186 Views
Животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух
«Небесная империя благодетельных знаний»
Ребята любили животных. Речь сейчас идет не о девушках с биологического факультета. В этом конкретном случае имеются в виду обычные домашние любимцы – собаки, ужи и прочие там хомячки.
Конечно, морские свинки – вот высший писк! Иметь этакого уникального зверя… Он же ни к морю, ни к свиньям никакого отношения не имеет!
Да…
Человеческие потребности, вообще, бывают трех видов: естественно-необходимые – еда, одежда; естественно-обходимые – секс и рок-н-ролл, к примеру; ни естественные, ни необходимые – это когда с первыми двумя все, с большего, в порядке. Поэтому в комнате постоянно кто-то жил. На двери даже имелась затейливо исполненная матричным принтером табличка – «Церковь Фрола и Лавра». А однажды случилось так, что здесь поселились одновременно кот, крыса и попугай.
* * *
Началось с того, что как-то под утро заявился Гриб, весь дымчатый от алкоголя и со здоровенной клеткой. Внутри метался и заполошно кричал волнистый попугайчик. Ломоносова не было, а Игорь подозрительно высунул нос из-за покрывала, заткнутого под матрац верхней кровати. Такой театральный занавес – со сценой внутри.
– Ну? – угрюмо спросил Игорь. За спиной у него тревожным любопытством мелькнули чьи-то бусинки и мелькнула мелированная прядь.
– Вот! – Гриб с грохотом ляпнул клетку на стол. – В карты выиграл… Сначала предложили игуану… – он зевнул, – да я решил: не прокормим…
Наутро, ближе к полудню, клетку установили на холодильник, помещающийся между двумя двухъярусными кроватями. Попугай оказался жовто-блакитным и выглядел уже вполне смиренно – не буянил, изредка только что-то сипло каркал и смешно воротил клюв от шныряющих повсюду табачных флюидов.
Бусинки-с-мелированной-прядью принесла стакан пшенной крупы и 3-литровую банку пива.
Игорь неспешно прихлебывал, затягивался сигаретой и с интересом наблюдал, как подозрительно попугай косится на пшенку. Гриб приканчивал второй бокал, вздыхая всем телом, причем горло его издавало клокочуще-лязгающие звуки.
– Кстати! – Игорь вдруг поднял палец. – Мне тут девчонки с 9-го крысу предлагали. После опытов. У них девать некуда…
Попугай решительно крякнул и клюнул пшенное зернышко.
* * *
Крыса была белая с розовой отделкой – глазки, носик, хвостик, коготки. Как впоследствии выяснилось, в мозгу ей удалили что-то, отвечающее за чувство страха, посему повела себя энергично и независимо – пущенная на одну из верхних кроватей, тут же засеменила к клетке, просунула нос меж прутьев и тонко пискнула. Попугай вскрикнул и, уронив из хвоста перо, закачался на дальней жердочке.
– О – поздоровались! – удовлетворенно сказал Игорь. – Пойду, молочка у соседей стрельну…
К вечеру обустроили и крысу. В трехлитровую банку из-под пива напихали магнитофонной ленты, для чего была пожертвована 525-метровая бобина со свежим альбомом «Ласкового мая». (Не подумайте дурного – ее тоже в карты выиграли.) Гриб достал последнюю сигарету и добавил внутрь скомканную пачку из-под «Космоса».
– Знаешь, чего-то она какая-то спартаковская… – поморщился Игорь, наблюдая деловито шныряющую по полу крысу.
– Хм… Счас! – отозвался Гриб.
Он сцапал крысу с пола, а свободной рукой закопошился в тумбочке.
Крыса, ошарашенная внезапным пленением, замерла, но когда Гриб извлек с полки синий фломастер и сдернул зубами колпачок, вдруг по-хозяйски впилась ему в палец!
