82 Views
Глава 15. Агония
8 декабря 1997 года Залыгин приехал в редакцию и с помощью Розы Всеволодовны устроил в кабинете скромное застолье для сотрудников по случаю своего дня рождения (6-е приходилось на субботу).
Народ собрался почти как на похороны. В основном молчали: кто от расстройства, кто с затаенной неприязнью к имениннику. А Сергей Павлович все оглядывал собравшихся, волновался: Василевского-то не забыли позвать? А где корректоры? А почему Швабрина стоит, разве стульев не хватает?..
Не пригласил к столу только Коробейникова, вызывающе торчавшего в дверях, да про сотрудниц бухгалтерии не вспомнил.
Как раз накануне он взялся за Хренову с Зюзиной всерьез. Приказом от 3 декабря за упущения в работе объявил обеим выговоры. На заявлении Хреновой, попросившей разрешить ей приходить на работу к 14 часам “в связи с прохождением обучения на курсах на получение аттестата аудитора”, написал прыгающей рукой: “Представьте справку с курсов: что Вы — их слушательница, с какого часа и по какой там занятия, по каким дням, в течение какого срока. Что курсы просят освобождать Вас в “НМ” на эти дни и часы. До получения такой справки Ваше отсутствие на работе будет рассматриваться как прогул”…
Чтобы немного отвлечь публику от тяжелых мыслей, Залыгин по всегдашней привычке рассказывал истории из своего прошлого. Студентами в общежитии жили — по семь человек в комнате, и никогда не ругались! Его, Залыгина, кровать стояла у двери, где выключатель. Народ чертит, к сессии готовится, но ровно в 11 вечера он привстает на кровати и — гасит свет. Все! Никто не возражал. И с женой за 57 лет совместной жизни ни разу не ссорились… В его, Залыгина, жизни вообще не было ничего плохого. Теперь, может, будет, к тому идет, а до сих пор — не было.
Вот эта фраза, что у него в жизни “не было ничего плохого”, особенно восхитила Роднянскую, она не уставала ее потом повторять…
Хренова проводила дни за компьютерными играми. Когда Спасский просил ее что-нибудь сделать по работе, отвечала, что все свои проблемы он будет решать уже с новым бухгалтером. А затем и вовсе ушла на больничный.
Тут-то и прибыли в “Новый мир” два офицера налоговой полиции и приступили к многодневной пристрастной проверке.
По редакции, прознавшей о письме Залыгина Куликову, немедленно пустили слух, что проверка эта как раз и явилась результатом собственной глупости Залыгина и его помощницы Банновой. И что пострадают от их инициативы в первую очередь сотрудники бухгалтерии, а затем, конечно, все остальные.
Версия была шита белыми нитками. Спасский с Кривулиным утверждали, будто есть в налоговой системе негласное правило: доносчик освобождается от ответственности. А одна из корректоров мне поведала, что как раз перед визитом полицейских к ней заявилась кассир Зюзина и потребовала признаться налоговикам в получении каких-то дополнительных сумм кроме зарплаты по ведомости.
— Она что, за дуру меня принимает? — изумлялась корректорша. — Ведь меня же потом непонятно с каких доходов еще и налоги заставят платить?
(Через месяц эта честная женщина, квалифицированный и добросовестный работник, подала заявление “по собственному желанию”. На мои расспросы о причинах, вынудивших ее пойти на такой шаг, упорно отмалчивалась.)
В компьютерном цехе Зюзину, однако, послушались.
А после произошла совсем невероятная история. Я знаю о ней со слов других и передаю так, как слышал.
У Спасского в сейфе хранились полторы тысячи долларов на расходы. Он возьми да и попроси Коробейникова: ко мне скоро зайдут с проверкой, возможно, захотят осмотреть сейф — спрячь эти деньги или вынеси их из редакции от греха! (Надо сказать, что Василий Васильевич, взявший Коробейникова на работу, все это время не давал его в обиду и несмотря ни на что благородно защищал даже перед Залыгиным.) Коробейников кладет доллары, не таясь, в верхний ящик своего стола, что в небольшой комнатке при входе в редакцию, и занимается текущими делами. Туда-сюда, по коридорам, по лестницам — у завхоза много хлопот, за ним разве уследишь! А тем временем являются, как и обещали, полицейские, но сразу почему-то не к Василию Васильевичу в кабинет, о чем была у них с ним договоренность, а — прямиком к столу Коробейникова: ну-ка, покажите, что у вас там в левом верхнем ящичке?..
Спасский берет вину на себя и объясняет, что деньги эти долго копил… на костюм. А Коробейникову дал, потому что завхоз понимает толк в костюмах и обещал подобрать то, что надо.
Василию Васильевичу почему-то не очень верят: видимо, он не производит впечатление человека, который покупает костюмы за полторы тысячи долларов.
Но самое замечательное, я бы сказал — великое событие (с которым ничто другое из этой мрачной поры новомирской истории и рядом не поставишь) происходит на другой день. Роза Всеволодовна утром при встрече с Коробейниковым просто и буднично говорит ему:
— Павел Алексеевич, я еще никогда в жизни не видела таких подонков, как вы.
Наверное, Коробейников в ответ, как обычно, сказал:
— Ну, почему?..
Во всяком случае, предпочел шума не поднимать.
Залыгин, узнав обо всем (вероятно, от самой героини, да какое это имеет значение!), обрывает дома провод от страха за свою обожаемую помощницу: “Зачем вы это сделали? Что теперь с вами будет?..”
Роза Всеволодовна и сама уже не верит, что сделала, голос звенит и дрожит в ответ, и на глазах — слезы…
Сам Залыгин в дни нашествия налоговой полиции появился в редакции, кажется, всего один раз. Офицеры сразу — к нему, но долго не задержались. Я услышал из своего кабинета слова одного из них, в дверях обращенные к Залыгину на прощанье:
— Вам, конечно, давно пора на отдых…
Зато Розу Всеволодовну помучили изрядно. А она и не возражала, охотно поведала все, что знает, вплоть до покушений на меня и Спасского.
Появившись у меня, полицейские начали как раз с этого:
— Вы связываете нападение на вас с обстановкой в редакции?
— Не знаю. Это могло быть простым совпадением.
Они, кажется, рады ответу. Скандальный эпизод закрыт.
Рассказывают мне о долларах Спасского, о показаниях наборщиц, о том, что кассир Зюзина каждый месяц в одном и том же обменном пункте меняет некую сумму в валюте на рубли — видимо, чтобы доплачивать сотрудникам помимо ведомости?..
— Вы признаете эти факты?
— Как я могу признавать или не признавать то, о чем впервые слышу от вас.
— А вы сами отдавали подобные распоряжения? У вас есть для этого полномочия? — Молодые, напористые, наседают.
— Моя работа — редактировать журнал. У меня в кабинете нет ни сейфа, ни даже запертого шкафа: ничего кроме рукописей. Что касается моих возможностей распоряжаться финансами, об этом можно судить хотя бы по моей зарплате. Она гораздо ниже зарплаты бухгалтера.
Сворачивают расспросы, произнеся невнятно, что их задача — собрать улики и завести дело, а в дальнейшем редакцией займутся следователи. Но на прощанье отчего-то сердечно жмут мне руку.
А вскоре после них приходит с настоящим допросом Василевский.
— Слышал, в редакции нашли валюту?
— Мне известно об этом, вероятно, не больше вашего. Говорят, чудак Спасский попросил Коробейникова припрятать свои деньги, а тот…
— Ну, неважно. — Обрывает с раздражением. — Нашли валюту.
— Не только это. Ваши подопечные на четвертом этаже…
— Да, я знаю. Девочки дали показания. Означает ли это, что нас будут штрафовать?
— Штрафовать! Нам грозят уголовным делом, Андрей. Они что, не ведают, что творят? Рассчитывают остаться в сторонке?
— Да. Я сейчас не про уголовные дела. Их конечно же будут возбуждать в установленном порядке против Иванова, Петрова и Сидорова. Я говорю о журнале в целом. Какова предусмотренная законом сумма штрафа? Выдержит ли бюджет редакции?
Впервые он с таким бесстыдством передо мной обнажался. Не скажу, что я был потрясен, но не сорваться и ответить в обычном тоне стоило мне больших усилий.
