365 Views
Александр Ирванец. О-ля-ля-ля! – сказал Артюр Рембо…
О-ля-ля! – сказал Артюр Рембо,
кулаки в кармане куртки пряча, –
не по тем мишеням бьют, а значит
общество кого-то не спасло.
Так и повелось: за годом год
в воздухе свистят привычно камни,
прежде неизведанные грани
кто-нибудь в искусстве обретёт.
Так пришёл и в небесах повис
високосный номер телефона,
словно заголовок фельетона:
“Альпинист не оглянулся вниз”.
И пилот не оглянулся вниз,
чтобы высоту хватать, вестимо,
так по этой самой же причине
и поэт не оглянулся вниз.
голосами наших матерей
кличет нас вчера и кличет завтра,
но, что б ни увидели мы сзади,
мы должны быть только на горе!
Александр Ирванец. Пейзаж из окна казармы
Планета снегом отравилась…
Упал на землю мёртвый птах,
Далёко где-то Украина
Сгорает в голубых снегах.
Ломает речка белый берег,
А у провала берегов —
Лишь одинокий Петер Брейгель
В немом отчаяньи снегов.
Палитра — круглая, как плаха,
И лишь на бледном полотне —
Забронзовевший контур птаха,
Беззвучно рухнувшего в снег.
Александр Ирванец. 1994
Как последний мудила, грызёшь стремена и удила.
Чем еще, кроме СПИДа, эпоха, ты нас наградила?
Лысолобы-титаны тихонько дошли до оргазма,
Переплавивши свою сперму в плазму чужого маразма.
Где кантуешься ты, с кем кентуешься, муза мизерная,
Когда рожа законного мужа мажорно-музейная?
И кому даришь ты своё мизери-милосердие,
С перепугу сломав в нём последний сердечник?
Словно мать-крестьянка, что сыну не угодила,
Хоть в джинсу нарядила, на бальные танцы водила.
Проступает что-то, чего на словах не означить.
Мама пишет, поёт. А дети читают и плачут.
Сергей Жадан. Младший школьный возраст
В который раз всё начинается сначала,
и я говорю так, словно вижу это впервые —
всё как всегда, просто сегодня слишком холодный
ветер в почтовых ящиках,
и в спичечных коробках печально звенят
жёлтые монеты.
Просто подходит то время,
когда начинают сниться однолетки,
будто время возвращается назад, что-то позабыв.
Сколько их выжило — этих вечно голодных волчат?
Все их блуждания в никуда
начинались, как правило, с центральных улиц.
Смотреть на жизнь сквозь окна автостанций,
умереть в дороге, которая никогда не закончится —
лет десять тому назад ты тоже
так часто пользовалась
чужим шампунем,
что твои волосы иногда теряли
свой собственный запах.
А вот теперь сны обрываются
просто в твоём теле, как междугородный телефонный разговор,
и июльские автобусы,
кресла которых пахнут сандалом и зверобоем,
возвращаются в твой город,
где каждое лето ты находишь
заржавевшие лезвия у ванной комнаты
и уличные автоматы с колой.
Что изменилось? Выросли деревья,
исчезли старые кинотеатры
и молочные магазины.
Лишь дождевая вода всё такая же сладкая,
особенно если попадает на яблоки.
Тогда они тяжелеют
и долго-долго падают в песок,
разбиваясь насмерть
под горячими небесами.
Сергей Жадан. Сербо-хорватская
Юная сербка переходит улицу
и, обходя осенний рынок с развешанным товаром,
замечает, что этой осенью много золота в платках и овощах —
вон его сколько в тёплых луковицах;
много света в ресторанах,
где на стенах висят
портреты кесаря.
Тепло её осени — оно касается и тебя,
и эта девушка что-то ищет в своём наплечнике,
выкладывая на стол то телефонные трубки, то карандаши;
будет тебе зима,
будут тебе сновидения,
но небо каждую осень тяжелеет,
и хитрый дьявол
забирает к себе грешников,
как жирные финики
из цветных упаковок.
Терпкие славянские синтагмы;
она рассказывает, как покупала конверты в табачной лавке,
как зашла в подземку,
и голуби, взлетая, бились об неё, словно о дождь
за её рассказом никто не замечает, как заходит солнце,
замечают лишь, что её скулы
немного темнеют.
Попробуй сейчас объяснить ей,
что эти осенние ходики,
если их вовремя не собрать
просто перезревают и брызгают
на одежду и ладони соком,
на который потом слетаются осы
и пробивают жалами твою кожу
аж до самого сердца.
