184 Views
Стоп, снято!
Стою на остановке в укороченной розовой дубленке и мерзну, покуриваю. Трамвая нет. Мимо пробегают мальчишки, радуются, что удалось прогулять школу. Мысли самые мрачные – а мне радоваться нечему. Совсем нечему. Началась вторая половина месяца, и – как всегда – ничего не написано. Работать, черт возьми, лень. Медленно затягиваюсь. Представляю, как я выгляжу со стороны: дура в романтичной белой шляпке, подчеркивающей загар. Его подарил мне владелец салона красоты. Собственно он мне не загар преподнес, а абонемент в солярий. Так, дальше. Дубленка розовая, подаренная бывшим мужем, брюки куплены тоже на его деньги. Красота. Выходит, я сама приобрела только эту дурацкую шляпку и ботинки на высоком каблуке – скользкие. Опа, краем глаза замечаю молодого человека, который меня пристально разглядывает. Что смотришь? Смотреть не на что: ничего своего нет, только глаза красивые. Трамвай подошел.
Иногда мне кажется, что глупо все получилось. Я хотела снимать фильмы, и перед глазами все время – сцены и герои (или действующие лица?), а я пишу рекламные тексты и составляю коммерческие предложения. Меня сожрала реклама. Ничего не осталось. Предложения превратились в слоганы, и кадры стали мелькать с бешеной скоростью.
Еду на трамвае принципиально. У меня есть деньги, которые мне дают «левые» рекламодатели, пишу для них и отправляю тексты в московские журналы. Но в моем издании мне ни хрена не платят, и я еду на интервью за семь копеек. Нет, никогда не поймаю тачку. Больше проездишь, чем заработаешь.
Кондукторша поет песни, а пассажиры смеются. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные Стеньки Разина челны», – звучит на весь трамвай голос помешанной женщины, перекрывающий объявление водителя: «Следующая остановка Степана Разина». Я хихикаю. Мне нужно выходить, с сожалением смотрю на восхищенного моим загаром молодого человека. Стоп, снято!
На пороге салона красоты, с виду самого обычного, меня ловит звонкая трель. Ах, да! Вчера я поставила птичьи голоса, вместо звонка. Достаю телефон из сумки за порванную цепочку. К слову сказать, никогда не носила телефонов на шее, просто мне так удобнее вылавливать его из сумочки.
– Санька, привет! – кричит Таня прокуренным голосом. – Ну, ты где? У нас же собрание с шеф-редактором в одиннадцать.
– Захожу в «Викторию». У меня интервью. Меня не волнует собрание. Так и передай Юдиной.
– Ха, передам, – злорадно отвечает Танька и кладет трубку.
Юдина будет злиться: она всегда злится, когда редакторы уходят на интервью, да еще в то время, на которое назначена планерка.
Меня в любом случае не ждет ничего хорошего. Ни на работе, ни в этом чертовом салоне красоты. Сейчас выйдет тетка с поросячьей мордочкой и мозгами кролика. Днем раньше пиарщицы заявили мне, что она гений. Знаю заранее: конфликт неизбежен. У этой дамы несколько предприятий, одно из которых я должна отрекламировать, но вряд ли ей может понравиться мой стиль изложения. Из интервью нужно сделать эссе. Тяжко вздыхая, захожу в салон, представляюсь администратору.
Как я и ожидала, интервью прошло отвратительно. Мне сказали не писать ничего конкретного, допустимы лишь красивые слова… Когда спрашивала о важных, на мой взгляд, вещах, меня вежливо посылали. Дама просила прочитать все в буклете: «Там написано. Мы вынесем это за рамки интервью. Нам нужен имидж, понимаете, имидж!»
– Хорошо. А какой имидж вам нужен? – спрашиваю, рассматривая свои обломанные ногти.
– Красивый, – она тоже смотрит на мои ногти, черт, лучше бы я, вместо солярия, сходила к маникюрше, или, как она там сейчас говорила – к мастеру ногтевого сервиса. Вот блин, придумали.
Стоп, снято!
Вторая половина дня скомкана. Курим с Танькой на лестнице, переругиваемся с Пашей, главным редактором нашего журнала, он почему-то уверен: я виновата в том, что интервью не получится. Успокаиваю его:
– А вдруг все нормально будет?
Он машет рукой и уходит, а мы смотрим ему вслед:
– А ничего он у нас, стильный, – говорит Танька.
– Да. Но я бы не влюбилась.
– Почемуууу? – у Таньки отвратительная манера тянуть слова.
– А не знаю. Просто не в моем вкусе. Но стильный – это факт.
– Не будем его сносить? – спрашивает Танька, стряхивая пепел.
– Не-а, пусть живет. Его Юдина снимет, – у шеф-редактора издательства
репутация никакая. Весь город знает, что люди для нее – так… пешки: кого хочу, того люблю. Меня она возлюбила, но я прекрасно понимаю, что это лишь до поры до времени. Танька вот уже попала в немилость. К третьему редактору раздела отношение у Юдиной пока неопределенное: его недавно притащил из конкурирующего издательского дома.
наш новый главный.
На лестницу выходит Катя Симонян – единственный человек, который здесь работает уже шесть лет – хосподибожемой, у нас и шесть месяцев никто не выдерживает. Мы, конечно, тушим сигареты и бредем к себе в кабинет. Здесь стучат. Стоп, снято!
