72 Views
Девочка с зеленым шариком
Папаша Фреда – Сипито Г. известный психиатр, профессор. Он – некогда деревенский парень употребил всё своё крестьянское трудолюбие и пробил дорогу в жизнь. Фред пошёл по его пути, вполне уже проторенному, и тоже стал психиатром. Сын понимал, чем обязан отцу, однако позволял себе подшучивать над ним. Он умело пародировал стиль общения родителя с пациентами. Тот, беседуя с больными, шепелявил, картавил – переходил на инфантильную речь. С возрастом профессор явно перебирал с этой своей манерой. Она даже больных смешила.
Как-то Фред пригласил меня на дачу. Я подкатил на велосипеде к воротам. Во дворе шла стройка. Рабочие замешивали бетон. По виду они явно были пациентами психбольницы – выражение лиц выдавало. Я ещё подумал: «Изобретение Сипито – трудовая терапия в действии!». На вопрос о местонахождении Фреда, рабочий, который был за главного, показал в сторону виноградника. Мол, у доктора спросите, он там. При этом рабочий двусмысленно улыбнулся. Улицей я прошёлся вдоль забора, толкая перед собой велосипед. Через ограду окликнул профессора. Из-за кустов выглянула благообразная физиономия старичка. Выслушав меня с подчёркнутым вниманием, Сипито засюсюкал. Так я узнал, что мой друг ведёт себя как барчук, физический труд (особенно сельский) ему противен, что искать его надо не в винограднике.
Кстати, однажды Фред попытался общаться со мной в таком ключе. Такого рода третирование я прекратил строгим возгласом:
– Фердинанд Сипитоевич!
Окрик прозвучал урезонивающе. Какая эксцентрика – имя европейское, а отчество совершенно простонародное, грузинское! В такие моменты Фред краснел.
Обычно я, Фред и наш бывший одноклассник Карло собирались у меня в саду. В беседке играли в шахматы, вели разговоры. Как правило, я рассказывал разные сплетни. Мне, как журналисту, они были доступнее. Сегодня, играя партию в шахматы с Фредом, занятной историей нас потчевал Карло. Ему, врачу по специальности, пытались всучить взятку и при весьма специфических обстоятельствах.
Карло рассказал:
– Вчера пожилой больной долго и нудно пытался вымучить у меня диагноз. Никак не мог поверить, что он не болен раком. Сидит и зудит, смотрит как инквизитор, ждёт подтверждение страшного диагноза. Битый час я пытался его убедить, что ему бы жизни порадоваться. Потом пациент хитро осклабился, протянул мне десятку и говорит: «Только правду скажите, доктор, не скрывайте, что у меня рак!» Я воспользовался случаем, изобразил негодование и выпроводил взяткодателя…
– Обычная кансерофобия, с наваждениями, – заметил Фред.
С этого момента говорил только он:
– Человек предпочитает отвечать ожиданиям, ради чего он готов пожертвовать собственным счастьем. Причина – чувство вины. Он казнит себя постоянно. Такие люди бывают навязчивы по отношению к себе. Я советую им отдыхать от самих себя. Садо-мазо – одним словом!
Как раз Карло поставил Фреду мат. У психотерапевта на некоторое время пропало настроение витийствовать.
Наступило молчание. Оно продолжалось, когда я сменил Фреда за доской и сосредоточенно разыгрывал против Карло староиндийское начало. Я первым подал голос – поддержал тему, затронутую Фредом.
– Ко мне одно воспоминание навязалось. Вину чувствую.
– Давай, выкладывай, – оживились Карло и Фред.
Я начал издалека.
– Помните наш район мусоровоз обслуживал. Две русские женщины мусор собирали. У одной из них дудка была, чтоб людей зазывать. Один старик-сосед ляпнул, что во время холеры по городу телега ездила, возница в такую же дуду дул – собирал покойников. Пришло время, и этот духовой инструмент то ли пропал, то ли испортился. Мусорщица вышла из положения – она дико вопила, как будто подражала звукам дуды. Это была крупная женщина. Однажды я вынес сор. Подал ей ведро. Когда она наклонилась, я увидел её длинные трусы-поханы. Пришлось отвести глаза.