Вы, уважаемые, видели когда-нибудь крысиный ротик? Вот эти вот спаренные остренькие изогнутые клычки, захлопывающиеся наподобие этакого капканчика, причем угол захлопа ну совершенно исключает вероятность уйти. Во всяком случае – без потерь…
Бедный Гриб…
Отдадим, впрочем, должное мужеству наших друзей. Отпрыгав, отголосив, отупражнявшись в метании мелких и других предметов, они остепенились и снова поймали крысу. Игорь надежно, вытянутыми руками через полотенце, прижал ее к столу, а Гриб, истекая кровью, твердой тем не менее рукой начертал на белой спине стилизованное «Д» и обвел ромбиком. Крысу бросили в банку и выдохнули.
Гриб отправился промывать раны, а Игорь с чувством пропел:
«Дина-а-амо – девушка моей мечты.
Дина-а-а-а-амо – королева красоты…»
Может, это и не имеет отношения к нашей истории, но все ж отметим: Игорь знал только одного Шевченко – и был уверен, что этого достаточно.
Крыса, обиженно попискивая, принялась копошиться среди магнитофонных джунглей, свивая себе гнездышко.
А совсем вечером, когда Игорь с Грибом лениво шлепали в деберц, прислушиваясь, не начинается ли дискотека на 12-м этаже, явился из дому Ломоносов.
Он был с тяжелой, аппетитного вида сумкой и с котом.
* * *
Кот был молодой и голодный. Последнее выразилось в том, что он с порога, опущенный Ломоносовым на пол, взахлеб вылакал остатки крысиного молока в полиэтиленовой крышке с той самой 3-литровой банки и кинулся ласкаться с ногами хозяев. Ни шуршащая в банке крыса, ни тревожно заклекотавший попугай не привлекли его внимания.
– Возле остановки подобрал, – уютно трепался Ломоносов, распаковывая сумку. – Он ко мне из кустов – шасть! – и ну мурлыкать, подлец… Колбасу, видать, учуял, паразит…
– Домашний, – коротко определил Гриб, следя за руками Ломоносова.
– Хвост какой пушистый… – без выражения добавил Игорь, впившись глазами в ломоносовскую сумку.
Сумка-самобранка, между тем, метала на стол свертки, кульки и сосуды, обернутые в серые официальные газеты, но, несмотря на эту отвратительную форму, наполненные самым восхитительным содержанием. Интуитивно угадывались под покровами и домашняя, с чесночком, колбаска, пиханная пальцем, и хороший шмат сала, и квашеная капустка – хрустящая такая, знаете?.. Вот это, явно, варенье, тут, наверное, соленье – или наоборот…
Ломоносов добродушно балагурил, щелкал кота по уху…
А вот бережно полезла на свет трехлитровая банка, закрытая хорошей, чистой полиэтиленовой крышкой, и внутри ея что-то бултыхается – прозрачное, с нежной, впрочем, молочной мутностью…
– А-а-а! – взревели сожители.
Кот был бесцеремонно шваркнут в сторону. Гриб сгребал со стола карты, пепел и банку с крысой. Игорь гремел из ванной водяной струей, отмывая стаканы. Ломоносов хлопал дверцей холодильника, доводя попугая до конвульсий. Крыса, задвинутая на подоконник, неподвижно наблюдала бедлам спартаковскими глазами.
* * *
И вот, как выразился один хороший писатель, жизнь защеголяла перед ними по-будничному. С точки зрения нити жизни, дни нанизываются как бусы, отяжеляя; с точки зрения отрывного календаря – бесследно исчезают, облегчая. Но это – потом, когда-нибудь… Пока же – все здесь и сейчас, все заботы-хлопоты – сиюминутные, тактические, надежды – не дальше завтрашнего дня… Вот близилась, между прочим, сессия, так что ребята периодически отвлекались на занятия. А безмятежную (не побоюсь этого слова, хотя – стоило бы выдумать и получше) жизнь заселившей комнату фауны вообще не омрачало ничто.
Или почти.
Типичное утро здесь начиналось так.
