168 Views
На свете былей непочатый край,
Борис Пастернак, «Спекторский»
Ничем не замечательных – тем боле.
Не лез бы я и с этой…
Сегодня с утра вдруг (или наконец?) запахло во дворе весной. Это меня так рано и разбудило. А с недосыпу я – чистая сомнамбула: глаза остановившиеся, маньячные (проверял в зеркале), в движениях несообразность, мозг медленный и вообще странный. Мир чудится мне, а повседневный, привычный, с проверенными цветами и движениями – будто ширма, да не слишком искусная, за которой прячется этот чудящийся настоящий.
Так и сегодня: кофе убежал, ванну налил зело горячую, вентилятор в компьютере загудел с подвыванием, как живой. Долго разыскивал сигареты по всему дому, начал почти приходить в отчаяние – и тогда пачка, сжалившись, материализовалась прямо посреди стола.
И я понял – пора.
Да, пора. Хватит. Эта история живет во мне своей неподвластной жизнью, соки сосет – изводит, можно сказать.
Я должен ее написать. Надеюсь, это принесет терапевтический эффект – разобраться, расставить точки над «ё» и…
Не знаю.
* * *
Скажите, какое зрелище – самое концептуальное на свете?
Говорите – у каждого оно свое?
Ну так я вам сейчас расскажу.
Нужны некоторые условия, не сильно, впрочем, экзотические – безлюдье, озеро, лодка, и еще ясная, тихая июльская ночь.
Надо выгрести подальше от берега, бросить весла и сделать в себе тишину.
И вот тогда звезды, которыми набито черное неподвижное небо, четко отразятся в черной неподвижной воде – и весь этот мириад окружит тебя, поместит в самый центр Вселенной, заиграет, закружит голову… И небо, бывшее неподвижным, задышит, и вода, казавшаяся стоячей, заискрит… Они, и так мало различимые друг с дружкой, сольются, срастутся в одно неизмеримое пространство, испещренное точками света – такими освежающе прохладными в душную ночь, такими манящими…
И ты понимаешь одновременно две вещи: центр мира – это именно ты, мир для тебя и существует, ты свободен и всесилен; но – Кто-то за тобой все-таки присматривает…
* * *
Трое в лодке знали: центр мира – это они и есть. И даже более: сейчас им казалось, мир – всего лишь арена, созданная для того, чтоб им было где применить себя.
Вчера, по незапамятной традиции, трое друзей – бывших однокорытников по институту – съехались на дачу накануне Ивана Купалы.
Народ в глухих уголках нашей заповедной Родины издревле отмечал (да и ныне случается) сей праздник летнего солнцестояния песнями, играми, шутками, гаданиями, обрядами с огнем и водой, собиранием целебных трав, а также – самое главное! – поисками цветка папоротника. Он-де, мол, зацветает один раз в году, в эту именно ночь, и ежели кому сие чудо покажется – будет тогда счастье на веки вечные.
Известно, впрочем: романтизм – признак скуки и сытости, так что наши персонажи столь обширных планов не строили. В программу входило всего несколько обязательных пунктов: потрындеть за жисть, баня, шашлык, рыбалка, а также – хорошенько накушаться водочки, до изнеможения, чтобы уже вообще ничего не хотелось.
Стало быть, с колес, совершив торжественный акт группового принятия спиртного вовнутрь, а следом маханув и для тонуса по стаканчику-другому, затопили ребята баню, разожгли пионерский по высоте костер из отборного, хранимого только для лучших случаев березняка, маханули еще, взяли с собой и отправились браконьерить.
Волшебство праздничной ночи оставить равнодушным не могло – и не оставляло. Но, по правде, было оно несколько задвинуто на фоновый план – потому что каждый занимался делом: Инакенций чутко правил лодкой, ведя ее вдоль полосы кувшинок; Серега производил руками пассы, выкладывая в воду полосу сети; Дима наливал из военной фляжки и прикуривал сигареты. Последнее занятие считалось самым важным – курили одну за одной. Очевидно, чтоб после города кислородом не отравиться.