— А вы спросите у тех, кто всю эту кашу заварил. У них больше информации…
Весь мир валится, а тут Спасский корпит в своем кабинете над выравниванием зарплат! Карандашиком выставляет на ведомости проценты: кому убавить, кому прибавить… Большинству сохраняет прежнюю ставку, себе немного уменьшает (хотя и так была невелика), Хреновой и Зюзиной урезает солидно.
— Где это видано, чтобы главный бухгалтер столько получала? Ее ставка — на уровне заместителя. Даже не первого, второго.
Рассуждает уверенно, как привык в прежние времена.
— Сейчас мы соберемся, все замы, Хренову пригласим, утвердим наши предложения и направим Сергею Павловичу. Мы с ним договаривались, что он это подпишет. Если не передумает, конечно.
— Вы еще можете что-то обсуждать с Хреновой? — изумляюсь я. — И серьезно рассчитываете, что она одобрит уменьшение своей зарплаты? Да на каком вы свете, Василий Васильевич?
— Не знаю, на каком, но все нужно делать как положено: обсудить в полном составе руководства, дать предложения, а приказ, видимо, подпишет главный. Хотя вы как первый зам тоже можете это сделать…
Залыгин по телефону объявляет, что ложится в больницу, в редакции больше не появится. Его беспокоит одно: премия к Новому году. Роза Всеволодовна докладывает о разработанных по его указанию Спасским новых ставках. Он почему-то сердится, зовет к телефону Василия Васильевича. Все оставить как есть! Будет так, как решила Лиза: просто дадим к Новому году по второму окладу, и все дела.
— Но у кого-то оклад, как у Лизы, слишком большой, а у кого-то незаслуженно маленький, мы как раз и пытались сделать как надо. Вы же сами распорядились! — пытается возражать Спасский.
Нет! И не устраивайте там никаких разборок!..
Через некоторое время Роза Всеволодовна звонит ему, чтобы уточнить: какой готовить приказ? А как Лиза скажет, такой и готовьте. И когда вы его подпишете? А он и не собирается подписывать. У него для этого есть заместители.
— Ваши заместители не станут подписывать такого приказа! — в сердцах бросает ему секретарша. Через дверь кричит мне:
— Готовьтесь! Сейчас он будет звонить вам.
Звонок, однако, раздается не сразу, минут через десять. Хотя я уже несколько дней с Залыгиным не виделся и не разговаривал, начинает резко, без приветствий и предисловий:
— Подготовьте приказ: выдать по результатам года тринадцатую зарплату.
— Бухгалтерия не примет приказа за моей подписью…
— Примет! Я с ними уже договорился.
Так вот на что ушли десять минут!
— Не буду я подписывать такого приказа, Сергей Павлович. Не согласен я с ним.
— Тогда я вас уволю! — Чувствуется, что заготовил заранее.
— Увольняйте, если заслужил. Почему только вы не можете до сих пор уволить тех, кто вас гробит?
— Я ложусь в больницу! Вы все там, конечно, не верите моей болезни!
Бросив меня, уговаривает Спасского. Тот в конце концов соглашается, но с условием: рядом с подписью будут слова “по поручению С.П.Залыгина”.
— Вы не возражаете, Сергей Павлович?
— Как хотите. Только в бухгалтерии будут смеяться…
Через несколько дней, уже находясь в больнице, Залыгин попросил секретаршу заготовить приказ за его подписью о назначении исполняющего обязанности главного редактора.
— Вас или Киреева, — нервно сказала мне Роза Всеволодовна. — Думайте!
Она считала, что это последний шанс. Можно уволить Коробейникова, утвердить рассчитанные Спасским новые ставки (после чего Хренова с Зюзиной, пожалуй, сами не захотят оставаться, а с ними исчезнет “вся эта грязь”), наладить отношения с арендаторами (договор почему-то все еще пребывал в проекте) и зажить, наконец, спокойно…
Раздумывал я недолго. В приказ вписали Киреева.
Киреев принимать дела отказался…
Сразу после новогодних выходных Залыгин пригласил в больницу Киреева, Спасского и Хренову. Роза Всеволодовна с некоторым сарказмом передала мне со слов Залыгина, что побеседовали очень мило, больному навезли угощений, и только Спасский портил всем настроение. Оказывается, Василий Васильевич пытался говорить о делах (ради чего и собирались) и даже привез Залыгину на утверждение заранее согласованное с ним новое штатное расписание, в котором сокращалась должность завхоза Коробейникова. Наконец-то Спасский на это решился! Но теперь не подписал Залыгин.
Киреев, в свою очередь, с ухмылкой рассказывал, что Сергей Павлович пообещал уйти из журнала к 1 марта, во что он, Киреев, не очень верил. И еще: Хренова заявила Залыгину, что пенсионный фонд просит наградить кассира Зюзину за хорошую работу специальной премией в размере 300 рублей — и растроганный Залыгин распорядился возвестить об этом в собственном журнале и во всех газетах, где только ни напечатают!
Так что беседа в больнице оказалась приятной во всех отношениях.
На этом гротескном фоне сущим пустяком выглядел эпизод, о котором поведала мне после некоторых колебаний Роза Всеволодовна. Узнав о моем разговоре с Киреевым, спросила задумчиво:
— Он вам сказал?.. Да нет, он хитрый, не скажет.
Оказалось, на встрече с Залыгиным всплывала еще одна тема: откуда все-таки свалилась эта проверка, кто донес? И Хренова, скромно потупив взор, сказала: неужели не ясно, кто? Яковлев!..
На начало января (а именно на 9-е число) выпадает рутинное по процедуре, но судьбоносное для журнала событие, к которому непосредственное отношение имели Спасский и руководимый им Кривулин. В тот день завершились их многомесячные хлопоты по перерегистрации “Нового мира” как средства информации в Роскомпечати. Если до того дня учредителем журнала был “трудовой коллектив редакции” (то есть все, кто фактически работает в журнале), то в новых бумагах им почему-то оказалось АОЗТ “Редакция журнала “Новый мир”. Ни меня, ни Киреева, ни Кублановского, ни других ведущих сотрудников, которые не были членами АОЗТ, об этом даже не поставили в известность. Никто из нас не передавал АОЗТ своих учредительских прав.
Как и в случаях с новым уставом и с выборами, Спасский искренне верил, что старается на благо журнала.
При встречах со мной он теперь отводил глаза и загадочно говорил, что решил пойти на мир с Хреновой и что “наши”, по его новым данным, ни в чем не виноваты: тут действует “мафия”.
К Коробейникову зачастили мордовороты устрашающего вида в камуфляже, он у всех на виду подолгу с ними секретничал. Роднянская прибегала с четвертого этажа скандалить:
— Я не могу работать, когда такие сидят под дверью! Администрация должна принять меры!
Кого-то из этих людей Коробейников водил на переговоры к Спасскому. После чего Василий Васильевич туманно сообщал, что проверять “Новый мир” не имели никакого права и что теперь, наоборот, крепко достанется тем, кто эту проверку затеял.
Раз объявился в редакции Зелимханов, по просьбе Залыгина наводивший справки “по своим каналам”, и рассказал, что доносы в деле — Коробейникова.
А Коробейников тотчас распространил слух, что всю историю с анонимками и прочим затеял Рафик Рустамович, немало на этом поживившийся.
Ничего после таких ужасных обвинений не менялось. Расходились и спокойно продолжали заниматься каждый своими делами.
Залыгин, выписавшийся из больницы довольно скоро, по телефону подтвердил Кирееву, что уйдет 1 марта, “больничный уже не закроет”, а Спасскому сказал, что “больше ничего подписывать не будет”. Розе Всеволодовне же, уговаривавшей его не волноваться, ответил, что он и не волнуется; если бы он мог что-то изменить, тогда бы стоило, а так — что зря волноваться?..
Однако 28 января, ко всеобщему изумлению, прибыл в редакцию и провел заседание редколлегии.
Снова жаловался: собственно редакторская, литературная работа его не тяготит, он способен ее осилить, а вот финансовые дела журнала за те полтора-два года, что он болеет, оказались запущены. Просил подумать и подобрать ему надежного помощника по финансовой части… А лучше — сразу преемника. По его мнению, на пост главного редактора “Нового мира” имеют виды Игорь Виноградов, Наталья Иванова, кое-кто еще… Он все равно скоро уйдет и хочет договориться об одном: чтобы раза два в месяц была у него возможность пользоваться редакционной машиной для посещения поликлиники. Пусть эта его просьба будет вписана в протокол. Закончил речь неожиданно:
— Теперь решайте! А я ухожу. До свидания!
