188 Views
Кувшинка
Белая роза озера…
На берег — нету надобы.
Оборвала да бросила.
Веришь, обратно — рада бы!
Тёплая гладь озёрная
взорвана бурей, взорвана.
Завтра ли — тишью страшною
заводь моя укроется?
Вызреешь в горечь зряшную,
солью кормя бессонницу…
Бедный мой, бедный! Видно, я
выдрана с корнем, выдрана.
Трилистник
Медовый мелилот желтеет на земле.
Расти и шелести, а шалости — излишни!
И лёг на душу мне засушенный трилистник.
И душно на моём воздушном корабле.
В такой недобрый час — не отвести беду.
Помолятся за нас — да не осыплют рисом…
Привязанный к земле не улетит за бризом.
Трилистник приласкать – на радость, на лету!
Да пощадит зима заречные сады!
Да не коснётся тлен — корней твоих усталых!
Легки мои слова, белы мои опалы —
да тяжела крылам прозрачность высоты.
Дицентра
Ты посадил дицентру в моём саду.
Как я боялась бледных цветков атласных!
Как я молила: «Не оставляй — сойду!»
Но — ни прощальной лжи, ни последней ласки.
Синей осенней сказки слепая нить
оборвалась: я больше тебя не знаю.
Надо ли дни дицентры во всём винить? —
Ты не дошёл до дна, не всплыла со дна я.
Я — не родная. Дальняя… Да была,
патокой томной капнула на ладони.
Приторно-липко: славная? Добела!
Навная — довела: «Не пойму, не помню!»
Блеклая, не исполню последних снов:
солнечный — не оплавишь лучами плечи.
Выплесну в небо невидаль-нелюбовь.
Так — уходя на время — уходим в вечность.
Белоцветник
Что было у нас хорошего? —
Лишь солнечный день последний:
застенчивый белоцветник
среди ледяного крошева.
Как трудно цветок растили мы!
Как просто его сорвали…
Вернёмся — домой? Едва ли…
Мне было…
с тобой…
прости меня.
Ты мне больше не нужен…
Ты мне больше не нужен.
Перепутала я отражение в луже
с настоящими — Небом, и Солнцем,
и Богом.
Понемногу
всё забудется. Всё утрясётся.
Ты мне больше нисколько, —
и слова твои — резкие, колкие…
Нет, не лживые.
Просто — есть правда одной минуты.
А наутро —
чужие, чужие мы!
Ты мне больше ни капли, —
ты, разбивший о камни наш лёгкий кораблик,
ты — никто мне.
Возможно, одна я
не жалею, не вспоминаю…
…потому что по-прежнему помню.
Твой вечный октябрь
Прошла уже сотня зим с тех пор, как меня унесло в открытое море на льдине.
Но я буду вечно знать, что у каждой осени есть перелом посредине, когда мне захочется написать.
И — хотя бы на полчаса! — стать прежней. Смешливой… прилипчивой, может, но — доброй и чуткой, по-детски счастливой… Ну хоть на минутку! Пожалуйста, Боже, пожалуйста! Мне — взрослой, безжалостной — но не свободной, никого не забывшей!
Мне — бывшей — давнишних страстей пепелище да вечный октябрь в душе.
Твой вечный октябрь, мон шер, — в который я никогда не успела, — смеется, воссоздан из пепла, ветрен и необуздан, и дышит мелодией старого блюза, и память моя не стынет.
Твой вечный октябрь, надломленный посредине.
Дни желаний
Зима играет на клавесине,
и звуки ластятся к светлым стёклам.
Спроси, спроси, где меня носило,
ославь — жестокой!
Как мне гулялось, беспечно-глупой!
Кружили голову дни желаний.
И пахли таволгой злые губы.
И — обжигали.
Тоской отравлено страсти жало.
Тоской — нежданной, неизмеримой…
Мне снится город — железный, ржавый —
и — взгляд звериный.
А звуки ластятся к стылым стёклам.
На плечи — память. Метель — повсюду…
О, я не буду теперь жестокой!
Теперь — не буду.
Камень
Пойми — не сердцем, так разумом —
что я к тебе не привязана!
В слова тебя облекаю,
сажаю тебя на камень.
От камня — четыре пути.
Мне — в гору идти. Сиди!
Ты видишь наоборот:
что вниз дорога ведёт.
