258 Views
* * *
Мы чужие друг другу – почти, почти,
До извечного ритма, что бродит у нас в крови.
До коротких записок – ну как ты? Не спишь? Прочти!
Это просто письмо, о какой говорить любви?
Это просто, дружок, и такое тебе и мне
Приходилось цинично до срока в себе гасить.
Да, конечно…Но как объяснить струне,
Что дрожать на ветру между нами ей хватит сил?
Я вечернему небу до капли тебя дарю,
Я тебя отдаю всем стучащим в стекло дождям,
Бесконечному городу, мокрому алтарю,
Я танцую во тьме, прикасаясь к твоим губам,
Только кончики пальцев – держи меня, не пускай,
Что отмерит нам завтра заоблачный ростовщик?
Все проходит, я знаю, и фраза стучит в висках…
Я тебя не отдам, потому что ты так решил.
Этот персик…
Этот персик, эта мякоть, эта влажность на изломе,
Эти медленные пальцы, кожа чуточку горчит,
День уходит, попрощавшись, и стоит в дверном проеме
Медный вечер…Гаснет лампа, от коленей до ключиц
Я вошла в твои ладони, плод упругий, запах меда
От волос моих струится, пчел маню я, как магнит…
Будь со мной, каким захочешь, раздели меня на годы,
На минуты, час за часом, не спаси, не сохрани…
Боже мой, скупой и властный, отвернись, мы дети рая,
Мы невинны, боже, боже, у тебя глаза змеи…
Этот персик, эта мякоть…вдох и выдох – замираю!
Вкус раздавленного плода, мы гурманы по любви…
Вечер бродит по квартире, вечер слушает фокстроты,
Мы, распахнутые настежь, молча курим в тишине.
-Хочешь персик?- Да, конечно! – Завтра утром на работу…
Завтра – это значит – вечность…А пока – иди ко мне.
Способность разума приказать…
…Способность разума приказать
Сердцу залечь на дно.
Я отражаюсь в твоих глазах
Такой, как предрешено.
Способность возраста – тормоза,
И не дрожит рука.
Я отражаюсь в твоих глазах
Как Ева до пикника.
Способность сравнивать смех и страх,
И выбирать уют.
Я отражаюсь в твоих глазах,
Как в детстве – на вдох – салют!
Как выстрел в небо, как острия
Шпилей из серебра…
Я отражаюсь – уже не я,
Море, звезда, гора,
Брусчатка площади, и лоза,
Способная опьянять…
Я отражаюсь в твоих глазах,
Как многие – до меня.
Что мне, циничной, до этих глаз,
Еве ли до садов?
Сильнее разума лишь соблазн –
Гладить твою ладонь.
Ибо превыше смерти – любовь
Каждый из нас порой верит – Ромео жив,
Пишет на стенах вкось, кровью по облакам…
Твой виноградник цел, юная Суламифь,
Мирром коснись грудей – он не пришел пока.
Стрелы твоей любви Яхве не оперил,
Но Соломон уже тянется к тетиве…
Вот – череда Джульетт топчется у перил,
Лунный читая след на молодой траве.
Он не пришел пока, но маскарад уже
Бьется в его груди, сердце его горит…
…Юная Суламифь, спи себе в шалаше,
Только сначала с губ запах его сотри…
Твой Соломон – как бог, плечи его смуглы,
Кольца его волос ваш освятили брак…
…Няня несет письмо, только слова – малы,
Милый, иди ко мне, больше неважно, как
Сложится наша жизнь, ночь впереди – до дна,
Наш господин – любовь, что нам до их вражды?
…Стонут в реке времен вечные имена,
Каждый из нас порой…
Будешь ли вечен – ты?
Мой белокрылый
Мой белокрылый, мраморный( край-отколот),
Это почти не больно, трещина по ребру,
Физика жизни – бросает то в жар, то в холод,
То со двора, а это чаще, чем ко двору.