Старались не шуметь. Не далее километра, за мысом, база с егерями. Они-то, конечно, давно уж пьяные валяются, да все ж таки… Ночь ясная, бинокли цейссовские, катер резвый… Вот кончилась у них, предположим, водка. Страшная вещь! Эдакая коллизия пробуждает беспощадную изобретательность! Наливай им потом, хвостом виляй…
Нет, в принципе, на этом конце озера, в виду Диминой дачи, спокойно. Как-то, все-таки, не первый год замужем, инспектора, с большего, в корешах, не один декалитр распит… Димин шурин вообще их по дешевке спиртом снабжает. Даже Инакенций как-то по заказу привозил из столицы определенный специфический шнур…
Друганы, короче. А все-таки… Больно уж во хмелю буйны и целеустремленны.
Процесс рыбогубства шел не так быстро, как хотелось. Сеть видала виды, да и хранилась не идеально – заскорузла, слиплась, перехлесты, запуты… Серега пыхтел и сквернословил, Инакенций утомительно лавировал лодкой вперед-назад…
– Как думаете, пацаны, – Дима налил и чиркнул зажигалкой, – есть кто-нибудь, кто, глядя на наши действия, воспринимает это, как копошение червей в навозной куче?
Скрипнула уключина. Инакенций вынул весло, плеснул горсть воды, сунулся вставить на место – и не попал. Железо лязгнуло по дереву, лопасть плюхнула – да так все оглушительно, что, показалось, небо треснуло пополам, и все звезды обрушились в воду.
Дима выронил фляжку, дернувшись помочь, лодка качнулась с неожиданной резкостью – и Серега, скорчившийся на корме с комом сетки в охапке, кулем ухнул за борт.
* * *
– Нихера, короче, не будет! – махнул рукой Серега и мощно заглотнул пива. – Мы тока метров 50 выставили, а там дыра на дыре, да еще и стянули в самую траву…
Они дымились телесами на пороге предбанника. Мокрая одежда облепила забор. Угли в кострище перед беседкой пульсировали малиновыми жилками. Над миром буянила звездная вакханалия. Мозг вырабатывал эндорфины.
– Да и фиг с ним! – тряхнул головой Дима. – И без рыбы как-нить… Вы поймите, пацаны – люди придумали брак от скуки. Жить потому что слишком легко и неплохо…
– Ты о чем? – открыл рот Инакенций.
– Почему у животных нет такого института? – вопросом на вопрос ответил Дима. – Им недосуг – время и силы есть только на еду и сон, защиту, размножение… Словом – просто надо выжить. Млекопитающее животное «homo» все эти проблемы, с большего, решило – и немедленно почуяло необходимость в том, чтобы чем-то занять освободившееся себя. И вот придумывается одно из самых острых и разнообразных развлечений – брак…
Серега крякнул.