Сергей Жадан. Китайская кухня
Этот случай произошёл лет пятнадцать тому назад,
если я не ошибаюсь.
Тут рядом, на соседней улице, может ты помнишь,
есть такой высокий дом,
в котором тогда сдавались комнаты,
и там поселилось несколько китайцев, которые,
как выяснилось, перевозили наркоту
прямо в своих желудках,
словно незримую небесную икру, способную
сломать всю эту вконец угробленную
цивилизацию.
Комнаты, в основном, снимали
шарлатаны и таксисты,
а также воздухоплаватели, лишившиеся свих
небесных болидов, все варили на кухне кофе
и слушали джазовые радиостанции,
и вещи начинали светиться в темноте
и не отбрасывать теней,
а бывшие регбисты за пивом и картами
курили «Кэмел» и говорили про своё
долбанное регби.
У китайцев что-то не заладилось с бизнесом,
про это потом много писали,
сам знаешь, как это бывает: однажды что-то там
не поделили — и всё,
устроили жуткую перестрелку прямо
на заднем дворе,
загоняя в подвалы крыс и птиц в небеса.
Я время от времени туда захожу, если возвращаюсь
домой, делая небольшой крюк,
разглядываю пожарные лестницы и небо,
в котором, если подумать, нет ничего,
кроме собственно неба,
и, знаешь, иногда мне кажется,
что люди на самом деле умирают потому,
что у них просто останавливается сердце
от любви к этому
дивному-дивному фантастическому миру.
Марианна Кияновская. Неужто тот Коран — сам, как кора?
Неужто тот Коран — кора?
Неужто та кора — как рана?
Иду к тебе, как кто-нибудь «пра-пра»,
Душа — тонка, земля — обетованна.
А к вечеру затянутся песком
Следы спасённых с обликом солдата,
Горящий ветер с огневым прыжком
Догонит своих жертв расплатой.
То буря мира. То её прибой
Рыдает вслед за Сыном Человечьим.
Я выйду из огня. Ты будешь мой.
Мы словно голы — и прикрыться нечем.
В миру с тобой. Так я иль ты —
Мы богом спасены — иль может
Эти пески, видавшие кресты,
Забыли откровенья, Боже?
Марьяна Савка. что сегодня в моде…
что сегодня в моде —
бывать в клубах
с мужским стриптизом
иметь любовника
для хорошего цвета кожи
подругу
в одном из местечек старой Европы
читать Забужко
и рассказывать половозрелым девчонкам,
что ни один мужчина
не способен понять,
почему женщина
уходит навсегда
Марьяна Савка. Трава
Я жива. Я безмерно живуча,
я умею расти, как трава.
Я её непременно озвучу,
заплетя её стебли в слова,
перелив, словно музыку, соки,
в соло переложив росу,
и шаги вдалеке звонко-звонко
перезвоном сплетают косу.
Ветер мягко касается бонгов,
и сверчок натянул тетиву…
Это, видимо, около Бога
я на лодочке дивной плыву.
Если ж эта песня сотрётся,
Он придёт доиграть её мне…
Я, наверное, умру, коль придётся,
только в этой прохладной траве.
Марьяна Савка. Божий камертон
Руки на лице — почти цыплята,
Как пространства чистого хитон.
Нам сыночка славного зачать бы
В эту ночь под Божий камертон.
Тело бы настроить словно цитру
Выпить ночь — прозрачную слезу.
Лунный ломтик, словно жёлтый цитрус,
Светит сквозь небесную лазурь.
Светит так маняще — как нам спать-то,
Столько звука мнится в тишине…
Хватит и на Лунную Сонату —
На касания твои ко мне.
Володимир Кашка. Трава
«Папа, куда умирают цветы?»
«Добрые, дочка, становятся бабочками,
а злые — травой»
«А куда исчезают бабочки?»
«Добрые станут птицами,
а злые — травой»
«А с птицами дальше что будет?»
«Превратятся в зарю хорошие,
а злые — в траву»
«А заря?.. А заря?..»
«Хорошая — станет солнцем,
а злая — травой»
«Для чего ж нам столько травы, папочка?»
«Коровкам, малышка, коровкам.
А там уже бабуси надоят
внучатам на сказочку — слов».
Аксель Шрайбер
Переводчик на русский язык европейской поэзии - преимущественно военной и антивоенной. Литературный псевдоним не имеет никакого особенного смысла и попросту образован из названия моего аккаунта в Duolingo.