И в самом деле встал и медленно, с достоинством удалился.
Какое-то время все оставались в оцепенении.
Однако длилось оно недолго. Перечисленные Залыгиным имена вызвали бурю эмоций (видимо, для того он их и назвал, с его стороны это было чистой провокацией, потому что никто из упомянутых, насколько мне известно, приходить в “Новый мир” не собирался).
— Давайте прямо сейчас все по очереди заявим, что мы никого не хотим брать в редакцию со стороны! — первой опомнилась Роднянская. — Если мы этого не сделаем, уважаемые люди могут быть поставлены в неловкое положение!
Охотно поддержал ее Киреев, за ним и другие наперебой стали выкрикивать торжественные клятвы, боясь отстать…
Я вслух возмутился: что за детсадовская “демократия”? Как можно заранее ограничиваться узким кругом присутствующих? Разве у нас уже есть безоговорочный кандидат? Пусть участвуют в будущем конкурсе, если захотят, и Виноградов, и Иванова: в отличие от здесь сидящих, они уже состоявшиеся редакторы. Надо не отталкивать, а зазывать людей. Чем больше выбор, тем лучше для журнала… Но первоочередная наша забота — все-таки не выборы. Залыгин признался, что денежные дела запущены. О том, какая атмосфера в коллективе, никому говорить не надо, все и так знают. Ни один порядочный человек не согласится возглавить такую редакцию. До всяких выборов нам нужно самим разобраться в обстановке. Пригласить на заседание Хренову, Спасского, заслушать отчеты всех руководителей, не исключая, разумеется, и меня…
— Всем это знать ни к чему! — категорично заявил вдруг Василевский. — В финансовые вопросы должны быть посвящены два-три человека. При передаче дел.
У него было уже свое на уме.
Надумали сочинить послание к Залыгину: о том, что пока он находится у власти, ни о какой передаче части полномочий и ответственности другому лицу не может быть и речи. Фактически — призвали его к незамедлительной отставке. С обещанием “приемлемых условий”. (Василевский и тут не упустил вмешаться, заявив, что условия, приемлемые для Залыгина, могут оказаться неприемлемыми для… Как сказать, для кого? Запнулся, боясь проговориться, и возражение замяли.) Долго спорили, как эту бумагу начать: “глубокоуважаемый”, просто “уважаемый” или даже “дорогой”? Наконец, решили, что “дорогой” в данном контексте будет звучать несколько издевательски…
Из отрывочных впечатлений тех дней:
Новикова оживленно обсуждает с Василевским новинки видеопроката, обменивается с ним принесенными из дома кассетами. Последний, в полном соответствии со своей нетрадиционной эстетической ориентацией, увлекся американскими фильмами ужасов…
Спасский в своем кабинете нудно и запутанно объясняет мне, почему не получилось заключить договор с арендаторами. Говорит о большой проделанной работе и о том, что будущий преемник Залыгина когда-нибудь это поймет и испытает чувство глубокой благодарности. Чтобы не обидеть, иногда соглашаюсь с ним: “Да… Да…” — хотя меня во время этого долгого разговора клонит в сон. Спасский иногда на полуфразе прикрывает глаза и тоже как будто задремывает. Исчерпав тему, выходим вместе из кабинета и застаем у самой двери Коробейникова. Тот крадучись ныряет в раскрытую дверь уборной, склоняется над умывальником, широкая лысина его багровеет.
— Ну что, шеф! — устало обращается к нему Спасский.
Удаляясь по коридору, слышу следующую фразу:
— Ну что, шеф бухгалтерии!..
В буфете Василевский подсаживается к Хреновой (та снизошла-таки до общих обедов, начала иногда спускаться, чтобы быть поближе к народу). Нечаянно берутся за одну салфетку, поднимают друг на друга глаза — и расцветают счастливыми улыбками, как молодожены…
После очередной нервной “разборки” сижу один в своем кабинете, машинально рисую мягким карандашом на бумаге. Какая прекрасная вещь — карандаш! Как много на свете прекрасных, увлекательных вещей! И на что только я потратил последние годы?
Из-под карандаша выходит худая трясущаяся собачка с больными глазами…
Через несколько дней я слягу в больницу с тяжелым обострением язвы. При обследовании найдут еще целый букет неведомых мне до той поры заболеваний. Накануне госпитализации притащусь в редакцию закончить неотложные дела — и узнаю от Розы Всеволодовны, что Залыгин хочет что-то сказать мне на прощание.
Он встретит меня в кабинете подчеркнуто уважительно, как гостя, выйдя из-за своего стола и сев на равных, лицом к лицу. Так встречал только в самый первый день, когда принимал на работу. Скажет виновато:
— Я на самом деле ухожу, у меня нет больше сил. Сейчас вот заехал ненадолго, посидел здесь, а вернусь домой — буду несколько дней лежать пластом…
— Ну, тогда на журнале можно ставить крест.
— Да-а… И ведь все не так плохо, денег-то хватает… И Киреев отказывается принимать дела. Не знаю, насколько это серьезно.
— Трудно сказать. Может быть, не хочет выказывать торопливость. Вы же еще не ушли.
— Да-а… К вам у меня претензий нет, вы работали хорошо. То, что с бухгалтерией отказались сотрудничать — ну, что ж…
— Так с ними нельзя работать!
— Вы правы, с ними нельзя работать. Но без меня они вас отсюда выживут?!
То ли спросит, то ли предупредит о неизбежном.
— Выживут, Сергей Павлович, — обреченно соглашусь я.
Глава 16. “Коллектив” как он есть
Решение уйти было, наконец, принято Залыгиным окончательно и бесповоротно после того, как Василевский публично объявил: в апреле истекают полномочия президента АОЗТ и главного редактора, выбранного в 1993 году на пять лет.
Залыгин все звонил Розе Всеволодовне и все по привычке сетовал: не знает, мол, что делать с журналом! И она, однажды не выдержав, объяснила ему, что говорить больше не о чем, и — сама первая написала заявление об уходе.
Об этом и о многом другом я узнал лишь месяц спустя, когда больничный срок мой подходил к концу.
С неделю отлежавшись, по слову Залыгина, пластом, я принялся понемногу работать на больничной койке над статьей для отдела критики. Предыдущая моя большая статья об Ингмаре Бергмане (позже напечатанная в № 4 за 1998 год) была встречена Роднянской с большим воодушевлением. Вынесение непривычного для меня вердикта Ирина Бенционовна обставила торжественно, пригласила Костырко и вынудила его пусть нехотя, но подтверждать кивками головы каждое слово:
— Мы с Сережей считаем, что удача должна быть названа удачей несмотря ни на что.
Несмотря на присутствие многозначительного “несмотря”, это могло значить серьезное потепление в наших отношениях. Больница действовала умиротворяюще; принявшись за работу, я снова начинал верить в возможность сотрудничества…
А когда, набравшись сил, впервые позвонил кому-то из редакции, то услышал: Спасский уже уволился, Залыгина уговорили задержаться до 15 марта, чтобы было кому подписывать документы, Баннова уходит вместе с ним, а на 4 марта назначены выборы нового главного, которым станет — Василевский.
Именно так все и говорилось. Звоню, например, Кублановскому, спрашиваю: вы правда Василевского хотите выбрать? А он:
— Вы оторвались от жизни, ничего не знаете. Вся Москва уже говорит о том, что редактором будет Василевский. Вчера я ехал в одной машине с Аллой Латыниной, и она считает это дело решенным.
— Да разве Латынина будет голосовать, разве не мы с вами!?..
От Розы Всеволодовны узнаю еще одну пикантную подробность: Киреев, до последнего момента на уговоры Залыгина отвечавший отказом, тоже вдруг решил попытать счастья, выставляет свою кандидатуру на выборах.
— Вчера Андрюша заходит, рассказывает мне об этом — у самого аж губенки от обиды трясутся!..
Что ж, на Василевского это было похоже. Чем-то он напоминал донельзя набалованного малыша: мог бесконечно пакостить, но жутко изумлялся и сердился, когда его за это награждали шлепком.
Еще мне поведали, что Зюзина злорадно шипела Сарре Израилевне: вот пройдут выборы — первым делом уволим Яковлева! После чего старуха кинулась, конечно, жаловаться Розе Всеволодовне, та с гневом рассказала про этот случай Кирееву, а Киреев будто бы спокойно возразил:
— И что? Василевский то же самое говорит!