Я заметил, что Карло проявляет нетерпение. Видимо, у меня слишком окольный экскурс получился. Зато у Фреда лицо лоснилось от предвкушения. Он даже фразу обронил:
– Круто намешано – чувство вины, мусор, дуда, поханы мусорщицы…
– У этой особы была дочь. Она училась несколькими классами младше нас. Беленькая, чуть полноватая, молчаливая. Её и мать я увидел как-то в школьном дворе. Тогда ей было лет десять. Она чаще выглядела грустной. Раз сверстники в коридоре школы втянули её в детскую игру-возню. Дочка мусорщицы оживилась. Тогда мне показалось, что такое настроение для неё нехарактерно.
О партии в шахматы мы забыли. Позиция на доске запуталась, пошла нудная игра на измор.
– Произошло это первого мая. Праздник был яркий – молодая зелень на деревьях, голубое небо, алые стяги, шум, гомон, музыка из микрофонов. Только что прошла демонстрация, возбужденный народ начал рассеиваться. Помню ажиотаж, который произвёл некий субъект. К рулю своего велосипеда он прикрепил фото Сталина, обрамленное красной материей. Невиданная дерзость по тем временам, имя Иосифа Виссарионовича в тот период замалчивалось. Мальчишки по-своему готовились к празднику. Мы вооружались рогатками, чтоб по шарикам стрелять. От них рябило в глазах, столько их бывало, красных, жёлтых…
Карло хмыкнул. Видно представил меня – очкарика в пионерском галстуке, в шортах, вооруженного рогаткой, истребителя шаров.
– И вот вижу у будки с газировкой та девочка стоит. Одета она была празднично, казалась немножко расфранченной. В руке у неё зелёный шарик. Газированной водой и коржиками её угощал мужчина с простым русским лицом. Скорее всего отец. Не исключаю, что папаша – разнорабочий с завода, не прочь выпить. Его курносый нос был красным. Как и дочь он был одет бедно, но аккуратно. Вид у мужика был торжественный – в праздничный день прогуливал дочь. Очень старался быть добрым, внимательным. Наверное, нечасто бывал таким. Девочка казалась счастливой, хотя на лице её была неуверенность, надо полагать, из-за отсутствия привычки к «телячьим нежностям».
Я подошёл сбоку. Прицелился рогаткой. Мужчина увидел мои приготовления, но ничего не предпринял. Шарик лопнул с громким хлопком. Девочка тихо расплакалась.
Я и Карло вернулись к партии. Согласились на ничью. Карло мне говорит:
– У меня такое ощущение, что ты отца больше пожалел, чем его дочь.
– Отчасти ты прав. Папаня не смог защитить хрупкую семейную идиллию. А девочка это поняла.
– Как сильно у тебя чувство вины, нет ли нарушений сна? –спросил меня Фред с ухмылкой.
– Я бы не сказал, что воспоминания об этой шалости не дают мне спать, – ответил я.
Фред продолжил:
– Знал я одного – мнил из себя маньяка. Как узнает о новом преступлении из газеты или ТВ, бежит в полицию сдаваться. Надоел полицейским, они его потом к нам в лечебницу оформили.
Он похлеще твоего склонного к взяткодательству фобика.
Последние слова он адресовал Карло. Потом обратился ко мне:
– Лукавишь, небось, за непорочную девицу себя выдаёшь!
Тут Фред перешёл на инфантильную речь.
– Фердинанд Сипитоевич! – отчеканил я ему серьёзно. Он покраснел.
В тот вечер мы чуть не поссорились.