Вечером бьюсь над расшифровкой. Дико смеюсь в перерывах между тупыми высказываниями о красоте, которая должна быть внутри и снаружи, и изречениями о чистоте сотрудников: «Все должны быть просто чистюлями. А еще психологами. У нас контактные процедуры. Клиенту не должно быть неприятно!» Вот так фишка. Это надо перекурить. Выхожу на кухню, там мои сестры, старые девы Зоя и Зина, безысходно лузгают семечки. Зоя – белобрысая и полная тетя с розовыми кудрями, Зина еще не успела набрать вес, но уже близка к тому состоянию, когда из пышущей здоровьем женщины превращаются в толстуху – на грани, так сказать. Я одна в нашей семье худая.
Когда вернулась из своих семилетних странствий по России и Европе, сестры пытались меня откормить, но их похвальное стремление, закончилось ничем. Я закуриваю тонкую сигарету, Зина строго смотрит на меня. Она работает учителем и всегда пытается поставить меня на место тупой школьницы, к тому же еще и гулящей. Ну что же, пусть будет так. Я в семье младшая, сестрам уже далеко за сорок, ближе к пятидесяти, а мне только двадцать девять. Я – случайный ребенок, неразумный. Да, меня всегда любили и баловали, и мое сказочное, ирреальное детство было переполнено каруселями и конфетами, газировкой и пионерскими лагерями на море, чем меня и попрекают сестры. Особенно часто приходится слышать о своей неблагодарности и избалованности после смерти родителей. Они умерли один за другим, а я даже на похороны не приехала, потому что жила тогда в Испании на нелегальном положении: виза была полгода как просрочена, но ни я, ни мой работодатель, он же любовник по совместительству, о продлении ее не позаботились – а на фиг, если столько солнечных дней можно просто валяться в шезлонгах и болтать о всякой ерунде. Моя дочь от позапрошлого брака, Алька, тоже была самой настоящей нелегалкой, при этом чувствовала себя великолепно: купалась в бассейне, играла с украинской девочкой Илоной. Мама Илоны приходила посидеть с Алькой каждый день, и раз в неделю мыла у нас полы… Ни мне, ни ей это не мешало вместе шататься по распродажам. Все закончилось, когда умерли родители. Да, сначала мама, а через месяц отец. Я не успела утрясти проблемы с визой к похоронам отца. Если бы не болезнь Зои, так бы меня и видели в родном городе. Зинка вызвала меня: у Зои начались припадки, и она не могла оставаться с ней одна. Ну вот…с Франко, моим любовником, состоялся серьезный разговор по поводу визы, который закончился скандалом, как и любая наша беседа. Мы вообще старались разговаривать поменьше с самых первых дней знакомства. Альку на время сослали к Илоне, а мне приказали собирать вещи и уезжать навсегда, а то достала уже со своими бессонницами, страхами, упреками, и печальным взглядом. Франко хорошо: его родители живы. Крепкие такие старикашки, путешествуют себе по миру, ни о чем не заботятся, ничто их не мучает… А моих нет уже. Отмучились.
Чемоданы собрала, Альку хотела оставить в Испании, но потом поняла, что мне не удастся за ней вернуться, нет, так не получится. Пришлось тащить девчонку на родину, которую она уже и не помнила. Там вручила ее Зине, и та сразу же начала обучать «бедного ребенка русскому языку», то и дело попрекая меня беззаботностью. Зоя страдала. Много лет у нее не было эпилептических припадков, а тут…
Зинка, суровая, настоящая училка, боялась оставаться наедине со старшей сестрой, она ненавидела Зою и постоянно повторяла: «Это я из-за тебя замуж не вышла!». А Зоя не оправдывалась, только улыбалась грустной потусторонней улыбкой и жарила семечки – и процесс лузганья на некоторое время примирял сестер.
Альку я увезла к бабушке по отцу, чтобы не мучилась с моими сестренками. И теперь раз в месяц ездила из Екатеринбурга в замызганный Шадринск пройтись вместе дочерью чуть не на цыпочках по разбитым улицам.
– Мама, почему здесь так трудно ходить? – удивлялась Алька, перепрыгивая через лужи.
– Не знаю. Страна большая, денег мало. Зато смотри, сколько здесь луж классных! – и Алька радовалась лужам и тусклому осеннему солнцу…
Я думала о дочери, вспоминала ее худенькое личико, расплющенное по оконному стеклу, и улыбку – долгую, прощальную. Скоро сдача. Вторая половина месяца. Ничего не написано. К Альке не получится съездить. Зина протянула мне семечки и выбросила окурок из пепельницы. Что же, погружаюсь в заразную безысходность. Стоп, снято!
Утром ползу на работу в мрачном настроении. Расшифровку послала электронной почтой, как стало хорошо – даже дискеты не нужны. Сразу после университета я пошла работать в газету. Тогда еще не знали, что такое интернет – тяжелые были времена.
Танька сидит и пьет противный растворимый кофе, материт его, но пьет. Я присоединяюсь. Мы любим завтракать по полдня и ругать кофе, мечтать о кофеварке, пытаться расправить затяжки на колготках. В кабинете нас двое: удалось отвоевать пространство и высадить всех мужчин в другую комнату, к главному редактору.
– Как расшифровка?
– Хреново, как я и предполагала.
– Понятно. Жопа. Они же оплатили еще и обложку. Второй месяц заваливаем главное интервью номера. Завалишь?
