295 Views
Осколки стекла
Море примет любого. На время ли, навсегда ли —
не узнаешь, покуда сам не пустишься вплавь.
…Перед тем, как тебя позвали лазурные дали,
мы сидели на валунах и в море кидали —
я — венки, ты — осколки бутылочного стекла.
«Посмотри, родная: эта вода мягка,
словно сердце твоё, родная, словно твоя рука.
Но вода — посмотри! — безропотна и стойка.
Так и ты — терпи, принимай удары достойно:
умение выстоять важно каждому воину!»
А я молила: пожалей, пожалей дурака!
И уплывала в море моя неброская,
смешная, нелепая деревенская роскошь:
поповник, и жёлтый донник, и горошек мышиный,
и ты уплывал.
И что мне, кроме кручины,
кроме цветов поповника, на которых гадать:
вернётся-ли-не-вернётся-живой-ли-нет?
Выбросила молитвы мои с венками морская вода.
Осколок стекла выбросила, словно обсосанный леденец.
Филин
Дайнис Озолиньш — эдакий Адонис
латвийского розлива: статен и мускулист.
И синеглаз-то Дайнис, и белобрыс.
Фамилия Дайниса означает «дубок»,
однако Дайнис — весьма приличный юрист,
разум, как сельский колодец: холоден и глубок.
Один таракан у Дайниса. Как огня
боится Дайнис простого словечка «я».
«Да? И что тут такого?» — спросят меня. А вот же:
кто-то скажет: «ну, я пошёл» — этот скажет: «пора идти».
Кто-то скажет: «я должен» — а этот сказанёт: «человек должен».
И глядит, как филин с еловой лапы: вот-вот нападёт, скогтит!
Половина его друзей заявила самоотвод,
а Ирена Динвалде, понимаете, с ним живёт.
У Ирены прадед был немецкий барон,
но с её рыжей стрижкой забавляются семь ветров,
а глаза у неё — как летний Рижский залив!
А безличности ей, конечно, не завезли.
«Я люблю тебя, Дайнис!» —
«Ирена, ты опять о себе!
Ты о чём-то другом говорить способна? Хотя бы час!
«Я» да «я», словно ты — пуп земли или центр небес!
И вообще: о чувствах надо молчать!»
Ирена кричит: «Я прибью тебя, идиот!»
А на самом деле
боится, что он без неё умрёт.
Представляется ей: вот прогонит его взашей —
а он рухнет оземь да филином обернётся
и, свирепо-беспомощно щурясь от майского солнца,
улетит из города в лес — учиться ловить мышей,
промахнётся, сломает крылья — и будет съеден
кем-нибудь из хищных соседей.
Падение
не удержалась
лежу не встану
чужая жалость
по векам розгой
и расслоилась
так странно странно
роса и стылость
и как мне поздно
как больно колют
под левым боком
сухие комья
а воздух скуден
а солнце давит
крушит потоком
мы никогда ведь
мы правда будем
и этот ветер
играет гаммы
и этот вертел
на деле стебель
я не успела
на ручки к маме
упав неспелой
несмелой с неба
Просто больно
Не то чтобы я несчастна — мне просто больно. Не то чтобы я до сих пор любила или была влюблена, — я знаю: разлука обоюдоостра, двуствольна, но мне всё равно, как там вторая сторона. Говорят, когда с языка слетает казённый термин — значит, человек в себе не уверен.
А прежде-то я была — золотая жила, готовая всем себя раздарить. А нынче внутри меня — сломанная пружина: какая там, к чорту, прыть, ноги б не протянуть. Говорят, что совместный путь и одинокий обратный путь — равны по величине. Мне просто больно год и ещё полгода. Значит, ещё полгода мучиться мне.
Мне просто больно — не то чтобы я несчастна. И эти сны, эти чортовы сны! Мне говорят: ну позвони ему, напиши, объясни! А что толку звонить, если я не хочу общаться, вернее, если я не могу общаться. Если он меня бесит, если он неудобен и неприятен — и уже давно пора позабыть, как звать его.
Мне больно. Просто. Понимаете, больно — просто. Не оттого, что я ему не того роста, не той масти и не той весовой категории. Просто больно — такое мелкое, ничтожное горе, которое — фигня по сравнению с мировой революцией. Но порою хочется взять и более не проснуться. Оттого, что больно, а не оттого, что я не жена ему.
Если верить умным книжкам, то это, по видимости, во мне говорит рудимент зависимости. А значит — исправимо и переживаемо.
Жимолость
Я же не милость тебе.
Я — жимолость.
(Древо любви — говорят латыши.)
Из земли выбилась,
солнцем вымылась,
вымахала —
и прорастаю сквозь этажи,
оплетая колонны-карнизы-балконы.
Если земля мне — материнское лоно,
детская колыбель,
то небеса — желанная цель:
не-до-сти-жи-мо-лость.
Я же не малость тебе.
Я — жимолость.
Ежели семя в карман положилось —
не для того, чтобы жадно сжимал в горсти!
Я же и там могу прорасти —
и так оплести,
чтоб не жилось тебе, не дышалось!
Чтобы, забыв про жадность да жалость,
стебли сухие прессуя в бумагу,
думал: что это было? — зло или благо? —
Не-по-сти-жи-мо-лость.
Знамя
Однажды в тебе кончаются все безумства —
и начинаешь думать: ну всё, отжила своё!
Чужая юность июньскую одурь пьёт,
а ты — старуха, раз за душою пусто.
Но горше бывает, страшней и больней бывает,
когда просыпаешься — вдруг — донельзя живая!
И дышат пионами утра, озоном — ночи!
А твой человек… не слаб, но весь истончён, источен,
на сотни замерзших садов тебя одиноче —
и старше на сотни сентябрьских сонных невстреч.
А значит… а значит, важно не то, что ты хочешь,
а как его — такого ломкого — уберечь.
И развернуть бы душу свою — как знамя! —
да сотворить из воздуха чудеса!
Но говоришь:
«А хочешь, мы будем с тобой друзьями?
А можно, я буду тебе иногда писать?»
Странглет
я изменяю всё, к чему прикасаюсь —
но и сама изменяюсь неотвратимо.
поэтому я сегодня —
немного Андрис,
чутельку Эдичка,
самую малость — Дима.
хотелось бы, чтобы мы неделимым единым стали.
к тому же я знаю, что для этого надо:
всего-то —
чтобы рванул адронный коллайдер
и вся Земля превратилась в огромный странглет.
Мервин Квант
Магистр естественных наук в области химии, работает переводчиком в сфере юриспруденции. Стихи пишет с детства, иногда публикуется. Несколько лет возглавляла отдел поэзии "Точки.Зрения"; также была главным редактором издания.