164 Views
Мне он сразу не понравился, с первого взгляда показался отвратительным: высокий, худой, бледный, словно глист в обмороке. Весь какой-то взъерошенно-прилизанный, как воробей, которому крепко досталось от дождя с ветром, и злобной кошки, впридачу. Взгляд исподлобья — глаза щурит, кисти здоровенные, со вздутыми венами, причем он постоянно мучится, не зная куда их пристроить — к тому же, кисти его чересчур далеко от манжетов, и поэтому, хоть одет он явно в новое, недавно купленное, кажется, будто он донашивает свой старый детский гардероб.
Да еще и ужасный молчун.
— Меня зовут Снежана.
Он кивнул.
— А тебя как зовут? — спросила я.
— …
— Мальчик, ты что, глухой? Как тебя зовут?
— Семен Григорьевич.
Я рассмеялась, подумав, что он острит. Но оказалось нет, он был серьезен и по причине моего смеха — покраснел, а на его лошадином лице выступил пот.
— А фамилия?
— Кавуница.
— Как?
— Ка-ву-ница.
— Кавуница?
— Да. Кавуница.
Он не выказывал ни малейшего раздражения, отвечал на вопросы все тем же ровным тоном, с непременными беспомощно-вызывающими нотками обиженного, затравленного старшими ребятами мальчишки.
— А сколько тебе лет? — допытывалась я.
— А зачем тебе?
— Тю! Жалко сказать, что ли?
— Семнадцать.
— И уже такой высокий! Какой у тебя рост?
— А зачем тебе?
— Метра два будет?
— Метр девяносто четыре.
— Значит, к двадцати, метра два будет. Если ничего не случится, конечно.
— А что может случится? — заинтересовался он.
— Ну… На голову что-нибудь тяжелое свалится. После такого, бывает, рост замедляется. А то и вовсе…
— Что вовсе?
— Уменьшаться начнешь.
— Ты гонишь… — неуверенно сказал он.
— Нифига! Я на полном серьёзе!
— Гонишь ты! Я часто головой бьюсь. Особенно когда из автобуса выхожу. И все нормально. Расту вот…
— Превратишься в Туранчокса. Помнишь старый фантастический фильм? Там был карлик такой, Туранчокс. Все время говорил: “Я умён!”
— …
— Ну чего ты замолчал? Скажи: “Я умён!”
— …
— Какой ты необщительный… Вон, посмотри, как твой друг Юра мою Риту развлекает. А с тобой тоска одна!
— Фу-ух!
— Ну что ты вздыхаешь? Совсем не умеешь с девушками общаться! Кстати, у тебя есть девушка?
— Не знаю…
— Гы-гы-гы! Насмешил! Как это — “не знаю”?
— Я не уверен…
— Блин! Ну ты уника-ал!
В этот момент закончилась песня-медляк и Юра с Ритой, медленно кружившиеся на танцплощадке в “белом танце”, вернулись за столик.
— Слышь, Юр, — обратилась я к парню своей подруги, — ну что это у тебя за друг такой! Слова клещами не вытянешь! Совсем не умеет разговор с девушкой поддержать!
— Вот, Снежок, никто тебе не нравится! Сама ж попросила: “кого хочешь, только не Гену и не Сашу”. Было такое?
— Ой, Юр! Лучше б ты с Геной пришел! Он хоть и малость сексуально озабоченный, зато с ним по-настоящему весело!
— Блин, Снежан, сама ж говорила, что он целуется как медведь, и что у тебя губы после него синие.
— Уж лучше медведь, чем этот… — я окинула нашего общего друга взглядом, — чем этот… кузнечик.
— Богомол! — воскликнул Юра.
— Что?
— У него кликуха в классе — Богомол.
Лицо Семена, молча все это слушавшего, по цвету было как огнетушитель, висевший в углу, за его спиной. А его громадные кисти так и мелькали — то на стол, то под стол, то сплетет пальцы, то расплетет, то пепельницу по столу подвигает, то вывернет ладони кончиками пальцев к себе, да под ляжки засунет, прижав к стулу.