Ты окружен. Периметр – топчутся Галатеи,
Первая – от Диора, пятая – от сохи,
Красят глаза и губы, пудрятся и потеют,
Прячут комки салфеток в пыльные лопухи…
От поцелуев мрамор – пятнами лихорадки,
Каждый штришок помады прячет в себе лишай…
Мой белокрылый, тихо, знаю твои повадки
Ты отбери надежду, нежности не лишай.
Лучше уж так, растечься алым пятном по ткани,
Жизнь раздвигает рамки, больно – кому легко?…
Первая от Диора – спицей кромсает память,
Пятая – юбка в сене – дует на молоко…
Мой белокрылый, жалость входит в меню фаст-фуда,
Нет тяжелее смерти, чем задохнуться в ней.
Быть безупречным учат – буду таким, как Будда.
Быть белокрылым – участь, честь без учителей…
Ирландия на двоих
Затяжка на двоих, рисунок на обоях, бездонные миры, и шепот серых скал, Ирландия, мой друг, открыта для обоих, тебя туда зовет похмельная тоска по чуду, хорошо, я знаю, так бывает, диагноз – эскапизм, на крови с молоком, когда твоя мечта трещит и остывает, в палату номер шесть приходит лепрекон…Он в красном колпаке, зловредный, как и прежде, он курит – я молчу, не веря в чудеса, а ты невозмутим, как памятник надежде, ты громче, чем любой, стучался в небеса. Мне будет нелегко искать тебя по свету, следов не различишь на линии руки, но я упрямей всех, и я к тебе приеду, и в море утоплю стальные башмаки…Ты скажешь “Наконец! И где тебя носило, мне, думаешь, легко здесь было одному? Отличный темный эль, ты будешь?””Да, спасибо!”. О прочем промолчишь, и я тебя пойму. И море, наконец, раскроется до края, огромное, как жизнь, войдет в мои глаза… И мы увидим все – как звезды умирают, как пляшет над водой цветная стрекоза, как холодно богам, создавшим эти скалы, и как тепло двоим, что слушают прибой…Танцует лепрекон на донышке бокала, танцуют на песке две тени – мы с тобой.
* * *
Это не повод, это – пустая блажь,
Первый глоток весенней яростной синевы…
Так что прости за наглость, мой белокрылый страж,
Знаешь, так получилось – я не иду на вы
Ход предсказуем, записан во всех метро,
Где из пустых тоннелей выползли провода…
Книга моей свободы написана между строк,
Там, где пустого места – только на “нет” и “да”,
Шорох страниц и стрелок – мертвая тишина.
Тут не спасет ни время, ни жар твоего плеча…
Кошки кричат в подвале, их догнала весна,
И не спастись, лишь выжить, завтра, вчера, сейчас.
Топография постели
Карта царапин на влажной твоей спине,
Словно Розеттский камень, резьба по времени…
Я никогда не скажу тебе так вот – наедине –
“Мне без тебя…”,просто я из другого племени.
Общий язык – только жесты, и в темноте,
Алыми каплями наше безумство выступит.
Следуй по карте, пунктирной моей черте,
Главное – пережить расстоянье выстрела.
В мире сто тысяч двуногих таких племен,
Сто миллионов, все ищут друг друга ощупью…
Я не храню ни колец, ни измен, имен
Тоже не помню, поэтому – проще так,
Чтобы ни слова, ни повода, ни крючка-
В нежные жабры, и бейся, глотая красное…
…Нет, никогда! Не язык доведет – рука.
Милый, иди!
Ну а всем говори, что страстная.
Что поделать, ребята
Что поделать, ребята. Достался один такой –
тут, что в лоб, что по лбу – неважно, дрожит рука,
И махнуть бы на это дрожащей своей рукой,
И плеснуть хвостом, обрываясь с его крючка…
Мол, наживка съедена, счет закрыт, бравый гардемарин,
Или д, Артаньян, что по сути, совсем не меняет, но…
В январе протягивал огненный мандарин,
В феврале болел, а потом пригласил в кино,
Доставал из кармана билеты, купил попкорн,
Больно стискивал локоть – мол, милая, не шуми-
И в глазах голубых без зазренья горел укор –
Будто я целовалась сейчас ну совсем не с ним!