Кот просыпался среди прекрасно обустроенного своего лежбища в среднем шкафу. Там на дне было складировано туристское оборудование – палатки, спальные мешки, тент, одеяло с живописной обугленной дырой посередине и прочие предметы первейшей необходимости. Дверца этого шкафа не закрывалась полностью – из-за с корнем вырванной нижней петли, – что также оказалось кстати.
Итак, кот просыпался, с хрустом потягивался и выпрыгивал на сильных своих молодых лапах в середину комнаты. Пару раз лизнув себя для порядку, он поднимал кверху плутовскую морду.
Ага! Попугай, мирно затянув пленкой глаза, дремлет на правой жердочке!
Бесшумным грациозным движением кот взлетал на правую верхнюю кровать. Случалось, что на ней в это время кто-то спал из людей или женщин, но сие обстоятельство коту не мешало. Он пробирался к клетке, виртуозно огибая препятствия, он горел глазами и дрожал шикарным хвостом, он – шел на Дело!..
А дело – оно того стоило: вот, за решеткой, на вытянутую всего лапу, не подозревая и не остерегаясь, под блестящими перьями и нежным пушком – он, теплый мягкий бочок, с быстрыми пульсами, аппетитный… р-р-р…
Кот, едва сдерживая себя, подбирался вплотную к клетке, просовывал боевую левую лапу…
Цап!!!
Трах! Бах! Ку-ка-ре-ку! Дзынь! Бррынь! Уа-у!..
Когда рассеивался метафорический дым сражения, глазам пораженных зрителей, буде таковые были, представала следующая картина.
Средь кружащих и опадающих тополиным пухом синих и желтых перьев со зловещим скрипом раскачивается правая жердочка… Она пуста… Крыша холодильника усеяна пшеном, сквозь крупу пробирается робкий ручеек воды из перевернутой поилки… Попугай, сжавшись в неопрятный комок, с торчащим, как флаг на тонущем корабле, пером сидит на левой жердочке и монотонно орет благим матом… Кот с приятностью расположился на краю кровати, лапки в беленьких носочках под подбородком, глазки прижмурены… Дремлет милейший котенок, всем видом демонстрируя – я ни при чем!..
Время лечит.
Мало-помалу попугай успокаивался, испуганный ор сменялся обиженным клекотом, потом отрывистые чирик-чирики… И вот уже выглянула матовая пленочка, а вот она осмелела, затянула глазки… Глазки глянули еще напоследок, полусонно обкосили комнату… Закрылись…
Хлоп!
Помните, как в фильмах ужасов распахиваются вдруг перед самым носом ничего не подозревающего героя чьи-то ужасные очи?
Кот не спит. Глаза его, полные желтого бесовского огня, быстро оценивают обстановку. Задком, задком, на цыпочках, безошибочно ориентируясь, он возвращается на дальний край кровати, планирует на пол, перебегает комнату, вспархивает на левую верхнюю кровать…
Теперь он крадется еще осторожней, хвост дрожит еще мельче. Малейшее движение-звук попугая превращают его в сфинкса…
Да… Нечасто встретишь живое существо, ЦЕЛИКОМ поглощенное достижением своей цели… Увлекательное и поучительное зрелище!
Бах! Трах! Ку-ка-ре-ку! Брынь! Хлоп! У-аааа-у!..
Бедный, бедный попугай… На этот раз, добавив новый смертельный перепуг на расшатанные нервы, он не попал на дальнюю от кота жердочку, хлопнулся в прутья решетки, звякнув клювом, по инерции ринулся назад – только чудо спасло: кот, по молодости, оказался не готов к тому, что судьба изредка предоставляет повторный шанс…
Обычно к этому времени кому-нибудь из хомо сапиенсов надоедало. В кота летели тапок или подушка, сопровождаемые крепким словцом. Но кот и сам с усам – понимал, мерзавец, что после бани вениками не машут. ЭТО произойдет не сегодня. Твердо зная, что ЭТО все равно произойдет, он зевал, потягивал по очереди перед и зад, громко спрыгивал на пол и с чувством исполненного долга шествовал к блюдечку с молоком.