– Мужчина и женщина, как существа с различными жизненными задачами, всегда в состоянии войны. Как стихийный, вселенского размаха и бесконечной длительности процесс, это выглядит естественно и даже мило. Порою вяло. Часто с экивоками и взаимным вежливым маневрированием. Иногда с лихими кавалерийскими вылазками, которые, впрочем, ничем существенным не заканчиваются… – Дима вещал гладко, как по писаному, даже знаки препинания соблюдал. – Да и ничего существенно, в глобальном смысле, измениться не может – стороны, в результате Истории, приходят к пониманию необходимости соблюдения паритета, равенства энергозатрат. Так оно легче и спокойней…
Инакенций забыл про тлеющий в пальцах бычок, поэтому в следующую секунду взвыл и рьяно заскакал по крыльцу. Дима невозмутимо продолжал:
– …Иными словами, полы, отлично понимая свои преимущества и чужие недостатки, соглашаются не кичиться первыми и прикрывать глаза на вторые. В масштабах человечества такая договоренность обеспечивает стабильность и движение вперед. Как подвеска в автомобиле, обеспечивающая мир, согласие и наилучший результат для двигателя и шасси. Но это все – законы больших чисел… А что же индивидуум? Homo разумное закрутило свою гайку, получило за это свой сребреник, обменяло его на кусок хлеба и рюмку, употребило сие, улеглось на диван и принялось свой разум почесывать – скучно… И очень естественно, что скоро оно вспоминает о своем любимом раздражителе – существе противоположного пола. Оп-па! – Дима хлопнул себя по животу. – Оно вскакивает, приглаживает перед зеркалом шерстку и ввязывается в бой, который считает отчего-то невинной игрой, развлекухой… Но мы-то знаем, что невинность действу придает только масштаб. Сражение один на один – всегда штука жестокая и, в конечном счете, бескомпромиссная. Да, можно пасть, задыхаясь, и по взаимному молчаливому согласию глотнуть водицы и выкурить сигаретку… Можно даже перевязать враг вражке раны, чтоб не истечь раньше времени кровушкой… Но, только силы восстановлены – вновь летят искры, стелется пороховой дым, и одна только Смерть налагает конец…
Серега фыркнул.
– Пошли, – неожиданно буднично сказал Дима. – Угли шепчут – мяса просят… Пива оставь!
– Э, не, пацаны… – протянул Инакенций. – А уха с утра обещанная? А, Серега? Я с похмелюги умирать не согласный…
– Ну-у… – Серега прикурил и сощурился. – Есть тут у меня одна идейка…
* * *
Инакенций решительно шагал по искрящей камешками дороге. Серега, философически затягиваясь сигаретой, нес подмышкой что-то длинное, непонятной формы, в мешке из-под картошки. Следом уныло тянулся Дима, прижимая к груди позвякивающий пакет. По временам он останавливался, оборачивался – туда, где на уютной лужайке перед домом бесполезно остывали отборные березовые угли, – вздыхал не по-детски и плелся дальше.
Сюрреалистка-ночь вырисовала впереди развилку: направо – в сумрачные заросли, к болоту с черным лесом, налево – вдоль озера, в цивилизацию поселка.
– Как в сказке… – сказал Инакенций, остановившись посреди трех дорог. – Наливай!
– Туда пойдешь – рыбку, может, найдешь; назад воротишься – шашлычком угостишься… – усмехнулся Серега.
– А налево подашься – если повезет, какой-нибудь девчонке отдашься! – закончил Дима, вслушиваясь во что-то. – О, точно – на базе еще дискотека валит!
– Я вот прочитал, что самец богомола не может трахаться с головой, – Инакенций прищурился. – Самка ему голову отрывает – и у них секс…
– А я читал, – Дима шмыгнул носом, – что у свиньи оргазм длится полчаса!
– Никаких баб! – отрезал Инакенций, отбирая у Димы пакет. – А шашлык никуда не денется… На утро нам нужна уха!
* * *
Человек, в своей претензии царить над животным миром, злоумышляя, в частности, о собственническом обладании рыбными богатствами планеты, придумал множество дьявольских приспособлений и устройств. От игривой удочки со смачным червячком, через благородный гарпун, эволюционировавший в менее джентльменское подводное ружье, не поминая лишний раз добрым словом подлый невод и заканчивая (заканчивая ли?) просто-таки террористическим электротралом.
Во впечатляющем этом ряду достойное свое место занимает такая снасть, как топтун.
Представьте себе огромный, в два обхвата – сак. Сетка прочная, руками не порвать. Ежели представить себе соответствующую ему бабочку – волосы на голове зашевелятся… Принципиальное же отличие от пасторального инструмента энтомолога: жерло его, пасть, фигурально выражаясь – не круглой формы. Половина спрямлена, образуя полуокружность – чтобы, значит, на дно хорошо становилось.
