234 Views
Опора
Если я не уйду сама — он меня не оставит.
Вернее — честнее — позволит быть рядом с ним.
Он уверен, что я — опора. Что я — из стали.
И что он, безусловно, незаменим.
Он редко звонит. У него семья есть,
к которой я, конечно, не отношусь.
Говорит: «Они — основное блюдо, ты — пряность,
тебя не должно быть много. Но завтра я постараюсь».
(Короче, он просто трус.)
Я могу без него. Я живу без него месяцами.
Но раз в сезон мне снится один и тот же кошмар:
что мой друг — всеми покинут и порицаем,
что он болен и безнадёжно стар.
И тогда я сама набираю его номера —
и повторяю: «Я буду. Ты только не умирай».
Трое
Моей любви хватило на три запала,
на три больших фейерверка.
А после — моя душа
безвольно опала,
скукожилась и померкла,
словно пробитый воздушный шар.
Мой первый экс приезжает чинить компьютер.
Он — в гражданском браке, и всё хорошо как будто.
Но говорит: «Мне с ней семья не нужна.
Ты — моя венчанная жена,
и вообще — это не я захотел развода.
Но она… понимаешь, она
не переживёт моего ухода».
Мой второй экс возит меня на юга.
Платит щедро, но улыбается — скупо.
«Купи на белую шейку чёрные жемчуга,
вплети в чёрные локоны белые жемчуга.
Ты сама — сокровище, ты — драгоценный дар,
только вот я, как видишь, уже не супер,
а просто — стар».
Мой третий экс забанил меня в ЖЖ.
Но порой вспоминает — судя по постам.
Пишет, что меня придумал Сапковский
(Поэтесса Глазок. Драматичный сюжет).
У третьего экса на фото — цветущие вишни,
а лицо его стало серьёзней, строже, свежей,
а стихов он больше не пишет.
А я в холодном черёмуховом дожде
к рассветам бессонного лета одна уплываю.
Любовь моя, где ты? Ведь ты же была — живая!
Но нет утешенья, отклика нет — нигде.
арония судьбы
на голову свалилась осень,
и ядовито плодоносит
моя арония судьбы.
молю, не умолкай! втирай же,
каким я был хорошим раньше!
я сам дивлюсь, каким я был.
считал, что эти… чувства?.. вечны.
да препарировал словечки,
распластанные на столе.
о ты, во мне пробивший кратер! —
я, беспесды, неадекватен.
давай, начни меня жалеть.
F.T.A.
чтоб стало легче двигаться вперёд, порой необходимо возвращаться.
развалины военного завода, казалось, ждали моего прихода. что в этом месте так меня гнетёт? — должно быть, тут произошло несчастье. расселись по углам не просто тени —
(я, кажется, была здесь — и нередко —)
зловещее немое запустенье — и к потолку подвешенная клетка —
и вспышка: женщина цепляется за прутья, навечно в грязной клетке заперта. в глазах — отчаянье, на теле — струпья, а рядом стая воронов не ждёт, когда несчастная, затихнув, перестанет, — терзают клювами, дерут когтями —
у пленницы моё лицо, но я не та.
я отвожу глаза, иду вперёд — но вижу: это я, а не она, не та, что в тесной клетке пленена, — решительно иду себе навстречу: «зачем ты — здесь? тебе здесь делать нечего: ты чересчур бесстрашна и сильна!» мы обе — только разными руками — кидаем в отраженье тяжкий камень — и разлетается зеркальная стена.
и за стеной, за нынешней собой, я вижу свет — да полно, это свет ли? — бесстрастный, ранне-зимний, неживой. равнина, ровно мраморная зала, — и чей-то труп, накрытый с головой. промёрзшую холстину ворон треплет. я отгоняю ворона от трупа, откидываю холст — не боязно, но глупо глядеть в её мои отверстые глаза.