— Значит, вы тоже считаете нормальным положение, когда кассир увольняет заместителя главного редактора?!..
Был у Банновой разговор и с Костырко, которому она с иронией предсказала, что теперь, под бандитами, журнал расцветет, на что тот отреагировал вполне серьезно:
— Конечно, по крайней мере “крышу” искать не надо!
Все это, повторяю, я узнавал в пересказе, иногда двойном, поэтому за точность не ручаюсь.
4 марта я пришел на собрание журналистского коллектива прямо из больницы. Подключили по селекторной связи Залыгина. Провели “тайное” выдвижение: каждый написал на бумажке, кого хотел бы видеть среди кандидатов, затем составили общий список. Пожелание Залыгина раздалось из динамика: Киреев! Его несколько раз переспросили, не назовет ли кого еще.
— Нет. Только Киреева!
Я вписал самого Залыгина. В конце концов в списке оказались почти все: Залыгин, Киреев, я, Василевский, Чухонцев, Роднянская, Кублановский… Киреев даже посетовал, что обошли такого заслуженного товарища, как Сережа Костырко.
Залыгин, когда Роза Всеволодовна донесла до него через помехи суть процедуры, от выдвижения отказался. Роднянская с Кублановским также взяли самоотводы. (Чухонцев — его на том собрании не было — сделает это через неделю, объяснив, что “надо дать дорогу молодым”.)
Киреев сказал, что у него уже написана программа и он хотел бы обсудить ее прямо сейчас.
Василевский с дрожью в голосе, но весьма ядовито возразил, что его, Василевского, только что выдвинули, поэтому он не успел так быстро сочинить программу и просит отложить все обсуждения до следующего раза, через неделю.
— А я вот хочу сейчас, — настаивал Киреев.
Заранее размноженный текст был роздан. Вот он:
- Считаю приоритетным направлением работы главного редактора в нынешней ситуации — проблемы жизнеобеспечения редакции.
а) Безотлагательное решение вопроса с помещением.
б) Поиск спонсоров, возможно, разовых, на крупную публикацию, годовые премии, на отдельный номер.
в) Работа с регионами в период подписной кампании. - Журнал вряд ли нуждается в стратегическом изменении нынешнего курса, но необходимы оперативные корректировки, для чего каждую третью среду месяца проводить заседание редколлегии, на которой будет обсуждаться вышедший номер, а также номер, который сдается. Обсуждение спорных материалов последнего.
- Годовой мораторий на кадровые перестановки, за исключением перевода А.В.Василевского (в случае его согласия) на должность заместителя главного редактора.
- Хотя избрание согласно устава (так в оригинале. — С.Я.) осуществляется на пять лет, не позднее 20 марта 1999 года слагаю с себя обязанности главного редактора, дабы провести новые выборы.
Р.КИРЕЕВ
Март 1998 г.
Главным был, конечно, пункт 3, на который в тревожную и смутную пору перемен должны были купиться многие. Обещание добровольно уйти через год тоже чего-то стоило. Что касается амбиций главного соперника — они ублажались персонально.
— Если, конечно, Андрей Витальевич согласен, — повторил Киреев вслух, комментируя свой проект.
— А если Андрей Витальевич не согласен? — срывающимся голосом выкрикнул Василевский.
— Пусть выскажутся все. Я хочу знать реакцию, — продолжал настаивать Киреев.
Но высказываться никто не торопился. Партия Василевского насупленно молчала. Новикова и кто-то еще, кто мог бы поддержать Киреева, выжидали.
Я попросил слова.
Начал с того, что меня радует уже сам факт альтернативных выборов. Я ждал худшего. Было бы еще лучше, если бы выдвигаемые не торопились брать самоотвод, а список расширился за счет достойных кандидатов со стороны.
Что касается программы Киреева — в ней есть интересные позиции, она заслуживает внимания наряду с другими.
Но прежде, сказал я, хотелось бы напомнить присутствующим о другом. Как раз минул год с того дня, когда на меня было совершено нападение и я лежал во дворе “Нового мира” без сознания. В течение всего этого года кто-то изводил звонками, письмами, угрозами главного редактора журнала, больного старого человека. С полгода назад зверски избили в том же дворе нашего сотрудника Спасского. Мы все знаем, что преступники где-то рядом, работают в одном с нами коллективе. Мы все когда-то поклялись от них избавиться. Я хочу снова предложить то, что предлагаю уже давно: до всяких выборов создать решением редколлегии журнала комиссию и поручить ей разобраться во всем, что произошло. Если мы этого не сделаем, на выбранного редактора, кто бы он ни был, навсегда ляжет пятно. Он окажется по меньшей мере заложником ситуации, а скорее всего — марионеткой в руках преступников. Позор будет и на всех нас, и на журнале в целом…
В ответ — глухое молчание.
— У меня вопрос к Руслану Тимофеевичу, — встрепенулся, наконец, Сергей Иванович Ларин. — В свете только что сказанного Сергеем Ананьевичем. Вы ведь хотите объявить мораторий на увольнения? Значит, намерены работать и с теми, кто совершал неблаговидные поступки?..
Киреев смешался.
— Я думаю, в нынешней ситуации необходимо конструктивно сотрудничать со всеми.
— А как это выглядит с моральной точки зрения? — победно вопросил Ларин.
На том и разошлись, договорившись собраться для выборов через неделю. Формально я остался в списке кандидатов вместе с Киреевым и Василевским, хотя твердо заявил, что до проведения расследования ни в каких выборах участвовать не намерен и другим не советую.
Костырко отловил меня в коридоре:
— Все, что ты сейчас говорил — это бы и включить тебе в программу!
Что он имел в виду — не знаю. Видимо, совсем не тот проект реального выхода из кризиса, с которым я появился через неделю.
Но первой сенсацией следующего заседания стало другое: Киреев в самом начале вдруг снял свою кандидатуру!
Залыгин, запутавшись в этих странных играх, что-то изумленно и негодующе говорил из Переделкина по хрипящей связи. Можно было расслышать фразу:
— Значит, вы хотите выборов по Ельцину?!..
— Отключите его! — распорядился заметно приободрившийся Василевский. — Потом свяжемся, когда будем голосовать.
Больше у него соперников не осталось. Потому что я еще раз подтвердил, что в выборах не участвую, прошу лишь отдельно поставить на голосование предложенный мной документ.
Эту бумагу я написал в больнице, урывками перепечатал на машинке, когда удавалось отлучиться ненадолго домой, и перед самым заседанием размножил на редакционном ксероксе. Копию получил каждый.
Прошу рассмотреть и поставить на голосование предлагаемую от моего имени программу коллективного руководства журналом.
- Возглавляют журнал “Новый мир” три соредактора: Василевский, Киреев, Яковлев (они же — сопрезиденты АОЗТ).
- Соредакторы по договоренности, с учетом способностей каждого, распределяют между собой обязанности, которые до сих пор выполнялись главным редактором, его тремя заместителями и ответственным секретарем.
- Все трое имеют равные права в решении основных творческих, финансовых, кадровых и иных вопросов, находящихся в их компетенции. Спорные вопросы решаются голосованием. В особо трудных случаях каждый вправе апеллировать, в зависимости от рода проблемы, к редколлегии либо общему собранию акционеров.
- Все трое имеют право первой банковской подписи и коллективно управляют финансово-хозяйственной деятельностью журнала.
- Соредакторы выбираются на 5 лет на тех же условиях, что и один главный редактор.
ПРЕДЛОЖЕННАЯ СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ ПОЗВОЛЯЕТ:
- Повысить жизнеспособность “Нового мира”, обеспечить ему в нынешней критической ситуации преемственность и стабильность.
- Создать гарантии против служебных злоупотреблений, кумовства, сведения личных счетов.
- Защитить права творческого состава и всех добросовестных работников журнала лучше любых предвыборных обещаний.
- Придать администрации необходимую уверенность и решительность в деле избавления от лиц, наносящих журналу вред.
- Раз навсегда покончить с интригами в окружении власти. Сделать жизнь журнала открытой для всех сотрудников.
- Сэкономить фонд заработной платы, более рационально использовать все ресурсы, включая помещение редакции.
С.А.ЯКОВЛЕВ.
10 марта 1998 г.