Теперь, собственно, процесс.
Участвуют двое. Идеальное место – мутная какая-нибудь заводь, не глубже чем по грудь, заросшая, заболоченная, или хоть с камышами. Топишь, стало быть, топтуна на дно, ловушкой к берегу, шага за 3-4. Тихонько так становишься, как часовые, по сторонам…
…И по команде, с рыком и матом, ломишься параллельными курсами к берегу! Выделывая ногами, как в лезгинке, кренделя, подымая и клубя придонную взвесь, круша и сминая камыши!
Расчет простой – психическая атака. Дремлет, к примеру, в укромном стойбище под берегом какой-нибудь солидный хищник, переваривая ухваченную плотвичку и думая свою темную думу. Он здесь главный. Он никого не боится… И вдруг, прямо к нему, с двух сторон – тарарам, муть, грохот! Что-то большое, грозное, необъяснимое!!
А-а-а!!!
Обезумев, охренев даже, кидается он в просвет, в щель между надвигающимся Злом – и шарахает внезапно по морде мягкая, но непроходимая стена, и вязнут плавники, и рывок мощной спины, и смертельный для добычи удар хвостом лишь спеленывают и лишают ориентации…
Тут главное для загонщиков – мгновенно назад, нащупать под водой топтун, рвануть вверх, на воздух!.. И хищник теряет последнюю свою надежду и опору – родную привычную окружающую среду, где чувствовал он себя, уж простите, как рыба в воде…
* * *
В десяти минутах от Диминой дачи дорога, разделившись и предоставив второй своей половине трудиться и страдать среди домов с людьми и машинами, сужалась и тихо уходила в Природу. Она ныряла, как в омут, в пышный кустарник, переходящий постепенно в многоярусную зелень, которая, достигнув высоты и буйства, внезапно обрывалась над речкой, вытекающей из озера. Речушка петляла, будто от кого уворачиваясь, по холмистому полю и пропадала в бору, уходящем в бесконечность. Под миллионоглазым присмотром ночи все это дышало, шевелилось и вообще целенаправленно жило.
Впрочем, я говорил уже, охотники наши воспринимали обстановку лишь как инвентарь. Такие кляксы на полотне образов. Сейчас их интересовал исток речки – с десяток метров шириной, в тине, кувшинках и частоколе камышей.
Но, пожалуй, несправедливо будет чесать всех одной расческой. Глаза по-настоящему горели у одного Инакенция. Серега покуривал, сохраняя неспешность, как тот киногерой, что говорил: «Мне все равно. Хотите – пойдем мусоров резать, хотите – хоть завтра разбежимся». Дима впал в меланхолию и смотрел сквозь пространство.
Разыскав поляну над обрывом, остановились. Серега опростал свой мешок и с помощью Инакенция принялся собирать снасть.
Дело оказалось не так чтобы уж и простое – предстояло скрепить в единый каркас 5 железяк, а приржавевшие гайки туго шли по резьбе, одна, конечно, потерялась вовсе, плюс распутать сеть и обтянуть конструкцию, да без щелей и надежно… Инакенций сразу же больно укололся проволокой и ограничился ролью подсобника. Дима с безучастным лицом постелил на траву пакет, расставил посуду и наломал руками колбасы.
– Тяжело жить на свете! – вздохнул он. – Вот сидишь дома, читаешь книги… Писатели – достойные пацаны! Привыкаешь к хорошей компании… А потом выходишь в мир – сплошное разочарование…
– У психиатров термин есть – «обережение мозговой деятельности посредством речевой»… – пробурчал Инакенций, сося палец.
Но вот они дружно встали над черной водой, синхронно закурили и подняли стаканы.
– Ну… – открыл рот Дима.
– Рыба ищет где глубже, а человек – где рыба, – сказал Инакенций и посмотрел на Млечный Путь.