— Ну что ты руки-то прячешь, Семен Григорьевич, — снова взялась я его поддевать, — обнял бы меня, что ли… Или я тебе не нравлюсь?
— Нравишься.
— Так ты что, стесняешься?
— …
— Сёма, не пасуй, — вмешался Юра. — Видел бы ты, что она с Сашей сделала, когда он попытался ее обнять. А тебя сама просит! Я тебе прям завидую, брат!
— Ах так! — нарочито возмутилась Рита. — Я давно подозревала, что Снежанка тебе нравится больше, чем я!
Она демонстративно отбросила обнимавшую ее юрину руку и, перегнувшись через стол, приблизила свое смазливое личико к склоненной, словно тяжелый цветок подсолнечника, голове Семена.
— Сёма, пойдем пройдемся… Оставим эту “сладкую парочку” наедине.
— Мне и тут хорошо.
— Семё-он! — протянула Рита и сделала большие глаза. — Я тебе что, тоже не нравлюсь?!
— …
— Рита! Что значит “тоже”? Семен сказал, что я ему нравлюсь. Ведь так, Сёма? Я тебе нравлюсь?
Семен что-то пробурчал.
— Не слышу. Нельзя ли погромче?
— …
— Семочка, ну не смущайся! Здесь все свои!
Я вплотную пододвинулась к Семену, положила одну руку ему на бедро, а второй принялась поглаживать его здоровенную кисть, перебирать неуступчивые холодные пальцы. Голову я положила ему на плечо. В нос шибануло — все это время Семен потел от смущения и теперь запах от него исходил не шанельный.
— Какие у тебя штанишки прикольные, — сказала я, при этом поглаживая его обтянутое трениками бедро.
— Китайские.
— Да ты что! — я с облегчением отшатнулась от него, чтобы разыграть неописуемое удивление. — Настоящие китайские штанишки?!
— Это со спортивной формы. У меня еще курточка есть.
— А почему ты ее не носишь?
— Я из нее вырос.
— Ты такой высокий! Я люблю высоких парней.
— …
— Сёма…
— Что?
— Ты так и не ответил…
— Что?
— У тебя есть девушка?
— Не знаю.
— А кто знает?
— …
Я снова придвинулась к Семену, но на этот раз обняла его, прижалась к его плечу грудью. Лифчика на мне не было и сквозь мой тонкий свитерок, и свою байковую рубашку, он вполне мог почувствовать мой невесть от чего — ну разве что от удовольствия “ломания комедии” — набухший сосок.
— Сёмчик…
— …
— А ты бы хотел, чтобы я была твоей девушкой?
— Не знаю.
— А я? — вмешалась Рита.
— У тебя волосы красивые.
Тут я отшатнулась, взаправду испытав шок.
— Семен Григорьевич! Ты хочешь сказать, что у меня плохие волосы?
— …
— Нет, ты ответь! Это уже серьезно! Чем тебя не устраивают мои волосы?
— Они у тебя зеленые.
— Ну так и что? Сейчас это модно. Сегодня зеленые, а завтра красные, а послезавтра — синие.
— Вот именно, — сказал Семен, причем как-то твердо, с убеждением. Я даже растерялась.
— Не поняла, Семен!
— Волосы красят только проститутки.
— Да ты… Ты хамло! Как ты смеешь?
Я попыталась дать ему пощечину, но он схватил меня за руку. Тогда я придумала свободной рукой ударить его в пах, но наткнулась на…
— Ого! — вырвалось у меня.
— Что там? — заинтересованно спросила Рита.
— Мобильник наверное, — срывающимся голосом сказал вдруг Юра, издав нервозный смешок.
Рита не обратила на его реплику никакого внимания, хотя обычно пронзительно хохотала с каждой его, даже весьма нелепой, шутки.
— Снежик, так что там? Ого-го, да?
— Что, Сёмочка, возбудился? Кузнечичек ты мой ненаглядный. Возбуждают тебя проститутки, да?