– Завалю. А когда сниматься эта тетя приедет, не в курсе?
– Вроде, завтра.
– Уродская будет обложка, – спокойно говорю я. Меня уже ничего не волнует, мне хорошо.
В окне бесконечная зима. Зимы в наших краях неспешны: да и куда им торопиться? Здесь, вообще, время движется не так медленно, как в Испании, но снег идет постоянно. Мы вернулись в сентябре, через месяц уже пришли вполне февральские метели, которые все метут и метут, хотя подошла вторая половина марта. Невесело. Я наливаю воду из кулера в свою грязную кружку, усмехаюсь, представляя, как посмотрела бы на меня сейчас Зина – она чистюля, у нее работа контактная, пусть не такая, как у парикмахера, но все-таки…
– В этом тексте одни прилагательные и существительные. Глаголы просто выпадают. Время застыло. Действия нет, – я размешиваю кофе и бегло
прочитываю расшифровку.
– Плохо, – отвернувшись к своему монитору, безучастно произносит Танька.
Стоп, снято!
Весь день проходит впустую. Я бьюсь над бесполезным и никчемным текстом, просматриваю глянцевые журналы, кокетливо болтаю с Пашей о том, о сем. Мне кажется, что он меня жалеет, напрасно, нечего меня жалеть. Я еще всех достану, и его в том числе. Мне скучно повторять, почему у меня ничего не получилось с этой теткой. Я в пятнадцатый раз говорю, что именно на таких заваливаюсь.
– Саша, это непрофессионально.
– Я в курсе. Но я взяла удар на себя: никого из журналистов не отправила туда. Никто и не смог бы написать эту дребедень. Ты смог бы? – я подумываю: не заломить ли картинно руки, не глянуть ли умоляюще на потолок, будто бы сквозь трещины можно увидеть ясное небо, но никто не поможет, а я не похожа на героиню немого кино, черт возьми!
– Фигня. Сейчас речь не об этом, – он хочет бросить сигарету на пол, но взгляд
цепляется за листок А4, с изображением мяча и надписью: «Пепельница – не корзина. Чтобы попасть в нее, не нужно быть баскетболистом. Ваши соседи по социуму». Сигарета тушится об стену, на ней – разрастающийся точечный узор угольного цвета.
Он уходит, недовольно пожимая узкими, да, пожалуй, слишком узкими для мужчины плечами. Мне он нравится, как нравятся все, кто хотя бы раз в жизни с интересом посмотрел на меня… Правда, интерес его сомнителен, кто-то мне говорил, может, и он сам, что главный редактор пишет не только статьи… А, да ладно. Вот превращусь в героиню чужого романа, пусть читают потомки о том, какая я дура. А у меня никогда не было желания стать писателем, я не запоминаю слов. Все переводится в зрительный образ, у меня отличная память на лица, даже мимолетных знакомых помню вечно. Каждый необычный жест или улыбку могу описать даже спустя много лет. А голоса постоянно ускользают, и ритм речи теряется…
Я вернулась в Россию не только из-за сестер, мне хотелось понять, что я могу в этой жизни, чего я стою. К сожалению, оказалось, что ничего. По-прежнему запоминаю лица и теряю голоса, пишу рекламные статьи, совсем забыла о сценариях. Я даже не распаковала все свои книги, не посмотрела, заказанные еще в Испании, фильмы. Тушу сигарету, по примеру Паши, об стену. Стоп, снято! Интересно, как мы смотримся вместе?..
Домой возвращаюсь поздно. Сижу в трамвае, прислонившись к окну, глаза бы мои ничего не видели. Машинально начинаю считать, сколько месяцев у меня не было секса. Выходит, много – так никогда не бывало, но я почему-то не расстраиваюсь: а зачем? Хорошо иметь репутацию женщины со странностями: никто не спрашивает, почему я одна – и так все понятно. А я не одна, совсем не одна: у меня есть Алька, только многие об этом не знают. Когда ты вырываешься за пределы определенного круга знакомых, можно начать новую жизнь – но как ее начать, если ничего не происходит?
Хотя почему же не происходит? Вот звонит главный редактор, мне как раз нужно выходить из трамвая – отлично, рабочий день продолжается, или…
– Саша, я по поводу флага, – хрипит он в трубку, немудрено: весь день орал на кого-то по телефону, да еще и меня отчитывал.
– Флага?
– Ну да, ты забрала его?
– Я не понимаю.
– Тебе же записку бухгалтер оставила, чтобы ты забрала флаг для шоу-показа, – ах, да, я и совсем забыла о медиаподдержке.
– И что мне теперь самой за ним ехать? – возмущаюсь я, ну я же редактор: не PR-менеджер и даже не курьер.
– Ну, как бы да, – даже не пытается оправдываться Паша.
– Хорошо. Это далеко?
– На ЖБИ.
– Вот ничего себе… С Уралмаша на ЖБИ пилить. ОК, тогда я завтра после обеда вернусь, понял?
– Да. Отбой.
– Стоп! А адрес?
– Я сейчас по мылу отправлю.
– ОК, – вот теперь отбой.
Дома меня встретила Зина. Какая она стала старая, запущенная: волосы растрепаны, тонкий хвостик стянут резиночкой, но жирные пряди все равно выбиваются. Очки напялила допотопные – и где можно такие найти в наше-то время? Впрочем, Зинка никогда не была стильной дамой.
– Как Зоя?
– Спит.