– Чтоб в сторону не вильнула, – добавил Серега.
* * *
Легкое и недолгое приключение начинало выливаться в утомительную работу. «Мы только щучку, налимчика да пару окушков уцепим – и домой» – балагурил Инакенций, спрыгивая в воду. Серега только неопределенно покачивал головой, встряхивая топтун. Дима, как сфинкс, возвышался на пригорке с мешком для добычи, бутылкой, стаканом и колбасой.
Начав зигзагообразное движение от берега к берегу, Серега с Инакенцием уже извзмокли, исвспотели, перебаламутили в кашу идиллический пейзаж заводи, топтун, облепленный ракушками и всякой придонной дрянью, уже насилу поднимался – а в закромах бился и шебуршал лишь сиротливый карасик размером с ладошку. Дима, тенью передвигаясь по берегу, подозрительно молчал, время от времени позвякивая стеклом. Впрочем, через время он подал голос:
– Какая теперь рыба? – махнул рукой и понюхал колбасу. – Вот раньше рыба была – без трусов в воду не зайдешь…
– Нихера, короче, не будет! – сплюнул Серега, выковыривая из сетки увесистую корягу.
– Спокойно! – Инакенций остатками энтузиазма продолжал бороться с накрывающим безразличием. – Сча мы выпьем, перекурим – и ка-ак попрет!.. А то я чё-та безнадежно трезв!
Серега хмыкнул.
– Вылазьте уже, – замогильным голосом пробубнил Дима. – Я тут до глубины души продрог от вашей житейской беспомощности…
– Ну, Серега? – Инакенций шмыгнул носом. – Ну давай вон до того куста дойдем – и все. А?
– Ладно… – Серега выдрал, наконец, из снасти зловредный корч и выдохнул. – Наливай!
* * *
– Все! – отрезал Серега, промакивая мокрым рукавом лоб. Взгляд его был тих, но тяжел. – Вот здесь и там под кустом – и хорош!
Далеко, за озером, начинал подсвечиваться край неба – солнце в своей колыбели принялось протирать глазки. В голове Инакенция сгустилась, напротив, тьма – он производил необходимые манипуляции автоматически, будто наблюдая за собой по телевизору. Дима давно уже сидел в камышах, воткнув голову в колени.
Топтун, перегруженный ракушечным балластом, затонул стремительно. Инакенций вяло занял позицию.
– Пошли… – шепнул Серега.
Они двинулись к берегу в трех метрах друг от друга, высоко поднимая колени и топая по дну, забирая с двух сторон камышовый мысок, сдавливая его, сминая. Сошлись, развернулись и, убыстряясь, назад. Инакенций поскользнулся, нога завязла в траве – и грянулся всей дурью в воду. Ох, кайф – так бы и затих, паря в невесомости… Серега достиг топтуна один, ухватил, поволок наверх…
– Помогай! – гаркнул, пульсируя височной жилой.
Суматошась, отфыркиваясь, Инакенций пригреб, цапнул, рванул…
Что ж так тяжело-то?!
Топтун тянулся невыносимо, будто из смолы…
Но вот и верхняя дуга показалась на поверхности, и четыре напряженные, мертвенные в сумраке руки, вцепившиеся в раму… А вот и вся, в конце концов, ловушка…
Из пасти топтуна вывешивался, неторопко поворачиваясь, как дракон в русской сказке, огромный, ужасающий своим видом, рыбий хвост!
* * *
Сказать, что Инакенций испугался… можно. Он даже безотчетно, вспомнив Димину болтовню, ухватил себя за мошонку. Но это, все-таки, лишь первое мгновение… Потому что в следующую секунду он заново расширенными глазами взглянул на окружающий мир.