В приложенной к документу “Пояснительной записке” говорилось:
До недавнего времени я был убежденным сторонником авторитаризма в журнальном деле. Однако опыт, приобретенный в “Новом мире”, и трезвая оценка нынешней ситуации заставляют меня изменить прежнюю позицию.
С одной стороны, С.П.Залыгин своим именем и весом до сих пор частично прикрывал те изъяны и слабые места, которые наличествуют в нашем журнале и теперь не замедлят открыться во всей красе. Второй фигуры такого масштаба у нас нет. Да и сам журнал уже не тот. Он больше никогда не станет “настольной книгой интеллигенции”, ему не нужна былая помпезность.
С другой стороны, пережитый журналом в последние годы этап представляется мне бесперспективным, а в чем-то и опасным. “Новый мир” получил слишком большую, растлевающую дозу авторитаризма. Выбор у нас теперь, фигурально выражаясь, таков: либо “военная диктатура” с криминальным уклоном и неизбежными жертвами, либо предложенное коллективное правление.
К сожалению, характер единоличной власти (первый вариант) будет очень мало зависеть от личности выбранного главного редактора, его продиктуют условия.
…Нынешним выборам предшествовала длинная цепочка событий, которые не красят журнал. Мое предложение позволяет “Новому миру” и его сотрудникам сохранить лицо. И обиженных будет меньше, а это в данной ситуации немаловажно.
Думаю, коллективное управление и коллективная ответственность повысят сопротивляемость “Нового мира” той атмосфере корыстных интересов и амбиций, в которой журнал вынужден сегодня существовать. Руководитель-одиночка просто не выдержит давления и сломается, а его репутацию в сложившихся условиях не спасут даже самые благие намерения.
Чухонцев предложил перенести выборы, чтобы иметь возможность изучить мои аргументы и еще раз все взвесить, хотя Василевский нервно возражал.
В тот день и он обнародовал манифест под названием “Мои принципы”:
Сверхзадачей любого руководителя журнала “Новый мир” должно быть всестороннее обеспечение самого существования, а в последующем по возможности и процветания журнала “Новый мир”.
Условием этого является регулярный, бесперебойный при любых обстоятельствах выход журнала и доставка его подписчикам. Это должно быть обеспечено в первую очередь и, без преувеличения, любыми средствами…
Не надо противопоставлять литературный журнал и акционерное общество, сегодня они неразделимы. В обозримом будущем журнал будет существовать в оболочке именно акционерного общества, тем более, что с января этого года АОЗТ является еще и учредителем журнала как средства массовой информации.
На этот раз Ларин почему-то не задал вопрос, как все это выглядит “с моральной точки зрения”…
К “принципам” Василевский приложил “текст на обложку № 5, который надо дать в любом случае!” Такая приписка была сделана его рукой к сочиненному им же обращению:
Дорогие читатели!
В марте этого года академик Сергей Павлович Залыгин, возглавлявший “Новый мир” в течение двенадцати лет, оставил свой пост в связи с состоянием здоровья и по истечении пятилетнего срока, на который он был избран в 1993 году. Завершился целый этап в истории журнала, по-своему не менее замечательный, чем время редакторства А.Т.Твардовского…
Печатавшиеся в журнале повести, рассказы, статьи Сергея Залыгина вызвали живой читательский отклик, свидетельством чему являются ваши письма. В настоящее время Сергей Залыгин работает над книгой воспоминаний для “Нового мира”.
Может возникнуть вопрос: не случится ли так, что с избранием нового главного редактора читатели, продлившие подписку на вторую половину 1998 года, получат под той же голубой обложкой какое-то иное издание? Опасения эти напрасны. “Новый мир” будет и впредь следовать своему не сегодня избранному направлению, сохраняя традиционную структуру и круг авторов.
К огорчению Василевского и его соратников, Сергей Павлович не стал торговать своим именем в обмен на “приемлемые условия” (возможность пользоваться раз в неделю-две редакционной машиной). Так что ни лукавого объяснения, почему именно Залыгин “оставил свой пост”, ни обещания книги воспоминаний для “Нового мира” в пятом номере журнала поместить не удалось…
Но не буду забегать вперед.
В третий и последний раз журналистский коллектив “Нового мира” собрался для выборов главного редактора 16 марта. В голосовании приняли участие 14 человек. Заседание вел Киреев.
Сначала быстро расправились с моими предложениями. Роднянская сказала, что, насколько она помнит из истории, любой триумвират заканчивался войнами триумвиров. Костырко заметил, что соредакторство существует только в журнале “Звезда” и там себя не оправдывает: Арьев с Гординым, мол, друг на друга только жалуются — один о чем-то с каким-то автором договаривается, потом уезжает, к примеру, в командировку, а другой не знает, что с этим делать… Точку поставил Киреев, заявив, что он участвовать в таком триумвирате не желает. И для проформы спросил Василевского: а как тот? Нет, Василевский тоже не хочет ни с кем делить власть. А значит, и говорить не о чем.
— Боюсь, нам еще придется вернуться к моей схеме или к чему-то подобному, — сказал я. — Жизнь заставит.
Я не представлял, как далеко Василевский и его команда готовы зайти.
Мои слова встревожили умную Роднянскую. Она впервые поняла, что Василевский никогда не наберет требуемые по уставу две трети голосов, и схватилась за голову. Конечно, не пройдет, никто при такой норме не пройдет, это тупик! Такая норма имеет смысл только тогда, когда хотят от кого-то защититься, а не когда выбирают! Неужели нельзя ничего изменить? Ведь она, Роднянская, своими ушами слышала при обсуждении устава год назад, как именно Андрей предложил ужесточить эту норму, а в проекте была другая, выборы простым большинством, так нельзя ли к этому вернуться?..
— Вероятно, оттого и предложил, что ему хотелось от кого-то защититься? — заметил я со всем сарказмом, на какой был в ту минуту способен. Едва ли Роднянская меня услышала; ее мозг работал теперь только в одном направлении: как смешать все фигуры и начать игру по новым правилам. В деле захвата власти она была настоящей большевичкой.
Киреев предложил выбрать Василевского не на пять лет, а на год. Кублановский посоветовал ему побыть какое-то время, вроде испытательного срока, исполняющим обязанности. Василевский с гневом отверг оба предложения. Зашумели и Роднянская с Костырко: это же нарушение устава!..
— Давайте возьмем с Андрея обещание, что он ровно через год даст редколлегии отчет о проделанной работе! — нашлась Роднянская.
Я вслух усомнился в действенности такого «инструмента». На что получил от Роднянской занятный, прямо-таки фантасмагорический ответ:
— Как же вы будете голосовать за Андрея, если не доверяете ему?!
Киреев во всеуслышание объявил, что лично он при тайном голосовании воздержится.
Счетную комиссию возглавил Миша Бутов.
В разгар процедуры возник в дверях юрист Кривулин, кто-то у него спросил: сколько голосов нужно набрать Василевскому для победы — 9 или 10? Кривулин, как всегда, стал советовать “наоборот”…
После короткого перерыва для подсчета голосов все снова собрались в душной комнате. Бутов огласил результаты: 7 голосов “за”, 2 “против”, пятеро воздержались. Василевский не прошел.
Киреев отчего-то медлил утверждать результат. Этим воспользовался Костырко. Он вдруг вспомнил и объединил предложения Киреева и Кублановского, которые сам только что отметал. Давайте упросим Андрея стать исполняющим обязанности всего на год! Давайте переголосуем немедленно! Неужели звать кого-то со стороны, неужели мы в “Новом мире” за все годы ничего не наработали?..
А кого звать? — подхватила оправившаяся от потрясения Роднянская. Битов может дать имя, но работать пришлет вместо себя какого-нибудь Александра Михайлова (того самого, столь им ненавистного!). Готов придти сюда Золотусский, Роднянская с ним дружит и ничего против него не имеет, ей-то с ним будет прекрасно, но он уже стар и не знает компьютера. Саша Архангельский вообще всем хорош, но тот радикальнее Василевского и приведет свою команду, с ним она, Роднянская, не уверена даже за себя и за Костырко. И вообще напрасно кто-то надеется удержаться при “варяге”, вполне вероятно, что слетит именно он! (Намек на меня, конечно.) Сама она, Роднянская, жалеет только об одном: что согласилась голосовать тайно. А кто воздержался (полуоборот в сторону Киреева), тем — позор! Ведь это все равно что против. Никаких других выборов она не хочет, и если сегодня все кончится ничем, она больше на собрания не придет и станет искать другой заработок на стороне.