Я говорила с нескрываемой злобой, язвительно, — ненавистью моей обдавало его, словно жаром от раскаленной печи — и я просто невыносимо, до потери пульса, хотела его, хотела целовать его искаженный упрямой обидой рот, его оттопыренные уши, — сорвать с себя и с него все одёжки, да прям тут, в этом дурацком кафе, сплестись с ним (и мне мил уже был аромат его потного тела) — стащить его под стол и выкачаться в его теле, в его поту, словно собака в оставленной коровой, на сельской грунтовке, свежей лепешке, — целовать, царапать его белое, и, наверное, изобилующее родимками тело, его длиннющее, худющее тело; зануриться лицом в его кучерявый пах, взять в рот то, на что я наткнулась, то большое и сильное, то на что я нечаянно… взять в рот… чтобы ощущение наполненности, — и при этом смотреть в его стыдливые глаза — и пусть только попробует закрыть их, мерзавец! — в его вытянутое детское лицо, покрытое краской стыда… Я шлюха! Шлюха! Что за мысли!
Я вся мокрая!
— Сёма, отпусти… Мне нужно попудрить носик.
Я взяла сумочку и побежала в дамскую комнату.
***
Я смотрела на себя в зеркало. Зеленые глаза, зеленые волосы, фиолетовый свитер.
Уже по ноге… Ох, как я…
Спустила юбочку. Да, мои ажурные трусики пропитались, влипли. И уж даже по ноге…
Снять… Зацепились за шпильку. Танец на одной ноге. Ггух! Спиной о дверь. За дверью — восклицания. Очередь в туалет.
Сняла, вытерлась. Что с ними теперь делать? Ох, измазюкать бы ими его упрямую лошадиную физиономию. Затолкать в его немногословный рот — соси, смакуй сок моей к тебе страсти! Глист в обмороке! И что я в нем нашла? Вечно втрескаюсь то в кривоногого футболиста, то в… кузнечика-богомола!
Стучат в дверь. Трусики в сумочку. Юбочка. Короткая, блин, — чуток раздвинь ноги, и уже Шарон Стоун.
Раскраснелась-то как! Пудра не скроет! Ладно… На выход.
— А Сема заказал тебе бренди-колу и шоколадку! — известил меня Юра, как только я подошла к столику.
— Да ну, Семен Григорьевич! Вы делаете успехи, — сказала я и с радостью отметила — тон мой прежний, — ничто не выдает… Ничто.
***
— Ну вы зайдете или так и будете в подъезде совокупляться? — насмешливо спросил Юра с порога своей квартиры. — Родители-таки поехали в село, так что милости просим.
Мы с Сёмой стояли на пролет ниже и целовались. Я стояла на две ступеньки выше него, и хоть рост у меня модельный, все-равно приходилось тянуться весенним ростком, к его огорошенному моей страстью лицу. Он был страх как неопытен, слюняв, и также, как свои кисти, не умел целеустремлять свой язык. Ну, ничего, кузнечик, я научу тебя владеть языком!
— Сёмчик, присядь на ступеньку.
— Зачем?
— Не перечь!
Он присел.
— Смотри…
Я задрала юбку.
— Срамота! — сказал он.
— Поцелуй.
Он встал и пошел наверх, к Юре, который, широко открыв глаза и рот, смотрел на меня.
— Ты что, Снежок… У тебя что, под юбкой ничего нет?
— Как видишь.
— Ну ты даёшь!
— Проститутка, — сказал Семен.
У меня в голове что-то рвануло. Немецкой гранатой.
— Да ты просто урод! Ты придурок! Кретин! Закомплексованный мальчик! Понятно, что нет у тебя никакой девушки! И не было! И не будет! Да кому ты такой нужен! Ландыш! Лох!
Из глаз полилось. Потекло по щеке, как получасом раньше по ноге. И где их таких тупорылых фабрикуют? Заторможенный дебил! Дефективный. Козел.
Он скрылся в квартире. Все еще разинув рот, на меня глядел Юра. Я так и не оправила юбку.
— Что Юра, прикол, да? Прикол? Может ты займешься дамой, подменишь своего боевого товарища? У тебя, надеюсь, такой же? Не меньше? А то, иначе, я не хочу. Я требовательная.