Вот это вот все, которое вокруг – милое, безобидное, банальное, вон та вон ива, полощущая ветки в воде, пригорок, ощетинившийся осокой, напластования кувшинок, невозмутимая черная вода, напоминающая крышку концертного рояля, всё поголовно, или, хотите, поштучно, всё – только маска! Все таит в себе глубину – и что таится в этой глубине? Все наблюдает за тобой, нюхает, щупает незаметно…
Ветерок что-то нашептывает тополю, и тот указывает на тебя веткою…
Под берегом, смотри, притопленное трухлявое бревно – а вдруг оно счас ка-ак прыгнет?!.
Где мир настоящий, а где – чудящийся? Как отличить мир истинный от мира кажущегося? И вообще – существует ли этот истинно-настоящий? Не есть ли только кажущийся? И этот кажущийся у каждого – свой…
– Держи давай! – вывел Инакенция из ступора хриплый Серегин голос, и морок, заволокший голову, шастнул в куст, исчез.
Инакенций судорожно выдохнул, отпустил гениталии и подхватил топтун.
– Выше! – Серега шмыгнул носом и сунулся внутрь обеими руками.
– Дима… – сипанул Инакенций.
– А? Я… Да… – Дима подхватился, одновременно нащупывая бутылку. – Здесь на раз…
Но Инакенций его уже не воспринимал.
Потому что грянули в ушах его метафорические фанфары, сверкнули в глазах его сюрреалистические салюто-фейерверки – Серега, сопя, выволок на воздух божий большую-пребольшую щуку!
* * *
С человечий, навскидку, рост!
Весом, по виду, пуд!
По ощущениям, ваще непонятно – как он ее поднял!
А Серега держал рыбину, как штангу, и сдержанно при этом ухмылялся!
– Аккуратней… – пискнул Инакенций, отшвыривая топтун. – Не упусти…
– Спокуха, – бросил Серега и поудобней перехватил хвост. Вторая рука впилась пальцами под жабры.
Хищница, разинув пасть, глядела в никуда свирепыми боксерскими глазами и упруго взбрыкивала.
Там, где они стояли, было по пояс. До Димы с мешком – шагов десять, ну, правда, через русло, где по шейку…
Серега почесал ухо о плечо, сплюнул…
– Ладно! Счас мы ее…
Он еще раз перехватил хвост, сжал зубы – и плавным, но неумолимым движением принялся сгибать щуку в дугу.
Так натягивают лук…
Инакенцию вспомнилась мимолетно какая-то античная скульптура…
…Раздался глухой влажный хруст, или, скорее, скрип, как несмазанная калитка, а еще с таким звуком крошатся во рту чипсы, но, лучше сказать, все это вместе – и Серега обмяк.
– Ф-фу… Готова! – он еще раз потер плечом ухо и развернулся. – Лови!
Дима, только что благополучно закончивший прикуривать, утвердился на краю берега со стаканом наперевес и целил в него горлышком бутылки.
– Не… Нет! – одними губами вышепнул Инакенций, но Серега уже богатырски размахнулся – и шваркнул увесистую тушу через речку!
Дима, сосредоточенный на своем важнейшем деле, понять ничего не успел. И не мудрено! Вы представьте себе только: из сгустившегося предрассветного сумрака вылетает вдруг что-то большое, черное, продолговатое, изогнутое – несуразно, словом, страшное! Он, выронив бутылку и стакан, даже рук онемевших лишился – и ЭТО врезало ему в грудь, отпружинило и тяжело плюхнуло в воду…
– А-а-а!!! – Инакенций, загребая всеми конечностями, как торпеда уже мчался к берегу. – Не-е-ет!!!
* * *
Щуки не было.
Нигде.
Ушла.
Вроде, и мелко.
И она такая большая.
И хребет переломлен.
А нету.
Ушла.
Ускользнула…
* * *
Инакенций стоял в воде на коленях и смотрел сквозь мир. Дима с каменным лицом шарил по траве в поисках бутылки и стакана. Серега коротко хмыкал, покачивая головой – это выражало у него крайнюю степень смущения.