Уроки кролика и чучхе
Социальный дарвинист
Кавказская овчарка
Склонность к насилию сделала Гиго политически активным. Будучи бездельником, он слонялся по улице, и всюду, где появлялась возможность, принимал участие в политических дискуссиях. Его предпочтения колебались, но постоянным был пыл. Однажды, пристроившись к очереди в магазине, Гиго в запале полемики вытеснил стоящих в ней людей и таким образом оказался вблизи стойки. Продавец спросил его, будет ли он делать покупку. У Гиго денег не оказалось. Работник прилавка театрально выразил недоумение – зачем было стоять в такой долгой и шумной очереди с пустыми карманами. Под смешки публики Гиго ретировался.
Его любимым занятием было – ходить на митинги. Он возникал там, где дело шло к потасовкам. Во время известного массового разгона демонстрации Гиго почувствовал себя в своей стихии – размахивал своими кулачищами, всласть матерился. Но столкнувшись со спецназовцем, который был выше и крупнее его, да ещё экипированным, он сделал вид, что прогуливался и случайно попал в передрягу. Но хитрость не прошла – через некоторое время из полиции пришла повестка. Надо было заплатить административный штраф за участие в уличных беспорядках. В качестве доказательства ему представили фото. Он сначала не узнал себя в устрашающего вида агрессивном мужлане, но, убедившись, что это всё-таки он, не без некоторого форсу заплатил штраф.
Гиго регулярно слушал политические новости по ТВ. Однажды на него сильное влияние оказало патетическое выступление ультрапатриотически настроенного деятеля – дескать, исконно грузинскую породу собаки – кавказскую овчарку хочет присвоить себе северный сосед. Не уточнялось, как это могло произойти. Нашлась группа энтузиастов-монахов, которые в одном из сёл построили вольер для овчарок, чтобы спасти породу. Через некоторое время просочилась информация, что щенков овчарки стали раздавать населению. Поддавшись патриотическому порыву, Гиго приобрел себе щенка. Ему дали сучку. В самце отказали, мол, «рылом не вышел, блат нужен». Самцов передали более продвинутым политическим активистам.
Мы, городские, мало понимали в этой породе. Действительно, многие из нас знали её только по фото и рассказам, но заведомо гордились ею. Одно из названий чего стоило – волкодав. Это было благоговение, равное почитанию, с каким вспоминают героического предка в интеллигентных семьях, где мужчины не отличаются крутыми характерами. Мой отец, профессор математики, любил рассказывать о своём деде, который был сорвиголовой, «служил у Махно». После мировой войны он приблудился к атаману, позже перебрался на родину. Он жил в деревне, где у него была, конечно же, кавказская овчарка по кличке Чмо. Кличка шла от «тёмного прошлого» старика. В те времена это слово в Грузии мало кто знал. Но стоило ли так уничижительно называть волкодава? Чмо спас моего прадеда, когда того на охоте схватил медведь. Косолапый ломал старика, когда на него набросился пёс. Особенно подкупали разговоры о достоинстве, с каким держалась овчарка. Ей, например, противно было есть с жадностью, клянчить еду. Чмо, каким голодным он ни был, сдержанно прикладывался к пище, изображая даже наигранное к ней пренебрежение…
Я лично первый раз столкнулся с этой породой в детстве, когда с семьёй и гостями съездил на дальний пикник в горы. Дорогу запрудило стадо овец. Я испугался, когда увидел заглядывававшего через стекло в салон пса, его оскал, пену бешенства, горящие глаза… Сидящий рядом со мной мальчик, мой товарищ, описался от страха.
Сантименты Гиго в отношении к волкодаву не отличались затейливостью. Особой любовью к собакам он не отличался. Иногда забавлялся тем, что наблюдал их драки, не упускал случая натравить одну псину на другую. Охранять его собственность не было нужды. Богатым он не был.
Появление Гиго с собакой на улице напоминало парад, демонстрацию силы. Этого субъекта и так остерегались. Теперь у него появился ещё один аргумент – крупный серой масти лохматый пёс. Хозяин дал ему кличку Энди.