И тут из-под тумбочки выбегала крыса!
Да, крысу выпускали на променад раньше всех – способом простого укладывания трехлитровой банки на бок. Впрочем, иногда ее с вечера и ловить забывали, увлекшись алкогольным или эротическим (чаще – совмещенным) времяпрепровождением.
Итак, по утрам крыса шастала под тумбочками и кроватями, занимаясь своим обычным из-за поврежденного мозга дуракавалянием – чем-то шебуршала, что-то грызла, временами попискивала и выныривала на свет похлебать молочка. Игорь, считающий благородно, что он в ответе за это неприручаемое создание, молоко где-то периодически добывал.
Крыса кота, в целом, игнорировала, но молоко свое ревновала. Так что, когда вальяжный кот на расслабоне подгребал к полиэтиленовой крышке, так с первых пор и служащей блюдцем, крыса, кровенея глазами, выскакивала невесть откуда и цапала кота за лапу!
Истошный мяв потрясал комнату!
Кота взметывало через стул, по рукавам курток, с торца сломанной шкафной двери – на антресоль, где он и замирал, вопия глазами.
Попугай из своей клетки разражался мстительной тирадой.
* * *
Все проходит, как справедливо было написано на кольце Соломона. Только начинаешь привыкать к хорошему, как жизнь становится еще лучше.
Зимовка зверей была недолгой. Хотя… Еще как посмотреть в этой стремительной, бурлящей, насыщенной общажной жизни.
Кончили все плохо.
* * *
Попугай хирел на глазах. И то – атмосфера в комнате здоровьем не отличалась: никотиновый топор, висящий под потолком, алкоголики-джинны в пустых бутылках… Да и пшенная диета, похоже, не обеспечивала организм комплексом витаминов и минералов. Нервы – вообще ни к черту…
Перед сном попугаю полагался моцион, вдобавок к утренней зарядке, которую настойчиво продолжал устраивать ему кот. Клетку открывали, орущую и отбивающуюся птицу вытаскивали и усаживали на карниз.
Попугай умолкал, расправлял свои изрядно ободранные котом перья, глубоко вздыхал – и летел! Суматошно махая крыльями, едва не задевая оголенную лампочку под потолком, приоткрыв от напряжения клюв – и плюхался на дверцу антресоли. Неловко разворачивался, некоторое время оглядывал диким глазом комнату, унимая ходящее ходуном сердчишко… Снова сильно вздыхал, срывался, чудом не таранил лампочку – и на последнем практически издыхании цеплялся за карниз. Теперь его, тихого и обмякшего, можно было безбоязненно брать и водворять в клетку, где он долго отпаивался водой и забывался на одной из жердочек.
Надо ли говорить, что на время этой процедуры кот бросал все дела? Скажу на всякий случай. Он с любого места и от любого занятия ломился на телевизор – самую высокую точку в комнате, – где застывал сжатой пружиной, а глаза… О, глаза! Цвета молодой травы под майским солнцем…
Стихи писать.
* * *
Зима поворачивала на исход. Шли на спад крещенские морозы. По этому поводу в комнате иногда открывали для проветривания окно. Процедура благотворно воздействовала на животный мир – кот отважно заигрывал с крысой, та носилась и мелькала динамовским логотипом в самых неожиданных местах, а попугай все это оживленно комментировал со своей жердочки.
– Эх, хотел бы я родиться коровой в Индии… – вздохнул как-то Ломоносов, наблюдая животное царство.
Соратники фыркнули.
– Ну как же – им там рай… Там даже коровью мочу пьют для укрепления духа и тела!
– Ты – плебей! – заявил Гриб.
– Чё это?