* * *
Собственно, на этом, в общем, историю можно считать законченной. Право слово, невесело описывать молчаливое возвращение наших «героев» на дачу, молчаливое распитие без закуски бутылки водки, молчаливое укладывание спать…
Ни гласа, как говорится, ни воздыхания.
Светлое, правда, было пятно – Серега, никому ни на что не намекнув, покемарил буквально час и уплыл на озеро. Он разыскал скомяченную сетку, достал ее и – чудо! – туда даже что-то влезло. Полтора десятка голов – окушки, плотва, пара сопливых ершей…
Превосходнейшая получилась уха!
Когда двое остальных деятелей продрали зенки и вылезли на волю, то узрели перед беседкой, на теплых углях, эмалированное ведро, прикрытое крышкой. Сверху лежала деревянная ложка. На стене бани подсыхала распутанная и уложенная слоями сеть. Серега мертвецки спал.
– Он уснул знаменитым… – пробормотал Дима.
* * *
Да…
Такая вот случилась история. Что же такого в ней, спрóсите, что не отпускает?
А не знаю я. Не могу выразить.
Просто с того лета прошло уже несколько лет, как мы не собирались на даче у Димы. То понос, то золотуха – то турецкое взморье, то приболеешь, то работа навалится… Тысяча и одна причина… Будто отваживает кто…
Да и, по доносящимся весточкам, нехорошо стало на озере. Некомфортно. Отрицательная какая-то энергия сконцентрировалась. Происшествия участились.
Вот, к примеру, мужики за два дома от Димы баню строили. Ввечеру, как водится, сели отмечать. Пели песни – потом на кулаки схватились. Купаться пошли. Кончилось поножовщиной. А вроде даже и ножей с собой не было – на розочках из битых бутылок сражались. Пока скорая в эти гребеня добиралась, один кровью истек. Они-то, походу, отрицают драку, несуразности какие-то плетут. Напало, мол, на них в озере что-то… Даже не знаю, чем и кончилось все…
Или вот еще. Прохорыч, Димин через забор сосед, старый прожженный рыбачище – лодку новую намастырил, обсмолил, покрасил, да и двинул на зорьке с удочками. Ну, шампанское о борт не разбивали, но с собой, конечно, взял.
Является спустя недолго – мокрый, белый и весь до удивительного трезвый. Но это на вид, потому что речи говорил – закусывать не надо. Тихо все было, мол, кинул якорь у травки, возле купальни – и как, божится, вдруг что-то шарахнет в днище лодки! Я и, рассказывает, вместе со стаканом за борт! Ну и, свят-свят, скорей до берега, да и от берега…
Как солнце окрепло, отправились гурьбой на расследование. Лодка себе на месте, притоплена, правда, конкретно, а ближе к носу вмятина проломленная снизу, да ничего такая – будто ядром со дна выстрелили… Судили-рядили… Там возле причала валуны по берегу и на мели… Не знаючи, можно, теоретически, напороться. Но, с другой стороны, Прохорыч 30 лет назад дачу построил – акваторию наизусть знает… Непонятно, короче говоря.
А по зиме был случай. На озере из города мормышечников всегда тьма. Оно и полезно: насверлят лунок, как сито – живности подводной дышать сподручней.
Однажды к обеду вьюга разыгралась. Да такая, что было только что рыбаков, как грачей – вмиг всех сдуло.
А один, говорят, остался. Ему кричат – сворачивайся, дурень, завеет! – а он на это без эмоций. Надырявил по кругу, сам в середине обустроился, горелочка у него буржуйская, незадуваемая – и медитирует себе под чефирчик. Покачал народ головами – экий целеустремленный человек! – да и съехал по домам.