– Не было припадка?
– А что?
– Да, она как будто не в себе. Нервничает.
Зинка ничего не ответила. Только кивнула в сторону кухни – научилась со мной без слов разговаривать.
Щи, ненавижу их, но делать нечего. Щи – это деликатес нищих. А кто мы теперь? Самые настоящие оборванцы. Зоя на пенсии по инвалидности с детства, Зинка всю жизнь в школе, а там и на приличные колготки не заработаешь, я в какой-то шараге, именующей себя издательским домом. Аля… Ала-ла-ла – так называл мою дочь Франко… Хорошо, что Альку забрала свекровь. Я устроюсь, отремонтирую квартиру, здесь не жилье, а последний день Помпеи. Еще папин ремонт с претензиями, отец даже на потолке сам вылепил какой-то неопознанный узор – так ничего особенного – цветочки в стиле сталинок. Вроде бы все ОК, но, видимо, на ремонте кухни деньги закончились. Я мешаю ложкой густые щи и рассматриваю непонятные разводы на ободранном полу. Зато в коридоре у нас постелена пробка.
– Зин, как ты думаешь, мы сможем разменять эту халупу?
– Разменять? А зачем? Ты же к нам приехала? – Зинка стоит в углу и смотрит, как я ем. Глаза у нее рыбьи – навыкате.
Стараюсь себя сдержать и не закричать, чтобы Зойку не будить, ее мне еще здесь не хватало. Зачем я приехала сюда? Я никогда не хотела жить в этой семье, разве что отец был у нас нормальный, остальные на голову больные. Ну да ладно. Зинка не дает мне доесть суп – выхватывает тарелку.
– Зин, если я вдруг пойду в туалет, заходи смело туда. Будешь мои бумажки выбрасывать.
Молчит в ответ, хмурится. Стоп, снято! Теперь можно помечтать о встрече с Алькой.
Следующий день провожу в передвижениях по городу, таскаюсь, как дура, с флагом, отнести-принести – это мы всегда согласны!
Зато в субботу я, с приличной укладкой – абсолютно прямыми, вытянутыми «утюжком» волосами, сижу на одном из вип-мест и наслаждаюсь шоу, поставленном на мировом уровне. Отправляю смс своему парикмахеру: «Хочу стрижку, как у девочки слева», благо стригут в дорогом салоне меня даром. Его владелец, в отличие от тети с поросячьим личиком, ко мне относится благосклонно – на уровне : «Чай-кофе-потанцуем?». От чаю, кофе и стрижек я не отказываюсь.
В общем, все проходит мило, в перерыве мы пьем коньяк с девчонкой из «Британских авиалиний», моей соседкой. Она так же, как и я, наслаждается именно шоу, а не мастер-классом. Когда парикмахеры на сцене начинают рассуждать на профессиональные темы, мы болтаем о своем, о женском. Я интересуюсь, не хотят ли «Британские авиалинии» издавать бортовой журнал на русском языке. Эти журналы всегда интересны! Я бы пошла хоть главным, хоть выпускающим. А она рассказывает страшные вещи: оказывается, у девушек в их компании должны быть волосы определенной длины, а еще сережки с жемчугом, другие запрещены. В форме нельзя есть – пить – курить.
– Я поняла, не пойду в «Британские авиалинии», – и мы почему-то смеемся, а потом обмениваемся визитками в знак взаимной симпатии.
Прихожу домой, переполненная впечатлениями, одно только испортило настроение: тетя с поросячьим личиком и ее пиарщица были на шоу, я с ними поздоровалась, а они отвернулись от меня. Значит, все-таки не получилось. Вчера вечером Пашка посылал им текст на согласование. Ну и пошли они! Я ничего переписывать не буду. В понедельник вообще уволюсь к чертовой матери, и пусть мне не говорит дизайнер, что у нас классный коллектив, типа поедем на природу и будем заниматься групповым сексом, такие радужные перспективы меня больше не остановят. Хотя секса не было давно даже обычного, не то что группового. Скоро я превращусь в Зину, но это лучше, чем стать Зоей. Может, все-таки «потанцевать» с владельцем крутого салона? Как там: «dance me»? Я засыпаю, думая о нем, не смешно, он меня старше в два раза, а его жене лет двадцать пять.
Свое лицо в обрамлении прямых волос мне нравится. Укладка и на второй день хороша. Не зря я вчера бегала к парикмахеру: во-первых, не опозорилась на мастер-классе, во-вторых, открыла для себя, что без кудрей (у меня волосы от природы вьются) я выгляжу года на три моложе, чем обычно: так нимфетка в мамином костюме.
И тут мне приходит в голову безумная идея: предложить владельцу салона написать крутой материал не для нашего журнала, а для другого, того, где основной акцент сделан на искусстве – ничего особенного, просто эстетский проект, который рано или поздно загнется, но мне такие нравятся. Я бы писала об искусстве. О порно как об искусстве, о прическах как об искусстве. Любую вещь можно рассмотреть в социо-культурном аспекте, и тогда она из предмета потребления превратится в произведение, в которое вложены душевные силы… Так, стоп! Это идея. Попробую переметнуться в другой журнал.
Звоню сначала Пашке:
– Привет! Я увольняюсь с завтрашнего дня!
– Офигеть. Ты с ума сошла! Сдача скоро.
– Не переживай: я сдам номер и свалю.