Вспылил и Чухонцев — по сути невнятно, но, видимо, в том же духе: выборные собрания ему надоели, и больше он на них не явится.
— Давайте упросим Андрея и переголосуем! — взывал Костырко.
— А если я опять не пройду? — раздался дрожащий голосок Василевского. — За какое же дерьмо вы меня держите!
В сердцах было сказано, чуть не со слезами.
— Ну нельзя так рваться к власти! — не выдержал я. Напомнил Костырко его же слова: устав не предусматривает ни других сроков, ни выборов “исполняющего обязанности”. Все подобные назначения будут незаконными, их можно оспорить по суду. Предложил утвердить протокол и начать новую выборную процедуру, расширив круг кандидатов…
Но Василевский уже свыкся с подброшенной ему ролью, уже вцепился в нее.
— Что, если я захочу уволить Иванова, Петрова, Сидорова? — спросил он юриста. — Я смогу это сделать? — Вот главное, что в тот момент его волновало.
— Почему не сможете? — бодро отвечал Кривулин, отводя глаза. — Вы будете полноправным руководителем…
Юрист был циником, как и положено юристу, и не хотел терять хоть и малодоходное, но теплое местечко. Он хорошо понимал, с кем ему придется теперь работать.
Киреев объявил десятиминутный перерыв перед новым голосованием.
Я прошел в свой кабинет и написал на имя председательствующего заявление. О том, что я против нарушения процедуры выборов, против назначения вопреки уставу неполноценного главного редактора, персонально против Василевского. И если его кандидатура все-таки будет переголосовываться в новом качестве, прошу этот мой голос против — учесть. Затем оделся и ушел, хотя Киреев, которому я передал бумагу, и пытался меня удержать.
Поздно вечером позвонил Розе Всеволодовне, которая досидела на собрании до конца (она еще числилась в редакции, отбывала последние дни). От нее-то и узнал подробности. На этот раз голосовали, по настоянию Роднянской, открыто. Чухонцев будто бы счел это недемократичным, даже сделал попытку уйти, но его вернули. Против был только мой заочный голос. Да еще Борщевская воздержалась. Все остальные проголосовали — “за”. Роза Всеволодовна почти оправдывалась: у нее к концу так разболелась голова!..
На другой день провели собрание акционеров для утверждения результатов выборов. Среди прочих присутствовали там и Роднянская с Костырко, и Чухонцев с Борщевской, и Ларин… Собрание назначило Василевского президентом АОЗТ сроком на пять лет, как положено по уставу.
По поводу столь блистательного преодоления “конституционного кризиса” в буфете хлопали пробки шампанского. Кое-кто из тех, кто только вчера мучительно размышлял, можно ли доверить Василевскому роль исполняющего обязанности сроком на один год, пребывал в растерянности. Но толковая Хренова, скромно притулившись в уголке с Зюзиной и Коробейниковым (другие по инерции пока еще сторонились этой компании), уже предсказывала, что “принципы” нового начальника имеют неплохую перспективу…
У кого-то может сложиться впечатление, что я рассказываю о совсем других политических «наперсточниках». Но нет, речь всего-навсего о журнале «Новый мир» и маленьком коллективе, в нем собравшемся. Просто всей нашей жизни, в самых даже заповедных ее уголках, присуще издевательское копирование в большом и малом.
“Здесь бы и остановиться”, как говаривал Немзер. Тема исчерпана, перелистывать еще одну страницу — значит начинать новую историю, которой не будет конца.
Но читателю, возможно, хочется узнать, что стало в новых обстоятельствах с некоторыми нашими знакомцами. Постараюсь как можно лаконичнее удовлетворить это законное любопытство.
Первым делом Василевского в должности и.о. главного редактора и президента АОЗТ было приобретение сотового телефона. Без этого атрибута успеха и процветания он себя на новом месте не представлял.
Неутомимый фантазер Коробейников, перехватив инициативу, тут же удумал для него еще одну модную техническую штуку. Теперь на месте Розы Всеволодовны, прямо над ее пустующим протертым стулом, располагался телеглаз, а за двойной дверью, где работали в свое время Твардовский и Залыгин, Василевский по монитору следил, кто и зачем появляется в приемной. Наконец-то он нашел себе занятие по душе! Когда я приходил на работу, Сарра Израилевна всякий раз с гордостью сообщала, что Андрей Витальевич уже бдит на своем контрольном посту.
Тем временем сам Коробейников, как и мечтал, благополучно перебрался в кабинет Спасского. Все арендные дела отошли ему (разумеется, под патронажем бухгалтерии в прежнем составе). Без малейшей огласки.
Как-то Борщевская сгоряча, по инерции прежней еще демократической вольницы, спросила на редколлегии, почему не ведется протокол.
— Никаких протоколов больше не будет! — отрезал Василевский.
На другом заседании вдруг озадачил творческий коллектив неожиданным вопросом: должен ли журнал “Новый мир” писать про Чубайса? Почтенная публика целый час горячилась, перебивая друг друга. Верх брала то одна, то другая сторона. Роднянская с Чухонцевым подводили культурологические базисы, Кублановский упирал на мораль, Костырко “голосовал сердцем”…
Точку поставил сам Василевский: не должен.
— Почему?!..
— Потому что так решил главный редактор.
Он полюбил говорить о себе в третьем лице.
После обескураженный Чухонцев пожалуется мне, что это самая настоящая “клиника”, и на всякий случай уточнит мой домашний телефон, как будто я — «неотложка».
Киреев вскоре после выборов напечатал в газете “Труд” (от 28.03.98) статью “Капитан покидает корабль”, с говорящим подзаголовком: “Желающих занять его место оказалось немного”. Он поторопился сообщить, что именно его Залыгин видел своим преемником, и коллектив будто бы готов был поддержать этот выбор. Но беда в том, что изменилась роль главного редактора. “Если прежде он должен был хорошо знать, причем знать изнутри, как создаются художественные произведения, и потому во главе журналов стояли, как правило, крупные писатели, то ныне его задача — решать проблемы с типографией и ремонтом здания, с бумагой и складскими помещениями, а главное — деньги, деньги, деньги…” Вот почему он, Киреев, “баллотироваться в главные редакторы отказался. Не сразу, с колебаниями и чувством стыда, но отказался. Коллеги называют меня дезертиром, и, может быть, они правы. Сердится, знаю, Залыгин, и он, конечно, тоже прав. Простите, Сергей Павлович, и низкий поклон вам за все!”
“В этой ситуации”, продолжал далее Киреев, “и.о. главного редактора избрали на один год ответственного секретаря редакции Андрея Василевского. Да, Василевский не пишет книг, но он отлично знает книгу. Не зря свою работу в “Новом мире” начинал 20 лет назад в качестве библиотекаря”…
— Статью читали? Как она вам? — поинтересовался Киреев у меня, рассчитывая на одобрение (а как иначе: написал смело, независимо!).
— Что ж, это ваша точка зрения. Когда-нибудь я изложу свою.
Зато публичный выговор Кирееву от Василевского последовал на первой же редколлегии. Сквозь зубы поблагодарив автора за “добрые слова в свой адрес”, Василевский заявил, что статья наносит урон журналу в целом. И что отныне любые печатные выступления, где будет упомянут журнал “Новый мир”, допускаются только “с разрешения главного редактора”.
Киреев поспешил уйти в тень и добровольно отказался от должности заместителя главного редактора, оставшись просто заведующим отделом. Миша Бутов, напротив, с радостью согласился на предложение Василевского занять освободившееся место ответственного секретаря и стал правой рукой своего шефа. Ольга Новикова сохранилась при Кирееве и даже получила должность “зам. зав. отделом” и прибавку к зарплате.
Обо всем, что на самом деле произошло в “Новом мире”, я как заместитель Залыгина счел своим долгом оповестить литературную общественность и разослал, в частности, письма членам редколлегии и наиболее близким журналу авторам. Писал и в газеты. Давал интервью.
Такое не могло продолжаться долго. Однажды Василевский объявил, что у меня “неприятности”:
— Мы решили обойтись вообще без заместителя главного редактора!