— …
— Что молчишь? У богомола своего заразился? Онемел? Так что, может… может… поебёмся?
Меня аж дернуло, как-только я выпалила из себя это грязное слово. Бросило в жар, все поплыло, словно пленку окружающего мира зажевало в кинопроекторе. Стало тошнить, клонить… вот-вот упаду… бросило в пот… ладонью по лицу — влага, угол градусов тридцать… выровнялась… перила… держусь… выдержу? нет… назад, словно земля из-под ног… разобьюсь насмерть… о решетку на окне. И поделом.
Пружины?
Семен подхватил! Прибежал-таки… Любовничек!
***
— Прости, Снежана. Ты мне очень… Ты мне сразу же… Понимаешь, я…
Семен стоит на коленях, гладит меня по лицу. В его глазах… Блин! В его глазах слезы! Ну нифига себе!
Я на диване. Наверное принес на руках.
— Сёмчик… Иди ко мне.
***
Да, я так и знала, но все равно… Первый раз у него, конечно же… Но все равно… Такой ласковый, так старался, так много шептал… Ну ничего, у нас все впереди… Я-таки дважды кончила, а он… Бедненький… Говорят, у них яички болят, если не вышло… А в рот я так и не смогла. “Проститутка” — звенело в ушах. Ох, Сёма! Сам же всё и испортил. Ласковыми пальчиками… И как я, там в кафе,хотела лицом зарыться ему — он мне… И языком-то сразу наловчился… Мой ласковый и нежный полиглот… И засосов наставил, словно озверел… Куда там Гене, с его медвежьими поцелуями! От Сёмочки я вся синяя!
Теперь спать…
***
Юра, блин, гостеприимный хозяин… Мог бы и задвинуть шторы. Окно на южную сторону. Солнце светит прямо в глаз. Ах, хорошо-то как! Сёмочка, мой милый мальчик. Обнял меня, сопит. Ой, что это… Это… Что это!!! Ленточка? Что это? Полиэтиленовая… Э! Э…э! Двигается. Да что это?! О боже! Никак… Блин, это живое… Две черные точечки… Двигается… Черные… Глазки? Оно на меня смотрит? Блин, да что это? Прям на меня… Мокрое, противное, липкое… Из-под одеяла… Одеяло — прочь. О! Боже! Глист! О господи! Окрутился… Из Сёмы? Из Сёмы! Какой огромный!!!
Я закричала. Я завопила.
Огромный солитер… Из Сёмы. Глазки? Две черные точечки. Желеобразный. Ленточный.
Сема проснулся. Вбежали Юра и Рита.
Я, как была нагишом, бросилась к Юре, охватила его, мол, спаси… Оттолкнула. Рита тоже завизжала. Я просто в шоке! Не может быть! Как это так? Заставила себя посмотреть… Он борется с ним! Пытается вытянуть из себя! Какой же он длиннющий! И забеспокоился, мотыляется! Как он гадко, отвратительно мотыляется! Сокращается, удлиняется! Сёма тащит его из себя, из попы своей! И я всю ночь с ним… А вдруг теперь и у меня!!! И еще эта дура Ритка визжит. А Юру тошнит. Прям на палас. Этого всего не может быть! Как такое может быть?! Он с ним не справляется! Неужто? Да, кровь у него из попы течет… Говорят у них чешуйки… Говорят, только через рот можно, а так — цепляются чешуйками… А как же он сам выполз? О боже, сейчас и меня вырвет… И Ритка эта, дура, заткнулась бы уже…
Убежала… В коридор выбежала… Халатик распахнулся… Ни разу не видела женские прелести лучшей подруги… А с Юрой ее пару раз переспала… Повезло Рите — у Юры глиста нет. В ванную…
— Рита, нет, не запирайся, подожди!
Влетела в ванную. Запереть, а то заползет и вселится в меня. Я ближе к двери. Надо поменяться с Ритой местами. Пусть в нее заползет. Дверь не закрывается! Он держит дверь! Он тянет на себя!