Больше всего в волкодаве его хозяину нравилась злобность. Когда Энди баловалась на улице с другими собаками, присутствовавшие умилялись её медвежьей неповоротливости, забавной физиономии. Гиго же пришёл в восторг, когда увидел, как Энди попыталась схватить товарища по играм за горло. Он со смаком рассказывал, как обошлась его овчарка с местным псом-забиякой. В какой-то момент показалось, что она проглатывает несчастного, которого за задние лапы вытащили из её пасти. Гиго любил демонстрировать обрезанные уши Энди. Как ему рассказали монахи, во время драк с хищниками овчарки отвлекаются, они бояться за свои уши – их уязвимое место. Поэтому уши отрезают.
Отрывистый низкий лай волкодава наводил страх. Из-за его рыка прекращали брехать другие собаки по всей округе.
Стихией «кавказца» является галоп. Но нашей улице, в тбилисской «Нахаловке» ему было не разогнаться. Поэтому Энди бегала неуклюже, вразвалку. При этом огромные лапы она ставила так, как человек страдающий от плоскостопия. Гиго снисходительно взирал на такой дефект овчарки.
В Гиго даже появились элементы чванства. Ему нравилось, как заискивающе посматривают люди на его «кавказца», рост которого достигал 60 сантиметров в холке. От Энди пахло дорогим мылом. Я сострил по этому поводу – Гиго не спасает, а выводит породу, и, посмотрев на горизонт, который у нас очерчен горами, картинно добавил: «Интересно, как там родичи Энди обходятся без французских шампуней?»
Как-то в присутствии Гиго, Я рассказал, как американцы для войны во Вьетнаме подбирали служебных собак. Ими было проведено исследование. Выяснилось, что наиболее близкой к идеалу из огромного числа пород является немецкая овчарка. Получилось так, будто я позволил себе бестактность – сделал сравнение не в пользу кавказского волкодава вообще, и Энди в частности. Обычно, почувствовав себя уязвленным, Гиго начинал хамить, а тут он просто покраснел и сказал мне «мягко», что я, как всегда, выпендриваюсь, хочу казаться умником.
Однажды по какой-то надобности я зашёл во двор Гиго. Наверное, поступил неосмотрительно, когда, нажав на кнопку звонка, не дождался появления хозяев. Звонок у них не работал уже год, а я об этом не знал. На меня набросилась Энди. Я прижался к стене, как будто изображал из себя барельеф. На меня нахлынуло ощущение, похожее на то, что я испытал в детстве, когда в салон нашего авто заглянул волкодав. Рык оглушал, оскал пугал звериной яростью. Я собрался с силами, чтобы не впасть в панику, думал, что в крайнем случае постараюсь схватить псину за язык, что делает агрессивное животное беззащитным. Об этом варианте защиты мне рассказывал отец. Так поступил его дед, «бывший махновец», когда на него напал волк. Я подивился сноровке своего предка, поймать волкодава за его алый язык представлялось совершенно невозможным.
Ленивый окрик сына Гиго прекратил мои испытания на твёрдость. Энди отвернулась и пошла восвояси в конуру. Зайдя в дом соседа, я застал там всё семейство. Гиго даже не спросил, как я себя чувствовал после довольно долгого «общения» с Энди.
Я стал замечать, как в городе появилось много кавказских овчарок. Они отличались разной степенью ухоженности и дрессировки, но во всех случаях от хозяев веяло гордостью за своего огромного и грозного питомца. Однако, также приметным стало и то, как в обратной пропорции Гиго терял интерес к Энди.