В марте, помню, с неба капала синева,
Отражаясь, плавала по стеклу…
он сказал – “Хорошо, что ты, маленькая, жива…”
А потом на вопросы не отвечал и сидел в углу.
Вот апрель, снег растаял, пришла весна,
Для кошачьих свиданий открыла пустой чердак.
Я живу с ним, господи, как жена,
Натыкаясь локтями на странное слово “как”.
Бес-таланность
Бесталанность – это печать на лоб, вся такая синяя, буковки по косой, за тобой уже выехал черный гроб, на колесах, как водится…Полосой мир расчерчен надвое, правильный бутерброд, там, налево – чистые, праведные, с искрой, а направо – такие “ебал я в рот”, баба-дура, косарь на водку и домострой. Посредине, по трассе, ведущей за облака мы с тобою мечемся, стопом до райских врат, босиком, по камушкам, табличку держа в руках “Подвезите, дяденька”, водитель и сам не рад, что забрал в кабину нас – много локтей, колен, недомыты волосы, недовыветрен перегар, бесталанность течет из распахнутых настежь вен, а старушки шепчутся “Спился и хулиган, вот те нате, горюшко, мамку бы пожалел…” Мы по трассе, к морю, ловить волну, что поделать, кто словом переболел, не боится в градусах утонуть. Бесталанность даром не передашь, как собака – все чувствую, а сказать? И сползает кожаный камуфляж, выкипают от солнца виной глаза, по скрипучей лесенке, к яблоку – дотянись, и сорви, червивое – в этом соль, мы выходим на трассу, не смотрим вниз, и на лбу – лишь буковки по косой.
* * *
Здесь капитаны небесных сфер по трое летят на юг,
с поста сменяется Люцифер,чтоб выпить из первых рук
Соленой влаги, густой жары, прозрачной, как острие,
К нему бросаются комары, чтоб тоже забрать свое.
И воздух шкурой дрожит в углу, с востока идет гроза,
Лишь пальцы с топотом по столу – два против, и трое за,
Не бойся, миленький, догоняй, на волю, рука в руке,
Но только, миленький, не меня – я, видишь, на поводке.
Июль сшивает мои края с краями его тоски,
И нас за это не укорят, подумаешь – бурлаки,
Которым вместе тонуть в грязи, просеивать пустоту…
Любовь – не бойся ее, скользи, расслабишься на лету.
Горячий воздух, холодный пот, соленая корка рта.
Ты слышишь – небо берет аккорд на первой струне креста?
Пора, мой милый, летим, летим, и в горе, и в немоте,
И будет вечно непобедим союз поднебесных тел.
Просто жизнь
Ну привет, родной, я тебя ждала, представляешь, ужин почти сгорел, я устала, знаешь, и проспала, ну а суп все кипел, и кипел, кипел, выкипал, и плакал кастрюльный бок, я болтаю, можешь не слушать, да, так и знала – дождь, ты совсем промок, и с волос стекает на плащ вода…как работа, эта мадам, в чулках, не садится больше на край стола? Тут и мини, и шпильки, а на руках под ногтями ну ужас, земля, зола! Я сегодня закончила тот отчет, обещают премию к сентябрю, представляешь, в луже стою, вот черт, и такую, кажется, чушь порю, ну скажи – ты глупая, замолчи, ты любимая, – ты у меня – одна, ты стоишь, и крутишь в руках ключи, и лететь так долго, до дна, до дна, потому что ты – материк иной, я не знаю, что там, на маяках, и рецепты готовки “ты здесь, со мной” я читаю по линиям на руках. Ты, должно быть, думаешь – вот те на, триста слов в минуту, семейный ад, хорошо еще – ты у меня одна, а не то б я спятил, дегенерат, эта баба – черт разберет, зачем, иногда я думаю – всех на дно…Но когда она спит на моем плече, мне не страшно, даже когда темно.