– Есть две точки зрения. Одни считают, что человек совершенствуется по мере того, как приближается к природе, другие – когда он от нее отдаляется. Первые – плебеи, вторые – аристократы…
Одним синим вечером – таким вечером, когда кажется, что жизнь окончательно удалась, – человеческие обитатели комнаты праздновали спих очередного экзамена. Чуть приоткрытая фрамуга волновала штору, и попугай, сидя на карнизе, дольше обычного вздыхал и оправлялся. Наконец, он полетел и даже не без лихости заложил вираж возле лампочки. Потом довольно уверенно вернулся на исходную.
Гриб, захлебываясь, рассказывал внизу, как четко удалось ему вытащить «бомбу» под самым носом препода. Люди одобрительно хихикали, соглашаясь – чем больше в нас обмана и притворства, тем выше мы стоим в иерархии животного мира. Кот застыл на стреме. Попугай сидел на карнизе, среди легкого ветерка, дышал и блестел глазками.
И вдруг, встрепенувшись, стартовал на второй круг.
Люди не оценили подвига. Они его не заметили.
А зря.
До лампочки попугай долетел уверенно, но дальше, что называется, кончился бензин. Будто споткнувшись в воздухе, остановив занемевшие крылья, он неловко спланировал и тюкнулся клювом в дверцу шкафа у самого пола.
Теперь летел кот.
Гриб подавился словом, когда над его головой мелькнула безжалостная тень с хвостом под 45 градусов. Тень накрыла копошащийся комок перьев и юркнула с ним под кровать.
Миг оцепенения…
Охнул стол, дребезнула посуда – ломая стулья, путаясь друг в друге, люди кинулись к кровати!
Кулем полетела в угол постель, заклинил углом оказавшийся под матрацем ломоносовский чемодан, в секунду его выдрали, сплющив угол…
У стены смирно сидел кот и доброжелательно глядел на публику. Желто-голубая тушка была бережно прижата лапой к груди, из пасти на неестественно длинной шее свешивалась головка с приоткрытым клювом.
* * *
Судьба кота решилась в этот же вечер.
В библейской тишине, лишь подчеркиваемой шуршанием невозмутимой крысы, ребята пили водку. Почему-то не чокаясь.
– Я вот читал в «Науке и жизни», – медленно сказал Гриб, глядя перед собой, – как в Лондоне с 40-этажной высотки сорвалась кошка… Нашли ее в 7-и километрах. Жива. Только переломы задних лап…
– В Лондоне нет небоскребов… – неуверенно отреагировал Ломоносов.
– У нее хвост пушистый был, – сомнамбулически продолжал Гриб. – Вот она на нем и летела…
Все дружно посмотрели в угол, где кот сладострастно вылизывался между когтями.
– Алё, кончайте… – проговорил Ломоносов и посмотрел на Игоря. Тот тщательно прикуривал.
* * *
Они бродили по крыше общежития, ощупывая ноздрями воздух, примериваясь к ветру. Тапки скользили и уже начинали неприятно липнуть к носкам. Кот, угнездившийся на груди Ломоносова, с любопытством выглядывал из нутра куртки. Город мерцал внизу чахлыми огнями, задуваемыми разгуливавшейся вьюгой. Город смешивал свой обычный крепкий коктейль из дымов и шумов, но метель его нейтрализовывала. Только близко, за рощей, вдруг наждачно взвыла электричка.
Гриб, возглавлявший экспедицию, в конце концов остановился, сунул в рот палец и поднял его вверх.
– Ну – здесь!
Ломоносова будто прострелило насквозь сверху донизу. Он обеими руками прижал кота к груди. Товарищи стояли напротив и смотрели в глаза. Игорь протягивал вскрытую бутылку водки.
Ломоносов сделал три затяжных глотка. В горло шибануло, а мозг сразу загустел, будто под анестезией. Он потянул кота из-за пазухи , а тот, подлец, вдруг взял – и спрятал голову Ломоносову подмышку.