Чем выше иду — тем слаще мне.
Но ты бросаешь: «Пропащая!»
Чем выше иду — тем легче мне!
Но ты ликуешь: «Извечная
тоска твоя изувечила
любовь твою нерождённую
да страсть твою нерадивую!»
Добреет лазурь бездонная.
На память нам.
Да на диво нам.
Солнечный дом
Держала тебя на одном крыле
и грела другим крылом.
Нагая, спала на сырой земле,
но снилось: построим дом!
Клонилась, прострелена сотней пуль.
Скользила в ночную жуть.
А ты говорил: «Вот видишь, Линуль,
я крепко тебя держу!»
Я шла, заслоняя тебя собой.
На плечи давила высь.
А ты отстранялся, почуяв боль:
«Давай, вылезай, держись!»
А ветер смеялся, в лицо мне дул,
выламывал палисад.
А ты говорил: «Послушай, Линуль,
ну сколько тебя спасать?!»
Одна на чужом берегу крутом,
в мерцанье звёздных камней…
Когда я дострою солнечный дом —
тогда ты придешь ко мне.
И скажешь: «Недаром я спину гнул!
Один! За двоих! Один!
Теперь-то я буду с тобой, Линуль!»
а я скажу: «Уходи».
Что ты, Линуля?..
Что ты, Линуля? Али с ума сошла ты?
Что тебе в Туле? Ай прикатили сваты?
Что тебе втуне маяться у окошка?
Вышла бы в дюны — радовать ручки-ножки!
Это твой сокол? Это твой наречённый?
Скрывшийся в кокон — мрачный старик-учёный?
То ему мало — солнца. То много — света.
Чтоб не скучала — слышь-ка, пожарь котлету!
Э, погоди-постой! Позабудь про строчки!
На тебе Домострой — да стирай носочки!
Что ты, Линуля? Сладишь ли, — соколица?
Что тебе в Туле? Рига тебе — столица!
Всё, что помню
Дыхание тише, тише: обратно пути не сыщешь, единожды умерев.
Именовали Линой, вели дорогою длинной к рощам солнечных древ.
Падали на колени, наречённую Лиене прятали в зеркалах.
И — до боли, до стона! — идол ты мой, Настёна, — за порогом тепла.
А потом — растекалась песнями и стихами, — проигравшая бой…
Что мне прошлое, что мне?
Правда ли — всё, что помню?..
Я хочу быть с тобой.
Сколько жила…
Сколько жила — столько в тебя влюблялась.
Силу свою разменивала на слабость.
Вся — растворялась, все — отворяла двери.
Вся расплеталась, лишь бы тебе — доверье!
Лишь бы тебе леталось, лишь бы дышалось!
Валькирия — превращалась в жалость да шалость.
И разливалась по венам тёплая верность —
лишь бы тебе весною игралось-пелось!
Я тебя узнавала в любом обличье.
Ты приходил — из сказки, легенды, притчи,
ты находил меня — в балладах и сагах.
Древние замки, объятья города-сада —
всё становилось нашим, ныне и присно!
Лишь бы тебе не пресно — я буду: пристань!
Буду: маяк — ты только с пути не сбейся!
Будь мне — раз обещался — доброю вестью!
*
Сколько жила — столько тебя убивала.
В подвалах, на башнях, на пашнях, у мола, у вала.
Выла надрывно, не спрашивая — права ли.
Я же — живая, в меня же нельзя — словами!
Меня же нельзя — ладонями, кулаками…
маленький мой, не надо, ведь я — не камень!
Я убывала от каждого злого слова,
от каждого синяка, от каждого слома.
Как бы тебя ни звали, где бы ни жил ты, —
радость одна: вгрызаться в тонкие жилки!
Страстной свободой — в неприкрытое горло:
я тоже умею — жестокой, умею — гордой!
Умею — казнить, от запаха крови млея!
А миловать… что ты? Миловать — не умею.
Горькие ноты смешивать на палитре:
спи, мой любимый, — Эдвард-Андрис-Димитрий.
Мервин Квант
Магистр естественных наук в области химии, работает переводчиком в сфере юриспруденции. Стихи пишет с детства, иногда публикуется. Несколько лет возглавляла отдел поэзии "Точки.Зрения"; также была главным редактором издания.