одной рукою веки трупа опустить, другой — нащупать меч, её меня убивший…
на горизонте — чёрных силуэтов стая — и крики воронов чернеют, нарастая. всё небо полно воплем «не прости!» я узнаю и бывших, и небывших, кому была я очагом и пищей. о, это прежде я была слепа, верней, она — которая загублена! теперь я вижу: это — просто пугала: крест-накрест палки, птичьи черепа, обрывки тряпок… я рублю мечом их — из черепов течёт чумное чёрное: «как ты могла, ведь только мы тебя любили, хотели, чтобы ты была счастливой! как ты могла — ты стала недостойной гнилью!»
а я цежу сквозь зубы: да пошли вы! рублю, секу — а то чумное чёрное сгущается, рождая новых воронов. и вороны галдят: «твой час триумфа близок! когда от рук твоих падёт последний призрак, когда с земли взлетит последний ворон — твой дух сильнее станет во сто крат! ты завоюешь свой провинциальный город, а после — мир!»
…и вспышка: вороны галдят, а стены клетки, медленно сдвигаясь, сжимают тело — и рука нагая хватается за воздух исступлённо…
…и — обоюдоострый, раскалённый мой гнев уходит. мне становится заснеженно и пусто — и я вонзаю меч в последний чёрный сгусток, готовый опериться и взлететь.
вокруг меня — ни птиц, ни той, ни тех — одна моя страна, промёрзшая до дна.
и окончательная
ти-
ши-
на.
На пределе ненужной нежности
1.
С пригорка моей успешности
так странно смотреть назад!
(Как мёртвого целовать
на пределе ненужной нежности.)
Впрочем, из тех двоих никто ни разу не помер.
А жили они в центре Риги, в большом довоенном доме.
Аварийном, как Рижская дума говорила политкорректно.
Сиречь без горячей воды, а временами — без света.
С лифтом, застрявшим между вторым и третьим,
с дряхлыми окнами, пропускавшими бензиновый ветер.
С тараканами. Без кошки и без собаки.
Она звенела пробирками на химфаке.
Ещё — пописывала стишки. О чём? Обо всём подряд.
А он поигрывал в рок-группе на бас-гитаре,
учился на программиста и мечтал взломать Рига-чат,
который в ту пору был неэпически популярен.
Души друг в дружке не чаяли. Спать не могли ночами.
Пожениться мечтали. В конце концов обвенчались.
А потом — не то поползли титры да экран погас,
не то эти двое взяли — и превратились в нас.
2.
Дело не в том, что был он — ландышево-белокож,
трогательно костляв, безбожно зеленоглаз-кудряв,
что напарывался на чужой кулак,
а порой — на нож, —
и пил почти любую горящую дрянь.
Дело не в том, что мы ругались, мирились, дрались,
целовались, ходили на сторону,
ходили играть в бильярд.
Что я не помню когдатошних наших лиц,
хотя все живы и, вроде, никто не стар.
Что я была ему Ёжик — хищный, коварный зверь,
а он мне — нежная рыбка, Щучик.
И даже, в конце концов,
не в том, что «любовь с первого взгляда —
всегда трансфер,
барышни, вглядитесь в своих отцов».
Дело в том, что я вижу, вижу его во сне.
Нет, не прежнюю жесть, не какую-то новую жуть.
«Я люблю тебя, — говорит, — подойди ко мне».
Я знаю, что он обманул меня. Я подхожу.
Потому что прошлое — неотъемлемо. Никем. Никак.
Потому что прошлое — незаменимо. Никак. Никем.
Настоящее — небо, прошлым несомое на руках,
будущее — солнце, зажатое облачком в кулаке.
Средневеково-личное
Всё дело в том, что я опоздала родиться. Вот быть бы мне средневековой девицей! С длиннющими косами! В национальном наряде! Это я вам не шутки ради и не понта для — мне кажется, я там уже была.
Мне говорят: ты подумай, ну как там жить? Косы косами, но в косах-то — вши, а в одежде, наверное, блохи. Ну, сама посуди, сама посмотри, а? В учебниках чёрным по белому: ан-ти-са-ни-та-ри-я.