– Тебе предложили другое место? Куда увольняешься? – беспокоится он, – ага знает, что я вроде как мать-одиночка с двумя сестрами на шее.
– Не предложили еще, но предложат. Пока.
– Нет, постой! Ты была вчера…
– Да была, – прерываю его я. – Там встретила эту суку, она со мной не поздоровалась.
– Какую суку? А понял… Стой, а ты сама здоровалась с ней?
– Да…
– Понятно.
– Пока.
– Пока.
Я снова набираю номер:
– Сергей Константинович? – никогда не могу без запинки произнести это имя.
– Да.
– Это Александра.
– Какая?
Я называю свой журнал – и суровая интонация меняется на более благосклонную. Да, ему нравимся мы, точнее, я.
У меня нет возможности долго говорить: в двух словах объясняю ему, что мне хотелось бы сделать. Он говорит: «А приезжай через час, и обсудим». Я, конечно, соглашаюсь, хотя думаю о том, что он имел в виду «потанцуем» – это у меня идея фикс прям какая-то. Ну да ладно, главное выцыганила у него пятнадцать минут времени – и, счастливая, запрыгнула в трамвай, от «потанцуем» как-нибудь отделаемся. Снова нарвалась на поющую кондукторшу: та или не та, может, у них мода такая сейчас – песни петь. Теперь вопли дамы, призвание которой продавать билетики, меня уже не смущали. Другие пассажиры улыбались, крутили пальцами у виска, я же думала о предстоящей встрече.
Пришла в салон, девушки-администраторы как-то подозрительно хитро улыбаются: что-то вы типа к нам зачастили. Ну, мне-то какая разница? Мне Альку кормить и Зину с Зоей. Одна из девчонок набирает телефонный номер, говорит в полголоса, потом сообщает мне: к сожалению, занят.
– Мы же договаривались!
– Я понимаю. Он просил подойти через час или – лучше – через два.
– ОК, – мне неудобно за себя, – я подойду попозже.
Слышу, как девушка снова разговаривает по телефону, когда закрываю за собой дверь. Стоп, снято!
Я иду по городу, и наблюдаю за мистической сменой пейзажей. Каждый квартал весной выглядит иначе. Вот трамваи, провода, разрезающие серое небо, деревья с четкими графическими линиями ветвей, улица, заваленная снегом до того грязным, что он кажется неестественным. Люди, одетые ярко и празднично – в центре Екатеринбурга – так всегда: много молодежи, жаждущей привлечь к себе внимание. Я всматриваюсь в их лица, насколько они отличаются от нас… Нет, от меня теперешней они почти не отличаются… Это просто классно! Я даже снимаю панамку, чтобы показать городу стильную прическу. Сегодня, наконец, оттепель. Мне нравится брести по Ленина без определенной цели, вдыхая запах тающего снега. Мне нравится быть молодой, чувствовать себя двадцатилетней… Эти два часа я воспринимаю как подарок. Думаю: зайти в Сити-центр и присмотреться к новым туфлям. Присланные Франко черные балерины уже никуда не годятся: бантик пожух, по бокам стерлась краска. В Испании я не любила черную обувь, у меня ее и нет почти, зато есть пять пар красных туфелек – самых разных: лаковые с узким носком и брутального вида пряжкой, изящные лодочки, смешные балерины, босоножки с закрытой пяткой и сабо на прозрачном танкетке. Знала бы, что вернусь в родной город, купила бы пять пар черных туфель. Светофор помешал мне. Загорелся красный, ну да, мой любимый цвет, только в центре Екатеринбурга на него дорогу переходить я бы не стала. Помявшись немного, свернула к винному супермаркету. Давно я не была в таких магазинах. Когда-то мы с Алькиным отцом забегали в «Планету вин», и, купив бутылку, отправлялись к нему в фотостудию, где занимались изнурительным сексом. После каждого оргазма мне хотелось пить. Это было что-то невыносимое, и я жадными глотками глотала французское вино. Красиво, черт возьми! И чем потом все это закончилось? Браком, пеленками, вонючими памперсами и криком моего любимого: «Я так больше не могу!». Надо же, унизили художника: попу дочери мыть заставили.
Я брожу по винному супермаркету, узнаю названия любимых вин тех мужчин, что уже не со мной. Сейчас хотелось бы выбрать бутылку хорошего вина, но я не знала, о ком вспомнить сегодня вечером… Франко? Алькин отец? Или тот парень, который был моим мужем всего три месяца? Мы приехали с ним в Испанию отдыхать, и я встретила Франко. Надо же, если бы я не зашла к своей знакомой по одному интернетовскому форуму и не попала на ее день рождения, никогда не ушла бы от второго мужа и никогда не встретила бы Франко, который увел меня с вечеринки сразу же… через пятнадцать минут после знакомства. Все в жизни случайно, но любая случайность – это результат неких закономерных, неосознанных действий.
Я остановилась на бутылке «Крушовице»: с пивом все-таки проще таскаться по городу, положишь его в пакет, и никто не заметит. Да и не связано у меня с ним никаких трогательных воспоминаний. На черта все время возвращаться в прошлое? Пусть оно будет бесконечно заманчивым, сдаваться ему не стоит.
Иногда удивляешься жизни, которая сама без твоего участия выстраивает некий сюжет. Забрасывает предпосылки, превращает повседневные действия в символические. Да, я не пошла покупать туфли, да, зачем-то провела полчаса в винном супермаркете, а потом вдруг поняла, что голодна и заглянула в новый ресторан. Там часть помещения отдана под быструю еду, причем, как в советской столовой, нужно брать поднос и проходить мимо салатов-супов-второго-чая. Туда мне и захотелось зайти.