Ну, вы догадались уже – пропал этот могиканин. Никто его больше не видел. И самое во всем загадочное – выгляд того места на следующий день. Значит, полдюжина лунок замерзших, а посредине – гигантский во льду пролом. Вот будто с неба плиту бетонную сбросили. Или, чтобы наглядней, как самолет в небоскреб. Дырища свежим ледком затянута…
Ну, и деталь, не оставляющая сомнений в трагичной участи отважного этого рыбака – горелка на краю стоит. Буржуйская, незадуваемая, надежная – солидных деньжищ стоит! Ежели б уходил человек – нипочем такую вещь не оставил!
Значит, не уходил…
Ладно. Еще подобных баек много. Все они сладко леденят кровь, когда сидишь в своем уютном кресле с рюмочкой чего-нибудь золотистого…
Я не про случаи эти – они так, для острастки. Я хотел…
Вернее, не хотел…
Вот буриданово состояние…
Словом…
Выражаясь осторожно, в определенном смысле, помня о всяческих нюансах, а также допуская, что позволено мне рассуждать исключительно с точки зрения личного опыта, сформулирую так – товарищи мои меня тревожат.
Возьмем Серегу. Сама надежность, на все руки мастер, покоритель природы, никогда не теряющий духа вольный стрелок и бизнесмен… Забросил свои разнообразные проекты, рыбачить прекратил, устроился на какую-то голимую службу, стал мрачен и по телефону не разговорчив…
А Дима? Нестандартность мышления, генератор идей, кладезь юмора и друг с большой буквы «Д»… Впал в религиозные обряды, сделался суровым морализатором и, по совместительству, горьким пьяницей…
Кто знает, впрочем – может быть они носили раньше маски, а теперь приняли свой естественный вид, каковой всегда имели наедине с собой?
Но это – буду, ладно, честен до конца – все-таки как-то вторично. Кого, в конце концов, куда жизнь не выносила…
Откровеннейшим же образом говоря, больше всего беспокою себя я сам.
Все у меня пошло с того лета наперекосяк. По работе – затупы, затыки и косяки… С любимой, в принципе, женой – перманентные терки до визгу… Даже кошка начала подозрительно посматривать! И самая страннейшая вещь – перестал взаимопонимать окружающих людей. Вот прям как тот Наполеон говорил: если приказ может быть понят неправильно – он будет понят неправильно.
Не знаю… Объяснить толком не могу. Что, если я и сам потерял свою привычную маску?
В одном уверен: если тебе снятся по ночам кошмары – значит, ты живешь неправильно. А мне еще как снятся!..
Обычно это происходит так: я под водой, совершенно голый и беззащитный, и за мной гонится, меня настигает гигантская черно-зеленая щука, с кривым мощным хребтом и свирепыми боксерскими глазами…
* * *
Ладно.
Если происходящее кажется странным – через время оно окажется нормой.
Как ни обширно кладбище, вокруг него ютится жизнь.
Весна за окном.
Скоро будет лето…
Созванивались надысь с Димой и Серегой. Посмеялись о том, о сем – а что еще остается? Важны не друзья как таковые – важно знание, что они есть на белом свете… Среди прочего подписали виртуальный протокол о намерениях: собраться! В этом году Иван Купала приходится на вторник – оно и к лучшему: на озере безлюдней… По приметам, лето ожидается сухое и жаркое…
И вот теперь пред мысленным моим взором все чаще встает обитая вагонкой веранда с удочками и веслами на стене, беседка на ошкуренных столбах, уютная лужайка, сруб бани со мхом и – звезды, звезды, мириады звезд на масляной глади озера…
И – чё-та я очкую.
Не по себе.
Потому что мерещатся неотступно в черной толще воды свирепые боксерские глаза. И один как-то изуверски мне подмигивает…
Но – куда деваться? Мы тебя породили – мы и убьем.
Если не мы – то кто?
Артур Петрушин
Родился в 60-х. После некоторых скитаний по городам и странам осел в Минске. Жизнь проходила в суете – служил, учился, зарабатывал деньги, бил баклуши… Смыслом жизни положил борьбу с этой самой суетой.