Как-то к нам на улицу заглянул один парень со своим «кавказцем», самцом. Энди и гость миролюбиво отреагировали друг на друга. Они приветливо помахивали хвостами, обнюхивали друг друга. Самец был помладше собаки Гиго, но ростом и массой уже превосходил её. «Умом» тоже. Он, например, подавал лапу, садился по приказу своего хозяина. Энди всё это было неведомо. После того, как ей приказали принести брошенный мячик, она долго не возвращалась – пыталась перекусить неподатливый маленький резиновый шарик. Выпустив из него воздух, собака решила, что именно это от неё требовали. Как мне показалось, Гиго был недоволен и не тем, что в клочья был изодран чужой мяч, а тем, что его питомец повёл себя «неадекватно». Совсем он раздосадовался после того, когда его жена сделала ему справедливое замечание, что животное надо учить, а затем уже требовать от него хорошие манеры. Упрёк был произнесён в присутствии большого скопления народа и хозяина того самца. Гиго распорядился, чтобы сын завёл Энди во двор. Овчарка не могла понять, почему с ней поступают строго, и некоторое время упиралась.
Когда гость ушёл, уводя на поводке своего «кавказца», один из соседей решил исправить положение. Он показал пальцем в сторону удаляющейся пары и едко заметил, что некоторые люди совсем «очумели» из-за своих «любимцев».
– Этот детина обычно при себе детскую лопаточку держит, когда пса выгуливает. Он держит её в целлофановом пакетике. Нагадит его псина, а он за ней убирает, какашки закапывает, – разглагольствовал он, хихикая.
Но Гиго только ещё пуще насупился. Ему неловко и не вовремя напомнили о том, почему он сам так не поступает. Своими большими кучами Энди пометила всю близлежащую территорию. От этого у Гиго было много неприятностей. Один из соседей, известный своим склочным нравом, даже пожаловался на него в районную администрацию.
По весне Гиго совсем охладел к своей псине. У Энди началась течка. Кобельки-дворняжки стаями увивались за огромной сучкой. Соседи Гиго, кто с отвращением, кто с ехидцей наблюдали невероятные трудности, коих стоили совокупления для огромной сучки, окруженной малорослыми безродными кавалерами. Отбою от них не было, и каждый норовил оседлать овчарку, а она не проявляла разборчивость. Уж очень одиозно всё это выглядело, чтобы не привлечь к себе внимание. Нашёлся остряк, который попытался «в лицах» изображать пластические этюды в исполнении Энди. Гиго в это время играл в домино с мужчинами. Ему хватило ума не принимать кривляния всерьёз, но общий смех он не разделил.
Скоро для волкодава наступили тяжёлые деньки. Политическая оппозиция загромоздила главный проспект города бутафорскими клетками. Она призвала своих сторонников в знак протеста против произвола властей поселиться в них и объявить себя добровольными арестантами. Погода стояла хорошая. «Узники» прохлаждались в клетках, играли в карты, нарды, шахматы. Пищу им приносили студенты-активисты. Гиго быстро влился в ряды добровольных «узников» и сутками пропадал в городе. Овчарку перестали кормить толком. Жена Гиго, и так не жаловавшая кинологические увлечения мужа, не особенно заботилась о собаке. Сыновья сначала забавлялись прогулками с Энди, но довольно скоро остыли к ним. О купаниях пса никто даже не заикался. Однажды Гиго в компании, с которой разделял пространство в бутафорной клетке, проиграл в нарды. Крупно и по-настоящему. Домой он пришёл злым. Энди, увидев хозяина, от радости напрыгнула на него, положила свои лапы ему на плечи и лизнула его в небритую физиономию. Она чуть не сбила хозяина с ног. Из-за чего ей досталось. Гиго подхватил первое же попавшееся полено… Её вой напоминал крик ужаса харизматических героинь опер Вагнера.
Овчарка забеременела. На некоторое время она смолкла, забилась в конуру, которая находилась в дальнем углу двора. То, что она сотворила, стало предметом обсуждения на улице. На неё стали смотреть с суеверным ужасом. Она необычно и подозрительно долго находилась в конуре и не издавала ни звука. Некоторое время из того места было слышно, как скулили новорожденные щенки, но потом и они стихли. Заинтригованный Гиго сунулся в дальний угол двора – прояснить ситуацию. Оттуда он выскочил, как ошпаренный. Заскочил в туалет, его тошнило. Домочадцы высыпали во двор, озадаченные его поведением.