После этого ко мне заглядывали многие. Роднянская — чтобы посоветовать смириться и не противиться судьбе: жизнь движется вперед, приходится давать дорогу молодым, вроде Сережи Костырко (поглощенная своей долей, она, видимо, просто упустила из вида, что я-то его моложе). Костырко — чтобы забрать из моего кабинета к себе домой «освободившийся» служебный компьютер. Василевский — чтобы намекнуть, что при хорошем поведении я сохраню возможность здесь печататься. Подосланный им Кривулин — чтобы предложить за тихое расставание еще и деньги. Чухонцев — чтобы пожать на прощание руку…
Но больше всех порадовала меня Ольга Новикова:
— Я звоню иногда Розе Всеволодовне, и мы очень вас жалеем. Но бороться бесполезно! И вообще, чтобы работать здесь, в “Новом мире”, нужна некая аура…
— “Аура”? Это интересно. Нет, правда интересно: ведь это я брал вас сюда! Так какая у вас, говорите, “аура”?..
Если честно, последняя реплика покрутилась на языке, да так и не сорвалась. Разошлись с улыбками. А жаль…
Расчет в журнале я получил металлом. Большой мешок мелких монет. Жирная Зюзина смеялась мне в лицо, прямо-таки валилась со стула от хохота.
Много месяцев спустя мне передавали фразы Роднянской и Чухонцева, сказанные в разной обстановке разным лицам.
Первая: “Бог нас покарал!”
Второй: “Не ассоциируйте меня с “Новым миром”!”
Говорили они это на самом деле или нет, проверить невозможно.
Кублановский на мои расспросы о журнале отвечает в том же духе: работаю сам по себе, про Василевского с компанией знать ничего не знаю! Но если Чухонцев, например, действительно больше не появляется в редакции (хотя бы по той причине, что Кублановский занял его место в отделе поэзии), то Кублановского можно часто застать на публике бок о бок с Василевским. А на похоронах Залыгина он стоял в почетном карауле у гроба вместе… с Коробейниковым.
Правдолюбец Ларин довольно скоро был выброшен за ненадобностью на улицу вместе с наивной Борщевской.
Киреев и теперь — редактор отдела прозы с незапятнанной репутацией. Не хуже, чем у его героя Рябова.
Ну, а Василевский по-прежнему обозревает текущую прессу в разделе «Периодика», при случае рассказывая о самом себе — трогательно, но как-то болезненно: «Безотносительно к содержанию статьи необходимо отметить, что этот Андрей Василевский — совсем не тот Андрей Василевский, который главный редактор «Нового мира» и составитель «Периодики», а какой-то совсем другой Андрей Василевский»…
Может ли журнал, редакция которого сверху донизу построена на глумлении, не глумиться над своими читателями? Может ли подобным образом построенная власть не глумиться над народом?
Дописывая эту хронику, я будто сбрасываю с плеч невыносимый груз. Могу еще сравнить свое состояние с поправкой после долгой тяжелой болезни, вызванной отравлением. Только теперь, спустя два года после расставания с “Новым миром”, начинаю распрямляться и дышать свободнее, вновь испытываю обыкновенные радости и огорчения, простые чувства живого организма…
Слава Богу, я еще живой! Хотя, конечно, уже не тот, что был раньше.
Сергей Павлович Залыгин писал: “Моя демократия — это моя демократия, и, вероятно, ничья больше. В том-то и дело, что она у каждого своя.”
Не исключаю, что некоторым изображенным здесь лицам захочется оправдаться: «А я делал или говорил это не потому, а вот почему»; «а я имел в виду другое». Кое-кто, наверное, крепко обидится и даже попытается «свести счеты». Я к этому готов.
Но есть и еще ожидание: как знать, может, кому-то я открыл глаза на неведомые ему прежде факты, помог избавиться от искренних заблуждений, взглянуть на себя и окружающих непредвзято, принять другую логику событий? Кто-то, может, меня еще и поблагодарит в душе? Робкая надежда, но она существует, без нее я не осилил бы такого труда.
Перефразирую Залыгина: моя правда — это моя правда. Если у кого-то есть своя, отличная от моей, мне будет интересно ее послушать.
Когда-нибудь про это напишут настоящий авантюрный роман. Можно вообразить, в каком блистательном ореоле предстанут перед читателями хитроумная и отчаянная девчонка Хренова или таинственный Рафик Зелимханов, сколь пленительными покажутся в изображении настоящего мастера загадочная улыбка и акварельный румянец Розы Банновой — женщины, рожденной править и повелевать, какими неожиданными чудачествами порадует старик Залыгин и до какой черной низости дойдет Андрюша Василевский…
Достанет у автора красок и на меня, уж будьте уверены!
Впрочем, едва ли кому-то будут интересны наши имена, подлинные и сочиненные. Каждое новое поколение станет приставлять к нарисованным фигурам свои лица. Никто не поверит, что такое было, могло когда-нибудь происходить на Земле, но все равно будут читать и читать, снашивать страницы до дыр, и даже у самого твердолобого скептика наверняка проснется невольная зависть к этой яркой, разгульной, ни в чем не знавшей преград жизни…
Поверите ли, я и сам всех без исключения моих героев (как литературных героев, конечно) давно люблю, просто обожаю. Любил еще тогда, когда ежедневно сталкивался с ними лицом к лицу — вероятно, это-то и помогло мне сохраниться. И сам себе, заканчивая эту книгу, едва ли уже не завидую.
Действительно, не всякому выпадает столь лихая пора. Нашим потомкам придется судить о ней по воспоминаниям да художественным вымыслам. И только мы, все это пережившие (кто-то с выгодой для себя, но большинство с невосполнимыми потерями), реально представляем, чего это стоило — каждому из нас и всем вместе.
Об этом я и пытался рассказать в моей книге.
Ноябрь 1999 — май 2000 г.
Приложение
ВОПРОСЫ, ВОЗНИКАЮЩИЕ ПРИ ЧТЕНИИ ОДНОГО РАССКАЗА
(Сергей Залыгин. После инфаркта. — “Новый мир”, 1999, № 9)
Залыгин в “Новом мире” — еще полтора года назад этой новостью было трудно удивить. Повести, рассказы, статьи главного редактора появлялись в журнале с завидной для его более молодых коллег регулярностью. Еще завиднее были отклики на залыгинские публикации: самые язвительные перья сходились во мнении, что старый писатель-реалист остался современным, обрел новое дыхание, а в чем-то и совершенствуется, наращивает силу… Но случился казус: Сергей Павлович ушел из любимого журнала. То ли по здоровью, то ли в связи с истечением срока полномочий, то ли добровольно, то ли подтолкнули — версий на этот счет ходило немало, и ни одна из них, вероятно, не отражает всей правды. А поскольку доискиваться правды в наше время безнадежно и даже как-то не модно (гораздо интереснее резвиться на виртуальных просторах), примем пока к сведению все версии сразу.
Героя рассказа зовут Николай Кириллович Смирнов. Нарочито безликая, расхожая, очень русская по вложенной в нее смиренности фамилия. “Рост Смирнова 171 см, вес 73 кг, возраст… возраст — 77 годочков.” Автор умышленно подчеркивает документальную, “анкетную” точность повествования. Очень искренно запинается, дойдя до возраста, задумывается на секунду и — немного сбрасывает: ради большей уверенности в своем герое (нынче редко кто и до таких лет доживает). “Цифра семь у некоторых народов считается счастливой, вот и Смирнов — не то чтобы он на эту цифру ставил, но он ей доверял.” Запомним это внимание к цифрам: просто так, случайно они у Залыгина не возникают.
Смирнов — писатель. Правда, “сперва был инженером и только в зрелом возрасте стал филологом” (как сам Залыгин). “Никто даже из самых близких ему людей никогда не знал, что он пишет. Роман? Рассказ? Эссе? Он и сам этого не знал. Что-то должно было получиться — и что-то получалось… Он ведь за время этой работы и читал, и ТВ смотрел, и думал —с пристрастием — все о том же сочинении.” Именно так создавались чуть не все поздние произведения Залыгина: небольшой рассказ, уже сданный в перепечатку, обрастал, как снежный ком, многочисленными вставками и дополнениями, так что по объему выходила уже повесть, а по внутреннему строю — не то и не другое. Свой жанр. Тут и реальные события сегодняшней общественной и политической жизни, и знакомые каждому фигуранты этих событий, и газетные заметки, и поучительные бытовые сценки, и ненавязчивая, нередко со знаком вопроса, по-залыгински мудрая житейская фило-софия…
“По-смирновски”?