* * *
Коту не повезло. Ушел он четко и красиво, растопырив лапы и хвост, как звезда. Планировал стремительно, но правильно – на ровную мягкую пелену приобщажной лужайки. Вот только турбулентно-вихревые потоки, дифракция с интерференцией вдоль и вокруг всей громады 13-этажного здания, перепады температур по 40-метровой высоте – да вообще, весь паскудный старческий характер зимы…
Словом, ближе к земле его вдруг стремительно понесло на стену, норовя завернуть на бок, а он почти устоял, почти опять выправился, да оказался тут некстати метровый карниз, идущий вдоль второго этажа, и зацепило его, и вроде совсем чуть, но скорость набралась приличная, и мелькнуло, свернуло тельце в вертушку, и глухой хлопок, и всё.
Всё.
* * *
В комнате Игорь отработанным движением поймал крысу. Долго стоял, истекая тапками на пол, и смотрел ей в глаза. Крыса побрыкалась, пискнула и умолкла.
– Все-таки некрасивая у нее морда… – медленно сказал Гриб из-за плеча. – Дурнушка наша крыса…
– Но зато какая фигура! – ответствовал Игорь и опустил крысу в банку.
Гриб рукою крепкою, мышцею высокою начислял водку по стаканам. Ломоносов, двигаясь, как во сне, прибрел к зеркалу. Секунду смотрел в него – и отвернулся. Открыл холодильник, достал бутылку пива и откупорил ее о спинку стула. Получилось сочно.
Постоял, глядя на хлопотливо прущие-пенящие пузырьки… И вдруг, со всем своим костяным лицом, сделал шаг и перевернул бутылку над крысиной банкой.
Пиво захлестало внутрь, как Ниагара – с шумом, бурлением, хлопьями пены. Крыса подскочила из магнитофонного сплетения сантиметров на 15 и заметалась, сотрясая стеклянные стены.
– Ты чё? – выдохнул Игорь.
– Пусть помянет товарищей, – сказал Ломоносов и опрокинул в рот оставшийся в бутылке глоток.
Они уселись и, не глядя друг на друга, потянули к себе стаканы.
Ломоносов похожим движением дослал вслед пиву порцию водки, сглотнул – и вдруг поперхнулся, закашлялся, затрясся почти конвульсивно, показывая непослушной рукой на подоконник. Все обернулись.
Пива в банке было на два пальца. Магнитофонные заросли дыбились над поверхностью, как затопленный паводком кустарник. Посередине айсбергом торчала скомканная пачка из-под «Космоса» – и на ней стояла крыса.
Она стояла, вся в коричневых потеках, крепко вцепившись коготками в картон, передние лапы – шире плеч – в стекло, и – совершенно невозможная морда!
– Обыскать… – пискнул Гриб и начал сползать со стула.
Какофонический хохот обуял комнату. Игорь колотил себя кулаками по коленям. Гриб равномерно тюкался лбом в стол. Ломоносов икал и размазывал по лицу слезы.
* * *
Как известно, цель отдыха – добиться состояния, когда ничего уже не хочется. С этой точки зрения, дискотека – и вообще ночь – удались. Шкалики сменялись стопками, стопки – чарками… День долго просачивался через закрытые глаза. Сожители собрались и осознали друг друга не раньше полудня.
Игорь, явившийся снизу, с биофака, выглядел чувствительно посвежей, поэтому заметил неладное первым.
– А крыса где? – вопросил он пространство.
Гриб только махнул головой, как лошадь, сгоняющая слепня. Ломоносов коротко промычал и зарылся в подушку малиновым лицом. Ему одновременно хотелось пить и писать – состояние, достойное искреннего сочувствия.
* * *
Расследование ни к чему не привело. Банка стояла на своем месте, из нее кисло попахивало. Космический айсберг разлезся и скрылся под пивом.
Крыса сама из банки вылезть не могла. Но это, с другой стороны, в мирное время… И второй вопрос – в комнате ее тоже не было!
