покружился по району, и, наконец, его серебристый Сааб заехал во двор, где он надеялся отыскать Эльку. Бабушки на лавочке с удивлением рассматривали незнакомый автомобиль. К ним и обратился Олег. Но одна из них сделала вид, что не расслышала, вторая завела долгую беседу, допрашивала: кто он и откуда. «Блядь энкэвэдэшная», – Олег махнул рукой и подошел к мальчишкам, вертевшимся возле «тарзанки».

– Парни, знаете тут такую Элю? Она красивая. За ней раньше каждый день приезжали на дорогих машинах. На разных машинах. Высокая такая. Когда-то училась в английской школе.
– Взрослая или девчонка? – спросил один из пацанов.
– Взрослая.
– Так это… В шестой квартире одна живет. Точно училась в английской. Только она одна совсем с ребенком, – ответил один из мальчишек.
Другой, постарше, засомневался:
– А может, не она. Вроде, не Эля ее зовут…
– А как? – спросил Олег.
– Сын у нее маленький. Вроде, Лала говорит. Не знаю. А когда училась-то?
– Давно. Меня младше немного.
– Ну, может, и она, хотя я не знаю. Когда она здесь жила?
– Да, давно, когда в школе учились. Может, мать ее еще здесь?
– Так у нас все новые. Бабки только живут здесь всю жизнь, ну они типа ничего не помнят. А эта из шестой точно здесь уже жила, когда мы переехали. Муж у нее был, потом развелись, что ли…

   Олег осмотрелся. Вокруг были те же дома, что и двадцать лет назад. Ветер поднимал горстями вату тополиного пуха и разбрасывал ее по двору. Он не мог вырваться за пределы колодца. Возле автомобиля столпились мальчишки помладше, заглядывали внутрь. Он не отогнал их, не подошел к машине. Ему было страшно встречаться с женщиной со странным именем. Хотелось, чтобы это была не Эля. Элька не могла всю жизнь прожить в замкнутом пространстве. Элька умела танцевать, кружась, не останавливаясь. За ней приезжали, ее любили. Она, наверное, уже не здесь. Он медленно побрел к подъезду. Поднялся и позвонил в дверь.
***

   Лара как раз домывала пол в коридоре, когда раздался звонок. Она, не выпуская тряпки из рук, подошла к двери и посмотрела в глазок. Незнакомый мужчина в сером костюме стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Вам кого? – спросила Лара хриплым голосом.
– Эля?
– Нет, здесь таких нет.
– Мне сказали, что здесь живет женщина, которая могла бы быть Элей.
– Я не Эля.
Неожиданно Лара открыла дверь, словно желая показать, что она никак не может быть Элей. Олег покачал головой:
– Да, глупо было надеяться, что я найду Элю.
Лара молчала, незаметно опустила тряпку на пол, и подумала о том, что выглядит нелепо в старых джинсах и майке с дурацкой надписью «Отвяжись!» – в ней только пол мыть.
   Олег улыбнулся виновато и спросил:
– Девушка, а может, Вы знаете Элю? Она училась в английской школе, два квартала отсюда. Красивая такая. Глаза ярко-зеленые. Высокая очень. У нее мама работала секретарем в школе.
– Я училась там. Никакой Эли не знаю.
– Она жила еще в «дворянском гнезде», здесь, в этих домах. За ней потом, говорят, приезжали каждый день на разных иномарках. Каждый день на разных.
– Ну, такое явление я бы запомнила. Нет, точно не помню. Вы, скорее всего, что-то перепутали. Здесь нет таких.
– А Вы давно здесь живете?
– Лет десять, а что?
– Десять лет… Да, она могла перехать. Но может, мать ее хотя бы здесь живет?
– Не знаю. Я здесь почти никого не знаю, – ответила Лара.
Из спальни вышел Павлуша, заныл.
– Не выспался, – вздохнула Лара и взяла сына на руки.
– Извините, – тихо сказал гость.
Они попрощались, Лара закрыла дверь. Уныло взглянула на недомытый пол. Мужчина держался спокойно, но сразу было понятно, что ему важно разыскать неведомую Элю. Лара усмехнулась. Вспомнились все истории о встречах с первой любовью, некогда ею прочитанные или услышанные. Самой ей никогда не хотелось в прошлое, только – в будущее, хотя, и движение в прошлое – все-таки движение.
Павлуша ушел на кухню. Ел печенье, запивал соком и листал книгу Поля Валери:
– Лала, почему здесь нет калтинок?- капризно спросил он.
– Это книжка для взрослых.
– А взлослым не нужны калтинки? Совсем-совсем?
– Взрослым… А кто их знает этих взрослых? – засмеялась Лара. – У них совсем другие развлечения.
– Да. Мне нужны калтинки.
– Я знаю. Вечером мы почитаем книжку с картинками. А сейчас снова пойдем гулять. Только Лала накрасится и переоденется.
Павлуша улыбнулся.
***