Начало конца
Точка поставлена будет однажды выстрелом в спину.
Знаю – руками способен не каждый рвать пуповину,
тот, кто в сорочке, первым на старте ляжет в осадок.
Выжила в марте, выжали в мае, дальше – осада,
Пушки готовы, залпы салюта, тазик салата…
Осенью пахнет. Выдох-минута.
…Боже, не надо!
Муж да жена по святцам – едина плоть
Муж да жена по святцам – едина плоть,
Просто у этих древних, мы, как всегда, сложней.
Если уж дрожь в коленях, увы, не перебороть,
Значит, тянуть поводья, и в хрип загонять коней.
Столько узлов, сплетений, увязли, на красный свет,
Ты мне не веришь, что там, просто смотри в глаза.
Кроме зрачков – ты видишь – пляшут хвосты комет,
Их не схватить, и знаешь, тоже не привязать.
Ты разломал на части куклу- внутри – течет,
капает на манжеты разъятая требуха…
Блюдо неаппетитно – не выставляю счет,
Главное – не взорваться, нет, не заполыхать.
Столько уже порвали – выкройка на глазок.
Мир под табличкой “двое», лишь бы не “М” и “Ж”.
Пятая сигарета, свежий саднит ожог,
Где мы с тобой – не знаю. Время на вираже.
Конец
Катится время тугим клубком, не удержать в горсти.
Персик румяный, с гнилым бочком, надкусанный до кости,
Мрамор – не мрамор, и черт не брат, ангел считает вслух –
Время, умноженное стократ, рассчитанное на двух.
Эпилог
Безумное, креативное, спиртометр на боку,
Однажды мое ретивое споткнется на всем скаку.
Сорвется с привычной привязи, как шарик под облака,
Кривая уже не вывезет, до встречи, привет-пока.
Приличная, в белых тапочках, приду к неземным вратам.
Что будет – уже до лампочки, что было – расскажет Сам.
Проверит по карте местности все петли моих дорог,
Узоры моей словесности, и прочее – между строк.
Припомнит, что я, негодная, в подол не клала детей,
Поэзия не народная, и проза не без чертей,
А что до любви – не главное, расклеилось, поделом…
И тут я взгляну на ангела, и вспыхнет его крыло.
Мария Хамзина
Родилась в 1978 году. В 1995 году приехала в Тюмень из северного городка Лянтор. Окончила филологический факультет ТГУ. Участвовала в писательских семинарах в Нижнем Тагиле и Москве. Член союза российских писателей. В 2003 уехала в Новосибирск, сейчас живёт в Екатеринбурге. Как журналист делала интервью с Иваном Охлобыстиным и Виталием Воловичем, Татьяной Навкой и Мишей Брусиловским, а также с десятками других известных и интересных людей. Выпустила три книги стихов. «Я — в целом и я же в частности, и в зеркале — тоже я. Училась в эпоху гласности, с тех пор не люблю вранья. Боюсь темноты и старости, шприцов, и немытых шей, и в школе боялась старосту, зато не боюсь мышей. Читаю запоем всякое, бывает — запоем пью, такая я вся двоякая, что встречу — сама убью. Есть термин «аккомодация», пятнадцатый год учу, и Гоцмана в «Ликвидации» до обморока хочу. Ресницы — от мамы — длинные, от папы — рисунок скул, когда я была невинною, то имидж вгонял в тоску. С тех пор я обстригла локоны, почти научилась жить, курить сигареты — блоками, и — да! — пропекать коржи. Люблю комплименты, пряности, перчености и вино, люблю пребыванье в праздности, а также курить в окно. Теряю зонты и комплексы, перчатки, мужчин и стыд, стираю одежду «Омаксом», надежда еще хрипит. Аманты легко заводятся, их, в целом, не отследить, но в самом конце, как водится, останется лишь один. Ну, в общем, словцом увесистым пусть бросит, кто без греха. Живу. Улыбаюсь весело. И росчерк — Мария Х.»