В тот момент, когда я снимала дубленку, меня на некоторое время остановил чей-то взгляд. Ну не мог же здесь оказаться Франко! Нет, это был не взгляд – взрывная волна, отбросившая меня на два года назад, даже в воздухе запахло цветами, как на той испанской вечеринке. Мужчина. Да, мужчина невысокого роста, симпатичный, одет стильно, просто, повседневно, но дорого – это я могу определить, даже за несколько секунд. Я опустила глаза и подняла на него снова: «Ну, давай сыграем в любовь! Нет, он ко мне не подойдет ни за что!»
Интуитивно чувствую ритм его движений. Да, я научилась играть в любовь. Мы одновременно подходим к одной вешалке, и моя яркая дубленка оказывается рядом с его курткой, черной, неприметной, купленной в Hugo Boss. Он ничего не говорит. В следующем па мы упражняемся в игре с подносами. Вот мужчина немного задержался, я тоже замерла, потом подошла поближе – опа, да это танго в атмосфере классной советской столовки! Мне начинает нравиться наш танец. Наконец, я слышу его голос. Он пока обращен не ко мне, а к поваренку. Обычные слова: «Налейте мне, пожалуйста, солянку». Замираю, знаю следующий ход: «Мне тоже солянку», если бы я пропустила одно слово, так… незначительную связку, он бы понял, что девушка вышла из игры. Дальше мы движемся ко второму, которое я пропускаю. У самовара я снова замираю: забыла, как повернуть этот ключик, и тут-то нас ждет первый диалог, мы говорим, и уже не взглядами.
– Девушка, вам помочь?
– Да, я забыла, как это делается, – хихикаю глупо.
Он великодушен: помогает мне налить чай.
– Сразу видно, что вы не из деревни.
– А вы из деревни?
– Ага, – он смеется, хорошо смеется, открыто. И мне хочется улыбаться ему, да правила этой игры не позволяют, я слегка высокомерна и отстранена – во всяком случае, пытаюсь такой казаться.
– Может, пообедаем вместе? – он смотрит мне в глаза, и наши взгляды встречаются второй раз за десять минут. Так смотрят друг на друга любовники.
– Да, у меня есть время, – вот оно сближение, отстраненная близость танго.
Каждый расплачивается за себя. Он кивком приглашает меня к своему столику, но я указываю на тот, где стоит мой пакет с пивом и глянцевыми журналами. И мы полчаса едим и болтаем о работе, в основном, о моей, хотя и он успевает рассказать что-то весьма скучное о стройках и своих передвижениях по области, которая, по площади равна половине Европы. Я думаю, со стороны могло показаться, что мы пришли вместе. Разговариваем, как старые знакомые, и смеемся, смеемся, смеемся. Одна моя подруга говорила, что это хороший признак, когда хочется все время смеяться с почти незнакомым мужчиной – значит, будет роман. Мне нравится в нем все, но больше всего привлекает то, что он опытный «танцор», всем интереснее играть с равным соперником. Почему же он не встретился мне раньше в этом пустом, огромном городе с меняющимися космическими пейзажами, с провалами в памяти, с бездорожьем? Я смотрю на себя в зеркало и вижу девчонку в джинсах из магазина Zara, самых простых, в джемпере из хлопка, купленном за пятнадцать евро на распродаже. Ничего особенного, но выгляжу не хуже других. Неярко, неброско, но хорошо.
Я курю одну сигарету за другой, и вижу, как он удивленно смотрит на меня. В последнее время мне постоянно хочется курить, рука тянется за пачкой каждые полчаса. Грустно и нервно.
– Мне можно закурить?
– Конечно.
– Дай сигарету, пожалуйста. Я не курю уже три месяца.
Я с интересом жду продолжения. И продолжение следует. «Чтд» – так мы, кажется, говорили в детстве. Он спрашивает:
– Не прокатишься со мной до магазина стройматериалов?
– Мне же надо на встречу.
– Я тебя завезу, время еще есть…
Я соглашаюсь, потому что времени действительно полно, мы выходим из ресторана. И тут начинается.
– Вот моя машина.
На машину этот танк не похож, насколько я знаю, таких в городе штук семьдесят. Судорожно начинаю вычислять владельца, наши рекламодатели разъезжают на этих тачках. Радуюсь тому, что на мне джинсы: в такой танк просто так не заберешься. Мы едем по весеннему городу, серому и грязному и болтаем о дальних странах и путешествиях. Неожиданно я понимаю, кто сидит рядом со мной:
– А почему ты не в штабе?
– Каком штабе?
– Сегодня же выборы! Я, конечно, никогда политикой не занималась, но все-таки в курсе городских событий.
– Поняла, значит? – удивляется, Ничего, без меня обойдутся, не я же баллотируюсь. А как догадалась?
– Да так… Строительная компания. Тачка вот эта… Были же какие-то сюжеты в новостях, но лицо твое не видела раньше.
– Ну, я не телезвезда, – смеется и снова закуривает мою сигарету.