– Не заходите туда, – нервно бросил своей жене Гиго. Он взял лопату и мешок.
Слышно было, как он материл овчарку, выгонял её из конуры. Вскоре с перекошенной от отвращения физиономией с мешком в правой руке, ни на кого не глядя, пробежал Гиго. В мешке были обглоданные останки потомства овчарки. Вот появилась она сама – облезлая, ленивая, исхудалая, безразличная.
Энди перестали привязывать, и она постоянно торчала на улице. Её ослабшая шея с трудом держала массивную голову. Поэтому всегда казалось, что Энди смотрит исподлобья. В её взгляде появилась сумасшедшинка, она легкомысленно виляла своим тяжёлым хвостом. Овчарка ещё сильнее облезла, обнаружив розоватую плоть и худобу. Сосцы отвисли и выглядели удручающе. Она приставала к прохожим на улице с улыбкой какого-нибудь дураковатого попрошайки-пьяницы. Прохожие шарахались от неё, а она упрямо, но не агрессивно, приставала к ним, иногда сипло лая. В таких случаях хозяин или его домочадцы кричали напуганным прохожим, что овчарка не кусается.
– Куда ей кусаться! Жуть смотреть на такого монстра! – ответила однажды одна проходившая по нашей улице женщина в ответ.
Раздавался свист Гиго или одного из сыновей, овчарка, с усилием разворачиваясь, бежала вразвалочку к хозяевам.
Энди повадилась есть мусор и даже дерьмо.
Однажды к её заднему проходу прилип целлофановый мешок. Создалось впечатление, что это было плацентоподобное испражнение, от которого овчарка пыталась избавиться. Она, задрав свой тяжёлый хвост, терлась задом о дерево. Один мужик смотрел на всё это с отвращением, а когда убедился, что собака не может избавиться от целлофанового мешка, даже несколько посмеялся – не таким, оказывается, физиологическим было зрелище.
В то воскресное утро меня разбудила брань Гиго. Он материл неведомого пакостника, который накормил его овчарку индюшачьими костями. Как примерный хозяин он стал проявлять свою осведомленность по поводу ухода за собакой. Из его тирады я узнал, что эти кости острые и могут продырявить кишки. Я выглянул в окно и увидел пса, лежащего у ворот. Изо рта и ануса шла кровь. Он хрипел. Собрался народ. Пока обсуждали и спорили, Энди замолкла. Присутствовавшие присмотрелись к ней и констатировали смерть («Сдохла!»). Подогнали машину, овчарку загрузили в багажник, накрыли её тряпьём. Гиго и двое добровольцев вызвались поехать закопать её на пустыре.
Чуть позже один из добровольцев рассказывал, что, когда опускали завёрнутую в тряпьё овчарку в яму, ему показалось, что она подала признаки жизни.
– Я промолчал. Так и похоронили. Скажи, что она сдохла уже здесь, – сказал он мне и посмотрел на меня несколько просительно.
Что я мог ему сказать?
Гурам Сванидзе
родился 13 января 1954 года в Тбилиси. Окончил среднюю школу в Зестафони - в маленьком провинциальном городке. С 1971 по 1977 учился в Тбилисском государственном университете на отделении журналистики, совмещая учёбу с сотрудничеством в редакциях газет. С 1979 года приобщается к новой профессии - становится социологом и работает в различных отраслевых социологических службах Тбилиси. В 1984-1988гг. учится в аспирантуре Института социологических исследований АН СССР в Москве, где ему была присвоена научная степень кандидата философских наук. В бытность аспирантом подрабатывал сторожем на Арбате, переводчиком в Бутырской тюрьме. В последнее время работает в правозащитных организациях, в настоящий момент - в Комитете по гражданской интеграции Парламента Грузии. Публикуется в интернет-журналах. Недавно выпустил сборник рассказов «Городок». Женат, имеет двоих детей.