   Олег сбежал по лестнице вниз. Он не был разочарован, скорее наоборот… Вместо Эли, его встретила уставшая девочка, неприметная, совсем другая: серые волосы, стянутые в хвост, вылинявшая одежда. Глаза у нее, правда, были красивые: большие, грустные, как будто в них притихла печаль, спрятанная за внешней сдержанностью и немногословием. Как будто в них застыла непропетая колыбельная одиночеству.

   Во дворе никого не было. Бабки в одинаковых старых платьях пропали. Только поземка тополиного пуха и тарзанка, раскачиваемая ветром, создавали видимость жизни.

   Олег выбежал из «дворянского гнезда», в небольшом магазине за углом купил бутылку пива, хотел выпить в машине, но передумал. Вернулся к тому подъезду, из которого вышел несколько минут назад. Сел на лавочку. После выпитого пива появились сомнения в реальности всего происходящего. Казалось, что этот двор остался в прошлом. И он вернулся сюда ждать Элю. Но неожиданно из подъезда вышла молодая женщина с мальчиком.

– Лала, мы идем на качели? – спросил ребенок.
Олег удивился. Лара изменилась за несколько минут. Лекое шифоновое платье, серебристо серое, волосы разлетевшиеся по плечам. Лара улыбнулась ему.
– Вы все ждете свою Элю?
– Да, наверно, – усмехнулся Олег.
– Меня зовут Лариса, Лара.
Олег представился. Лара с малышом сели на скамейку напротив. Они заговорили о своей школе. Оказалось, что Олег был старше Лары на десять лет. У них были одни и те же учителя. Потом он спросил о секретаре. Лара не помнила, кто был секретарем, когда она училась в школе…
– И Элю Вы не помните. Я не знаю. Приехал. Думал, может, она со мной уедет.
Он снова начал описывать Элю. Лара почти не понимала смысла его слов. Это была далекая мелодия. Она пыталась вспомнить, где она уже слышала что-то подобное. Усмехнулась: ее бывший одноклассник подарил на рождение Павлуши коляску и принес связку писем, которые писал ей, когда им было по пятнадцать. И неожиданно она увидела так отчетливо, словно это было на самом деле, светловолосого мальчика, вихрастого, непричесанного, с обгрызанными ногтями. Всего минуту назад на скамеечке напротив сидел представительный мужчина, уверенный в себе. Все пропало, и Лара почувствововала, что и она изменилась. Лара смотрела на Олега с усмешкой: «Что же тебе нужно от меня? Кто ты такой?»…

   Лара отвлеклась, и не заметила, как Павлуша оказался у тарзанки. Неожиданно мысли ее вернулись к дому, к статуэтке. «Я всегда с тобой!». Лара увидела, как ее сын пытался допрыгнуть до прекладины.
– Стой, Павлик! Не смей туда забираться! – вскочила она и побежала к сыну.
Когда они вернулись к подъезду, Олег встал и начал с ей прощаться. Он просил Лару передать привет Эле, если они когда-нибудь встретятся. Лара была уверена, что никогда в жизни Эли не увидит, но ответила:
– Хорошо, передам.
– Я поеду домой. Надо успеть до ночи.
– А вы откуда? – удивленно спросила Лара…
Олег ответил.
– Ого, ехать-то далеко. Что-то мы с Вами разболтались. Но сейчас поздно темнеет. Мы пойдем.
– До встречи, – сказал Олег.