Ибо не вызывает уже сомнений, что рассказ, как почти все написанное Залыгиным в последнее время, отчетливо автобиографичен.
“Работал же Смирнов в должности главного редактора книжного издательства “Гуманитарий”. Издательство это принадлежало фирме “Феникс-Два”. Почему “Два” — никто не знал.”
А нипочему, догадывается читатель. Новорусская прихоть, бессмысленный произвол, хамская отметина эпохи. Вид морального террора. Неизбежное противостояние заложено уже в названиях. Важно, что “Гуманитарий” принадлежит. Не государству или творческому союзу, как бывало раньше. И не творческим сотрудникам издательства, как мечталось на заре приватизации. “Фениксу-Два”, какому-нибудь ЗАО с известным душком. Есть, например, редакция журнала “Новый мир”, а есть ЗАО (то есть акционерное общество, притом закрытое) под названием “Редакция журнала “Новый мир””. Ему-то, а вовсе не сотрудникам редакции, и принадлежит журнал. Не отсюда ли “Феникс-Два”? Алчный двойник, преследующий и убивающий нынче все бескорыстное и творческое…
Что касается “Гуманитария”, редакторов туда “пригласил в свое время Смирнов, всеми ими — тринадцать человек — он гордился, и отношение к каждому было у него как к безусловно интеллигентным личностям.”
Сверим число. Если взять “Новый мир” за март 1998 года — момент ухода Залыгина — в списке редколлегии значатся: М.В.Бутов, А.В.Василевский (ответственный секретарь), Р.Т.Киреев (зам. главного редактора), С.П.Костырко, Ю.М.Кублановский, С.И.Ларин, О.И.Новикова, И.Б.Роднянская, З.М.Фаткудинов, О.Г.Чухонцев, С.А.Яковлев (зам. главного редактора, ваш покорный слуга). Всего одиннадцать. Но еще два творческих сотрудника не были членами редколлегии: Олег Ларин из отдела публицистики и Марина Борщевская из поэзии. Теперь все сходится. Возможны и несколько иные комбинации: с одной стороны, в редколлегии не все редакторы, а с другой, Залыгин мог воспользоваться устаревшим телефонным списком “Нового мира”, где числились уже ушедшие. Так или иначе, писатель выбрал число тринадцать. Кто-то станет Иудой?..
Иное дело, “когда речь заходила о технических сотрудниках издательства. Тут Смирнов брал вину на себя: техническую часть формировал он же. Следовательно, он был повинен в том, что года два-три тому назад недосмотрел и нынче не только про себя, но и во всеуслышание кого-то называл не иначе как “внутрииздательской мафией”. Однако менять что-либо в кадрах было поздно: фирма “Феникс-Два” была против. Ее вполне устраивали раскол и доносительство.”
И все бы ничего: главный редактор и в этих условиях находил возможность управлять сложным коллективом, опираясь на отделы прозы, поэзии, критики и публицистики (новомирский перечень!) “в том составе профессионалов, которому, он считал, и равных-то не было.” Но — “Подвел Смирнова случившийся с ним два с лишним года назад инфаркт…”
Не буду утомлять читателей новыми подсчетами. Укажу лишь, что главный редактор “Нового мира” слег с инфарктом в 1996 году, но вскоре нашел в себе силы вернуться в журнал.
“Вот и на работе… То какой-нибудь бездарный автор приносил рукопись с конвертом:
— В конверте — две тысячи зеленых, напечатаешь — они твои!
Другой, понаходчивее, предлагал:
— Доходы моего предприятия будут поступать на банковский счет твоего издательства. Десять процентов — твои, что хочешь, то с ними и делай, с этими процентами. Это в три-четыре раза повысит доходность твоего “Гуманитария”.
И ведь все это и многое другое говорилось тоном самым обычным, никакого заговорщического оттенка, никакой секретности, речь как будто шла о чашке чая, безо всякой выпивки. Смирнов догадывался: в фирме “Феникс-Два”, а то и в самом издательстве завелся наводчик, он и объяснял посетителям такого рода, когда прийти, о чем поговорить заранее. Мало того, проводилась предварительная подготовка: два его заместителя, имеющие отношение к финансам издательства, были побиты кем-то во дворике, который надо было миновать при входе-выходе из издательства.”
Два побитых заместителя главного редактора — это, скажет читатель, чересчур. Это годится разве только для криминального чтива. Думаете, неумеренный всплеск писательской фантазии? У меня сохранился документ: собственноручное письмо Залыгина, которое он намеревался опубликовать в газете: “Мне 83 года, только что перенес тяжелейший инфаркт с осложнениями. Работаю последние дни, только чтобы сдать журнал в порядочные руки и в порядочном состоянии, а тут звонки в постель: “Отдайте процент, иначе очень плохо будет!” Один мой заместитель уже был избит во дворе редакции. (Второго изобьют позже. — С.Я.) Должно быть, осведомитель-наводчик рэкетиров плох: потолкался рядом с бухгалтерией, услышал какие-то цифры — и только. И государство нас защитить не может и не хочет.” Письмо не попало в печать — какие-то доброхоты, боявшиеся огласки, отговорили в ту пору Сергея Павловича от публикации. Правда будет побогаче вымысла…
Но вернемся к рассказу:
“”Здесь безобразия”, — писал в своих многочисленных анонимках завхоз Коробейников, которого по новому штатному расписанию предлагалось уволить.”
Фамилия анонимщика, понятно, изменена: все-таки это рассказ, а не милицейский протокол. Какой-нибудь любитель виртуальных проказ может даже припомнить, что и нынешний глава “Нового мира” А.Василевский, по его собственному признанию в газете “Коммерсант”, когда-то работал в журнале завхозом… Дело не в фамилии. Денежный интерес, замешенный на страхе, равняет сегодня всех членов подобных сообществ.
Новое штатное расписание Залыгин утвердить не успел. Или не захотел? Не пожелал ни у кого — даже у таких — оставлять о себе дурных воспоминаний?
Как бы там ни было, завхоз Коробейников и прочие “технические сотрудники” остались на своих местах (“мафия” — она и есть мафия), доныне там, а вот Смирнов не выдержал.
“Еще — инфаркт. Еще — возраст. Все вместе взятое предоставляло ему возможность легко уйти с работы. Он и ушел, подал заявление не моргнув глазом, ничуть не сомневаясь, что только так и надо, хотя редакторский персонал очень просил его остаться, бывать в издательстве хотя бы раз-другой в месяц.”
Кое-кто, однако, больше заботился о спасении своего лица: именно для этого требовалось, чтобы Залыгин сохранил с журналом связь, а его имя осталось на обложке, создавая видимость преемственности. Однако от настойчивых предложений войти в Общественный совет Сергей Павлович отказался. А на прощальной церемонии в редакционном буфете загадочно уведомил собравшихся, что задумал очередное сочинение под условным названием “Редакция”, но печатать его будет в другом месте. На лица некоторых “безусловно интеллигентных личностей” при этих словах набежала тень…
Чтобы до читателя дошла многозначительность данной сцены, требуется иного размера полотно. Требуются характеры. Такая картина пишется и, надеюсь, будет в свое время мной закончена, здесь же я только кратко комментирую написанное Залыгиным.
Не тот ли самый это рассказ? И почему он попал-таки на страницы “Нового мира”? С какими чувствами в редакции читали и готовили к печати рукопись? Долго выпрашивали и после неловко было отвергнуть, опасались позорного скандала, а Залыгин, конечно, не шел ни на какие цензурные компромиссы?
Мне это уже неведомо: я покинул журнал вскоре после Залыгина.
“Такая история… Такая, в представлении Смирнова, паскудная.”
Это не я говорю. Это сказал старый писатель, которому незачем лукавить и что-то утаивать, потому что “не так уж много раз ему еще предстоит ложиться спать вечерами, а утрами просыпаться”. Конечно, рассказ не только об этом. Он — о борьбе со старостью и смертью; об обреченности и последней надежде; о человеке, смертельно уставшем от людской неблагодарности, глупости и подлости, но не потерявшем веру в “обязательность жизни”. Залыгин торопится сказать нам, погрязшим во лжи и принимающим ее как должное, что правда все-таки есть и что каждому человеку воздастся в конце концов по делам его.
(Опубликовано в журнале «Нева», 2000, № 1.)