Вдруг мы оказываемся почти за городом, и мне становится страшно. В тех же новостях, где освещалась предвыборная кампания в гордуму, показывали и криминальную хронику. Не так давно весь журналистский мир города с увлечением обсуждал местечковую новость: владелец крупного предприятия на досуге развлекался тем, что насиловал и убивал девушек, причем весь процесс снимал на видео. Его так и нашли: кто-то увидел эти «убийственные кадры». Помню, наш главный редактор ехидно посмеивался по этому поводу. Стоп! К черту! У меня есть Аленька… Мне нельзя рисковать. Впрочем, все обходится благополучно. Мы действительно сворачиваем к строительному супермаркету… Там я рассматриваю люстры, а он ручки. Нам все время звонят, мне посылает смс какой-то придурок, познакомилась с ним на выставке и по глупости дала ему свой номер. Фантасмагорическая бытовуха – других слов не найти. Но в промежутках, в паузах, возникает мелодия танго, и несет нас с Павлом друг к другу, а потом разлучает. Я знаю, точнее уверена, что будет бурный роман из серии «А у них была страсть». Такое не раз случалось в моей жизни, только на первый взгляд кажущейся скучной и небольшой. Она огромная, как весь мир, поскольку вмещает его в себя. Я возвратилась, во мне другие времена и страны. Плыву по городской жизни, не погружаясь в нее с головой, она проходит рядом, но не сквозь меня. Я все еще там, где меня уже…Стоп, снято! Так легко заговориться.
Этот день подбросил мне надежду. В салоне, в маленькой комнатке, предложили писать статьи для профессиональных журналов: каждая статья оценивалась, как три в нашем издательстве, и я все-таки точно решила, что уволюсь. Самое забавное: изначально должны были писать эти статьи пиарщицы из того самого салона, где мне трахали мозги. Похоже, они поняли, почему им не предлагают взяться за работу… Да, невесело мне придется.
Мы разговаривали с Сергеем Константиновичем минут сорок, вместо отведенных пятнадцати, и меня все время ждали в танке, хотя я уже начала волноваться за свою бутылку «Крушовице»… Нет, она не уехала.
– Извини, что я так долго, – почему я всегда чувствую себя виноватой? Вот и сейчас голос детский, будто я отчитываюсь перед учительницей за опоздание.
Он улыбается великодушно и предлагает, конечно… А что предлагает? Так понятно же…
– Я хочу тебя украсть.
– Кто бы мог подумать? – улыбаюсь я, но мне неловко.
– Мы едем ко мне.
Я не соглашаюсь.
– О чем тут говорить?
– Так не бывает, Паша.
– А у нас будет.
– Нет, так не бывает. Давай, созвонимся завтра, – я не помню, в каком состоянии мои ноги, педикюр не делала уже полгода, да и черт с ним, а вот, когда я их в последний раз брила? Гадство, ну нельзя женщине жить одной!
– У нас будет, – повторяет этот маньяк.
– Мне страшно.
– Я не страшный, ну что ты? Посмотри на меня, – улыбается гад.
– Да, наверно, но так…
– Не бывает?
– Да.
– Почему? Ты мне нравишься, я тебе тоже, – он целует меня.
Всю жизнь ненавидела таких самоуверенных мужчин, но почему-то в воображении рисуются красивые картинки из моей прошлой жизни: море и солнце, и мы с Павлом, красивые и загорелые танцуем где-то в прибрежном ресторане. А да хрен с ними с ногами! Что-нибудь придумаем.
Мы подъезжаем к Московской горке. Уже темнеет, почти ничего невидно – вот тебе и престижность, освещения нет даже возле «элитки»…
В подъезде Павел произносит какую-то незначительную фразу о лифте:
– У нас здесь работает два лифта, обычно мы пользуемся этим, второй грузовой, он приходит позже…
Не знаю, в словах его нет ничего особенного, но каждый жест выдает Павла. Он здесь не живет. Он живет в другом месте, тогда, почему мы сюда приехали? Ну да, я же, как обычно ничего не спросила. Итак, он живет не в этом доме, и оставим дурацкие мысли о съеме.
В прихожей классные шкафы. Огромный жидкокристаллический телевизор в комнате. В спальне шикарная мебель. Но здесь никто не живет. Не живет. В ванной стоят зубные щетки, мужские гели для душа, что-то еще… неприятное. Ах, да, мне не нравится то, что здесь два умывальника. В нашем доме в Испании у каждого был свой умывальник.
– Здесь отличная планировка! Мне нравится? А тебе?
– Мне тоже, – я отталкиваю его руку, которая тянется к молнии на моих джинсах.
– Ну и хорошо. Главное, чтоб тебе нравилось.
Я смеюсь издевательски или беззащитно – трудно определить: иногда кажется, что хочешь показаться циничной, но если ты не циник, то все попытки тщетны…
Он снова прижимает меня к себе. Теперь это уже не похоже на танго.
– Стоп, я бы хотела что-нибудь выпить.
Павел предлагает мне водку, противно: никогда не пила крепких напитков.
– А у меня здесь больше ничего нет, – говорит так, чтобы мне стало понятно, что это всего лишь квартира, где он встречается с девушками…
– Ну и отлично. Тогда я выпью свое пиво.
– Так ты с пивом весь день ходила?
– Да, – и тут мы снова начинаем хохотать, как тогда, в ресторане, и мне кажется, что все эти заигрывания на фоне самоварной романтики, были так давно, примерно год назад. Мы похожи на старых друзей, которым неожиданно пришло в голову заняться сексом. Все к тому и идет.