– Но где-то же она есть? – бормотал Игорь, ползая на коленях вдоль мебели.
Ладно, впрочем – не бином, мать его за ногу, Ньютона: отчаяние помогло ей выбраться из банки, а ночью народ шастал туда-сюда, дверь не закрывалась, вот и свалила!
– Обиделась… – с горечью заключил Игорь и посмотрел на Ломоносова. Тут же, правда, взгляд отвел.
* * *
Прошло два дня. Мирный вечер застал всех оставшихся жильцов вместе. Расположившись по комнате в самых живописных позициях, они – учились!
Да-да, а что делать – надвинулся очередной экзамен…
Приоткрылась дверь, просунулась голова Олежки – соседа напротив.
– О-го! Не пьют… И без баб! Болеете? – дверь широко распахнулась.
– Проветриваем мысли, – буркнул Гриб, страдальчески глядя в конспект.
Ломоносов вяло поднял голову – и дернулся, как удочка.
Олежка держал подмышкой кота.
Такого отвратительного помойника свет не видел! Грязный, драный, весь клоками, ухо пополам… Видывал виды…
– На остановке подобрал, – кивнул Олежка и опустил кота на пол. – У вас пожрать ему чё-нить не найдется?
Кот, коснувшись пола четырьмя лапами, тут же сделал два шага в сторону и теранулся мордой о приоткрытую дверцу шкафа. Потом он двинулся дальше, к ножке кровати…
И замер.
И вздыбил на загривке шерсть.
И метнулся через комнату, по диагонали, в угол!
Там, у подоконника, стояло самодельное трюмо – две сколоченные боками тумбочки с навешенным сверху зеркалом. Кот прыгнул под низ, скрылся – и тут же началась какая-то возня, шорохи…
– Бля-а! – взревел Игорь. – Как же я не подумал?!.
* * *
Крыса, оказывается, никуда не делась. Между внутренними, пробитыми гвоздями стенками тумбочек оставалось небольшое пространство, узкая такая щель… Заглянуть туда можно было, лишь выдвинув конструкцию из угла…
Да, этот кот видывал виды. И повадки имел далеко не домашние…
Крыса погибла в секунды. Никто и сдвинуться не успел. Кот выскользнул между ножек и бодро засеменил к выходу. Тело в слипшихся бурых потеках, с размазанным динамовским логотипом, крепко зажатое в зубах, волочило по полу розовый хвост. Олежка испуганно распахнул дверь.
* * *
Синим следующим вечером ребята праздновали еще один удачный спих. Ломоносов наливал в граненые стаканы, Гриб корежил тупым ножом колбасу и разливался словесным поносом: вот, мол, краковская колбаса витебского мясокомбината – интересно, а краковский мясокомбинат выпускает витебскую колбасу?
Игорь бродил по комнате, философски свесив из угла рта сигарету. Он остановился у холодильника, поперекатывался с носка на пятку, просунул палец в открытую клетку и подпихнул жердочку. Чуть слышно скрипнув, она закачалась… Игорь подбрел к подоконнику и нюхнул банку. Там, знаменуя грядущую несмотря ни что весну, уже что-то зацветало. Он поморщился – похоже, весна еще не очень скоро… Бесцельные ноги принесли Игоря к шкафу. Он скрипнул надломленной дверью и заглянул внутрь.
Потом обернулся.
– Слышьте, а игуаны вообще что жрут?
Ломоносов поднял брови.
– Ну-у, думаю, колбасной шкуркой не побрезгуют! – Гриб скрежетнул ножом и скорчил рожу Ломоносову. – Только… Ей же террариум нужен!
Игорь подмигнул и коротко потер руки.
– Это я беру на себя!
Артур Петрушин
Родился в 60-х. После некоторых скитаний по городам и странам осел в Минске. Жизнь проходила в суете – служил, учился, зарабатывал деньги, бил баклуши… Смыслом жизни положил борьбу с этой самой суетой.