Я кричу. Этого всего не может быть.
— Дура, это Юра! Пусти Юру! — слышу голос Риты.
Вошел Юра, закрыл дверь на шпингалет. Лицо у него, словно из объятий смерти вырвался. Словно живьем его закопали, а он сквозь почву пробился. Бледное, грязное лицо… В жидкой грязи. И воняет. Ну точно из братской могилы вылез.
— Он всю комнату говном уже забрызгал! — сказал Юра и, склонившись над умывальником, стал жестоко драить лицо намыленной щеточкой для ногтей.
***
— Что будем делать? — спросила Рита.
Она с ногами влезла в ванну. Я пристроилась на стиральной машинке.
— Держи, — сказал Юра, протягивая мне полотенце.
— Ой, да все равно оно маленькое… Будто ты меня голой не видел!
— Снежана!
— Юрка, не переживай, я всё знаю, — сказала Рита.
— Да ну…
— Мы ж подруги. У нас нет секретов. Я сама ей посоветовала.
— Я думал ты меня любишь.
— Юра, ну что ты как маленький. Причем тут это?
— Как это причем.
— Слушай, молодой человек… А когда ты с ней спал, ты тоже думал о том, что я тебя люблю?
— Ну причем тут… Она… Она меня фактически изнасиловала… Что я мог сделать? Что я, импотент, чтобы отказывать женщине?
— Ага, и так два раза… Маньячка прям! Нимфоманка!
— Хватит меня обсуждать! — не выдержала я. — Что с Семой делать будем? Может скорую вызовем?
— Вызывай. Сама будешь с ними говорить, — сказал Юра с усмешечкой. — Типа, понимаете, переспала я тут с одним парнем, а он с утра разродился глистом, да вот никак из него плод не выйдет… Пуповину некому перегрызть.
— Кретин!
— Вроде затихло там все… — сказала Рита.
— Пойдем посмотрим?
— Иди, Юра, посмотри. Я уж лучше тут посижу,— сказала Рита.
— И я.
Ни за что туда не пойду. И так хватит впечатлений на всю жизнь. Вряд ли я теперь лягу в одну постель с мужчиной.
— Не зарекайся, Снежок, — сказала Рита.
— Что?
— Против природы не попрешь… С годик помучишься, конечно, а потом будешь спать с ними, как миленькая.
— Я что, вслух это сказала… Про мужчин.
— Да ты полчаса уже под нос что-то бормочешь, — сказал Юра. — Для тебя уже пора скорую вызывать.
— Ну и вызови!
— Ну и вызову!
— Лучше пойди посмотри, что там с Семеном.
Юра вышел. Его долго не было. Вернулся он с нашей одеждой. Мы с Ритой сидели в обнимку в ванной.
— Одевайтесь и идите домой, — сказал он.
— Ну как он там? — спросили мы в один голос.
— Идите домой.
Я вылезла из ванной, оттолкнула заступившего мне путь Юру, бросилась бегом, по коридору, в спальню.
Сема висел. Сема сорвал люстру и повесился на крюке, использовав торчавшие с потолка провода. Он почти касался ногами пола. И так был высокий, а теперь, казалось, вытянулся еще больше. Глист безжизненно свисал из его попы, примерно на пол-метра.
— Глист в обмороке, — сказала я и расхохоталась. Смеялась я долго, лишь к часу ночи перестала. Заснуть не смогла. Наутро сильно болел живот. Надеюсь, что от смеха.
1-3.04.2002 г.
Александр Руденко
Писатель, переводчик. Родился 30 мая 1974 года в городе Запорожье. Живёт там же. Пишет там же. Основные годы активности пришлись на 1993-2005 гг. "...и да простят меня так называемые "неподготовленные читатели" за "филологическую профдеформацию", проявляющуюся в моих текстах. Я не стараюсь потрафить массовым вкусам, или заработать на этом деле денег, или добиться дешевой скандальной популярности. Я пишу то и так, что и как хотел бы прочесть у других, но, по той или иной причине, у этих самых "других" не нахожу..."