Ему начинают звонить. Сначала бухгалтер – мы пьем пиво, потом из штаба – я моюсь под душем (с ногами оказалось все в порядке, никакого намека на щетину), потом снова бухгалтер – мы лежим в постели, он уже снял с меня свой махровый халат и покусывал меня там, где, по идее должна быть грудь, а на самом деле – сплошное разочарование, прикрытое push-up.
Ему звонят даже, когда я взрываюсь в крике третий раз за вечер, но он не отвечает на этот звонок, и только пять минут спустя набирает номер своего друга.
– А привет, Стас! Да, на Московской… Ну конечно не один! С красивой девушкой, Александрой. Журналисткой… Ой, она меня еще и колотит!
И мы снова сидим на кухне, и теперь звонят мне. Сначала подруга – мы варим пельмени, затем наш литредактор, тоже уже подруга – мы болтаем о его семье и моих мужьях. Все стало простым и естественным. И, наконец, закончились все звонки. Уже ночь. Его жена так и не позвонила. И происходит то, что оправдывает меня: он берет меня на руки, носит по квартире, напевая нежно какие-то глупые песенки. Он на десять лет старше меня, но похож на мальчишку, глаза у него голубые, небесные. Павел говорит, что в детстве хотел стать летчиком, но поступил в юридический. Теперь у него сорокалетняя жена, крутой бизнес и двое детей, ах да, еще семь квартир и три автомобиля – но для меня это не имеет никакого значения. Мне нравятся песенки и иллюзия того, что я попала в детство. Но вдруг он начинает мечтать и стоить планы: «Мы поедем в Питер, ты же совсем не знаешь Россию…» А если начинаются мечты, заканчивается жизнь, и я уже уверена, что ничего этого не произойдет. «Никуда не поехали ты да я, оказались прорехами все моря»…
Скоро мне станет больно, но, я думаю, не сразу. Он прямо на кухне снимает с меня халат:
– Сейчас я буду тебя развращать.
– Поздно. Ты опоздал лет на девять.
– А ты гораздо больше.
Я понимаю, что слова ничего не значат, что можно сказать все, что угодно, но все-таки самое лучшее в жизни – это слова, которые я забуду, конечно. И еще поцелуи, тело, бьющееся в конвульсиях – это, скорее всего, запомню.
Полчаса спустя мы лежим на полу кухни, обнаженные, и я пью водку с соком. Я не знаю, отчего у меня кружится голова: от этого коктейля или от последнего дрожания тела, а может, от песен и слов… Не знаю. Но мне хорошо. На следующий день я вспомню это состояние, когда меня вызовут разъяренные дамы из проклятого салона, и скажу им, блаженно улыбаясь, что мне глубоко плевать на их мнение о моих способностях, и работа не самое важное в жизни…
Но это будет завтра, а послезавтра я слягу на целые сутки, у меня поднимется температура, потому что все-таки меня сильно унизят…
На улице наконец-то весна. Я иду к автомобилю, мы говорим глупости и снова смеемся. Завтра все будет иначе, но это неважно… А пока город плывет под нами, мы едем по Бебеля, словно летим на этой чудесной машине, черт возьми, как же она называется – я жутко пьяна. Павел поет мне песни.
– Почему ты запел?
– Это просто весна! Нет, мне хорошо.
– Почему?
– Весна… да так, секса давно не было.
– Почему?
– Нет, я вру. Был. Вчера.
Город встал на свое место или мы вернулись на землю? Стоп! Снято!
Во дворе моего дома разрушенные сараи, лужи, колдобины… Я удивляюсь всему этому, как будто вижу впервые. Мы прощаемся с Павлом. Закуриваем и болтаем. У меня в пачке последняя сигарета – ее надо оставить на утро. Я смотрю сквозь стекло, пытаюсь разглядеть небо. Странно, даже звезд почти нет, они очень далеко. Просто мне не приходилось давно смотреть на небо, в последний раз я видела другие звезды, яркие, испанские… И наплевать мне на науку астрономию!
Я выхожу из машины, улыбаюсь, глядя в глаза человеку, носившему меня на руках.
– Пока.
– Пока, – нет, слова ничего не значат, глаза говорят другое.
– Я позвоню?
– Да.
– Тебе дать визитку?
– Да.
– Тьфу, они у меня закончились. Завтра дам, хорошо?
– Хорошо.
Захлопываю дверцу и иду к подъезду, стараюсь не оборачиваться. Но что-то мне помешало. Поворачиваюсь, сажусь на корточки и закуриваю последнюю сигарету. А машина спокойно поднимается и плывет над крышами сараев… Пепел падает на розовую дубленку. Да, давным-давно догадывалась об этом – когда я расстаюсь с мужчинами, они исчезают. Уходят из жизни, пусть только из моей, но сама фраза: «уйти из жизни», – звучит трагично.
Этот странный полет я уже видела в фильме «Аризонская мечта», но там взмывала ввысь карета скорой помощи. Машина становится все меньше и меньше, и вот уже нет ее, и я поднимаюсь медленно, чуть пошатываясь, подхожу к двери…Стоп, снято!
Анна Болкисева
Родилась 4 января 1975 года. Училась в Лицее УрГУ, затем на филологическом факультете, год аспирантуры. С детства писала стихи. Есть публикации в поэтических альманахах и сборниках, в 1998 году вышла книга стихов "Баллада на честном слове". С 2002 года пишет прозу.