А мне, извините, похеру. Вот представьте себе: я вышла бы замуж за односельчанина. Он был бы сильный, большой и отчаянный. Его звали бы Андрис — подходящее имя для шибко мужественного мужчины? Он бы ходил на охоту, а я бы ткала ему пояс при свете лучины. Ну, и помогала бы разделывать убиенных лисиц да зайцев. Мы бы рожали детей, развивали хозяйство — а потом меня бы настигла старость, поседели бы косы да сморщилась кожа. И мой драгоценный Андрис нашёл бы другую Лиените, помоложе. То-то и оно — если ты ещё хоть куда, к чему тебе под боком какая-то гнилость? Ну, и я взяла бы да утопилась — в соответствии с жанром латышского трагического кино.
Или нет, предположим, я шла бы в море купаться, а за мной из кустов следил бы представитель очередной оккупации. Его звали бы Эдвард, он был бы обедневшим помещиком, бежавшим от кредиторов из проклятой Неметчины. Он попытался бы взять меня силой, а я дала бы отпор и убежала, и в нём пробудились бы страсть и жалость, а я бы сначала его ненавидела и только потом — любила. И мы мечтали бы о доме и детях, а потом его замучила бы разница в менталитете, и он донёс бы Святой Инквизиции, что я — ведьма.
Или нет, не годится. Допустим, в меня бы влюбился иностранный финн с жёлтыми глазами и белыми волосами. Откуда он взялся бы в средневековой Латвии, придумайте сами. У него была бы фамилия Веллвокъя, с ударением на последнюю «я», а имя… а имя — и вовсе непроизносимо. Он был бы поэт, а я — так, погулять вышла, даром что деревенщина, какая-то там латышка. Но однажды я бы придумала принципиально новую рифму, составную. А он бы обиделся и решил: да ну её, эту дурную бабу. А рифма, между прочим, была бы — «Веллвокъя — навек твоя». И он уплыл бы в царство своё тридесятое, а я бы — с ума спятила.
Вот видите — достаточно смены антуража, и всё становится трогательно — и привлекательно даже. Согласитесь с тем, что погибать от несчастной любви в век больших скоростей — старомодно!
Даже мне, виршеплётке, — никак не можно.
Маленький Мул
Звёздные дали мои обнищали —
я пресыщаюсь людьми и вещами,
я забываю, кто я такой.
Кто я такая, куда иду я —
то восхищаясь, то негодуя?
Как далеко?
Млечные реки мои обмелели.
Мне не хватило капельки лени,
чтоб не оставить усталых стен.
Помню, хотелось — не зверем, не птицей,
а потихоньку развоплотиться —
а перестать совсем.
Кто я такой, зачем я такая —
упрямый Маленький Мул?
Иду, едким временем истекая, —
не к месту, не к свету и не во тьму.
нелинуль
родная не именуй меня больше «линуль»
а то мы больше не станем а то сольём
меня так звали покуда я был землёй
и я горел в вулканической лаве когда-то
и я в океане захлёбывался тонул
но небеса надо мною были синие самые
бегали и летали по мне человечьи стаи
а значит родная значит я был обитаем
а потом на мои берега сошёл узурпатор
бесстрашный герой со славным своим войском
и он геройски вырубал девственные леса мои
и он сёла людей моих выжигал геройски
а когда от меня остались голые скалы
он плюнул на меня и уплыл
а я стал тем чем стал
серенада для М.М.
Смотри на мою страну моими глазами.
Над головой — дурная звёздная замять,
немного другая, чем там у тебя, в Москве.
И ноты флоксов в песне ночного сада —
а главную партию выводят цикады,
и бриз подыгрывает на листве.
Давай посидим до утра — и увидим свет.
Сейчас на востоке — воинственные зарницы,
но скоро — красное, грозное разгорится
в полнеба — и будет радоваться, яриться,
малиновую мальву в краску вгонять!
Цикады благоразумно сойдут со сцены —
и виноград покрепче прижмётся к стенам…
Утихнут вспышки утреннего огня —
и ты услышишь, как под землёю корни
пырея и сныти — упрямы и непокорны —
плетут интриги, ищут хода в теплицу…
Вот так понимаешь, что значит — с природой слиться —
когда не спится.
Мервин Квант
Магистр естественных наук в области химии, работает переводчиком в сфере юриспруденции. Стихи пишет с детства, иногда публикуется. Несколько лет возглавляла отдел поэзии "Точки.Зрения"; также была главным редактором издания.