   Лара с Павлушей вошли в подъезд. Все, как обычно: вверх по лестнице четыре ступеньки, пролет, еще девять пролет, снова девять… Но на последней ступеньке Лара споткнулась. У нее закружилась голова, и она медленно опустилась на пол. Павлуша растерянно смотрел на нее. Лара не замечала сына. Только красные круги расходились перед глазами, мелькнула мысль: «Надо было остановить его. Кого?» Лара медленно поднялась, стараясь не терять равновесия, дошла да дверей, совсем забыла о Павлуше, молча следовавшем за ней. Открыла дверь. Пнула тряпку, которую так и не успела убрать из коридора.

– Будем ужинать, Павлик?
– Да. Кофу.
– Нет. Кофе на ночь не пьют. Сейчас мы с тобой сделаем окрошку. Ты знаешь, что такое окрошка?
– Нет.
– Хорошо, я покажу тебе. Садись рядом.
Лара резала овощи. Павлуша спрашивал, как они называются. Для него все было новым и неизвестным. Все, что казалось привычным для взрослых. Лара разговаривала с Павлушей, но снова пыталась вспомнить свой сон, он по-прежнему ускользал, оставляя лишь красные круги на ночном небе.
***

   Из точки А в точку В двигался автомобиль. Олег не сразу отправился домой. После разговора с Ларой он сел в машину, решил немного отдохнуть – и уснул. Проснулся, когда уже стемнело. Увидел, что в Ларином окне горит свет, хотел подняться к ней еще раз. Почему она смотрела на него, как некогда Эля, когда они разговаривали у подъезда? Странно… Впрочем, плевать на всю эту романтическую чушь. Он приехал сюда по делам. Дома его ждет жена. А Эля? Эля осталась там, куда уже не приедешь за несколько часов на автомобиле.

   Он выехал за город. На трассе почти не было машин. Снова дребезжала неприятная мелодия, но в этот раз Олег не выключил радио. Из точки А в точку В движется автомобиль со скоростью девяносто километров в час. Между А и В – триста шестьдесят километров. Сколько времени потербуется водителю, чтобы доехать до точки В?

   Он не доедет.

   В учебнике по математике – только цифры. Там ничего не написано об уснувшем водителе грузовика… Там нет ничего и о красных кругах, расходящихся по ночному небу.
***

   Лара проснется в четыре часа утра. Лара не будет вспоминать вчерашний сон. Сны – это мусор, который сбрасывает реальная жизнь в глубину ночи. Лара не захочет вспоминать их. Она пойдет в небольшую комнату, предназначенную некогда для прислуги, а теперь заваленную ненужным хламом. Она будет выбрасывать оттуда в коридор старые пластинки, школьные и студенческие тетрадки, дневники, большие стопки писем, черновики переводов. А когда рассветет, Лара по частям будет выносить все это на помойку. Павлуша проспит до десяти утра. В последний заход Лара впервые столкнется с женщиной в красном платье, за которой вот уже несколько дней она наблюдала из окна. Женщина закурит, глядя на Лару, а Лара попросит у нее сигарету. И прикуривая от ее зажигалки, Лара подумает о том, что никогда раньше она не видела таких ярких зеленых глаз.

Анна Болкисева

Родилась 4 января 1975 года. Училась в Лицее УрГУ, затем на филологическом факультете, год аспирантуры. С детства писала стихи. Есть публикации в поэтических альманахах и сборниках, в 1998 году вышла книга стихов "Баллада на честном слове". С 2002 года пишет прозу.

No Tag

Редакционные материалы

Грузинский блокнот #11. Шакалы поют
Автор: Татьяна Вольтская
17 декабря 2024 года
Грузинский блокнот #10. Украденная осень
Автор: Татьяна Вольтская
5 ноября 2024 года
Победители международного литературного конкурса «Внутри и вовне»
Автор: Дорогая Редакция
2 ноября 2024 года
VIII Международный Тартуский фестиваль имени В. А. Жуковского: поэтический обзор
Автор: Юлия Подлубнова
22 октября 2024 года
Грузинский блокнот #9. Пусть они будут живы
Автор: Татьяна Вольтская
1 октября 2024 года

Архивы

Стихи и музыка

00:00

• Любовь.Транзитная зона