226 Views
Я удалился от мира не потому, что имел врагов, а потому, что имел друзей. Не потому, что они вредили мне, как это обычно бывает, а потому, что они считали меня лучшим, чем я есть.
Альбер Камю, «Записные книжки»
Небо было цвета застарелой побелки на банном потолке. Ну что ж, разогрев кончился – на сцену выходит группа «Суровый сентябрь». Он зябко передернул кожей куртки и прибавил шаг.
Кассирша «Галина Ивановна», как значилось на бэдже, хотя отзывалась на Иру, была, по обыкновению, под хмельком, поэтому он привычно провел у окошка лишнюю минуту, обводя привычный интерьер привычными глазами.
Вот безумное растение в центре холла – разросшееся, разбуянившее ветви так, что подвешенный на стену телевизор можно было смотреть, лишь подойдя вплотную. Посетители, остывающие после процедур в дерматиновых креслах по периметру, предпочитали поэтому слушать. Но из буфета лязгали и визжали переставляемые пивные кеги – так что и это было затруднительно.
Вот новая замечательная пластиковая дверь с прошлогоднего ремонта. Удобная ручка, прекрасно отрегулированный доводчик – и обрамление из выпершей, уже пожелтевшей монтажной пены. Да, это по-нашему: только начали хорошо жить, как деньги кончились.
Вот вечно распахнутый кабинет директора. А вот и он сам – в непонятном вечном ажиотаже мелькающий между входами в номера 1 и 2 разрядов и своим рабочим местом. И эти вечные непонятные мальчуковые сандалии с белыми носками под черным, почти приличным костюмом…
Он поморщился – и получил, наконец, чек.
Нет, не подумайте чего – морщился он без неудовольствия! Милая, привычная картина в приятном, уютном месте перед любимым еженедельным ритуалом омовения и выпаривания грехов и шлаков…
О, сколько счастливых мгновений ждет его в ближайшие пару часов, когда вместе с трусами снимаешь все претензии к миру! Обнимающий… нет – охватывающий, обертывающий со всех невозможных сторон жар финского отделения… Первые шпионские прикосновения веника в русской парной, от которых тело взрывается мурашками и очень хочется разразиться страстным мычанием, да перед мужчинами неудобно… Погружение в один из трех бассейнов с разной температурой – какую душа требует: набрать воздуху, принять позу эмбриона и зависнуть в Космосе Кайфа, когда, кажется, легче утонуть, чем включить мускулы и вынырнуть на воздух…
Вот, кстати, главная проблема – неудачность конструкции этих самых бассейнов. Ну никак, понимаешь, не пристроиться, чтоб и дышать – и при этом полный расслабон! Уж он и затылок на край укладывал, и руку через поручни влаза-вылаза перекидывал, и «на колени, голову в стену» примащивался…
Беда. Никак не придумать позицию, чтобы парить в невесомости, позабыв о теле…
Но сегодня… О, сегодня!..
Он ухмыльнулся и чуть не споткнулся о последнюю ступеньку, ведущую на второй этаж, к общим отделениям.
Да, время здесь определенно остановилось. Ведь чего нам не хватает в жизни, на данном, так скть, историческом этапе? Стабильности, конечно. Чтобы кефир и бензин завтра стоили столько же, сколько и вчера. Чтоб гаишник брал свою привычную двадцатку, поймав тебя на скорость, а не пыжил усы, вымогая полтинник под предлогом новорассчитанных штрафов. Чтобы вкус водки с государственного завода был одинаковый. Зимою чтоб снег выпадал… Чтобы, едрена корень, контролер приходил, когда ты пробил талончик – а то очень обидно!..
Короче, чтобы террористы не захватывали самолет.
Только тут, только тут…
Он не глядя протянул руку направо от входа – и получил три рукопожатия: братья наши меньшие – дежурные банных подразделений в форменных синих робах и скрипящих калошах как всегда чинно восседали на постовой лавочке, кивая лысинами, ведя бесконечную монотонную беседу. Глаза сонные, как у лягушек. Смешно – роб было два комплекта на троих, поэтому только Колюня был полностью обмундирован, Васильич же с Петей делили форму по братски: одному штаны, другому рубаха. Над головами их серел намертво приклеенный к венозному кафелю обрывок бумаги. Оставшийся текст гласил: «…ответственности не несут».
Повернул налево – «его» шкафчик номер 2 был, разумеется, свободен, а на лавке перед ним, естественно, лежал с раскинутыми руками Патриарх.
Вот забавный мужик! Дед уже, в сущности. Растрепанная, неравномерно окрашенная борода – где поседевшая, где прокуренная, охапки бровей, медный крест на веревочке, нереальное пузо… Словом, священник захиревшей церквушки – хотя в миру не то завгар, не то завхоз.
Имел он особенный ритуал в этой бане. Первым делом забирался на самую верхотуру сауны и вывешивал на трубах огромное косматое полотенце. С полчасика парился, плескался в бассейне, балагурил с завсегдатаями. Потом хорошенько прогревался на полке, оборачивался в это горячее плотное полотнище, растягивался на лавке в позе Христа – и засыпал! На час!
Спал глубоко и сладко, как продавший пшеницу младенец. Зрелище вызывало умиление и зависть.
Слева, там, где одежные шкафы образовывали каре, всегда разгуливал между ними, как Наполеон перед своей гвардией, мужчина интеллигентного рабочего вида. Облепленный листьями, весь в дыму телесных испарений, руки в боки – и всегда напевал, никого не стесняясь, некую неузнаваемую заунывную песню, похожую на песнь Саида из классического фильма.
А в другом углу собрались, по обыкновению, маршрутники-бомбилы с Восточного вокзала. Одинаковые, явно подкрашиваемые усы, шум-гам, «хлопцы, давайте поговорим о письках и пряниках!», дорожные байки, критика всего и вся, направленная на подрыв государственных устоев, дешевое во всех отношениях отечественное пиво в пластиковых бутылях.
Ну, кто еще?
Ага, вон вынырнул из парилки и грянулся в бассейн наш качок – отлично развитый телом парень с заросшим волосами лбом. Вид не слишком уверенный, что бывает с высокорослыми людьми, а вдобавок еще суетливый, весь на шарнирах – парилка, бассейн, весы; парилка, бассейн, весы… После полудюжины заходов, хлопнув по весовым гирькам, стремительно движется к шкафчику, выхватывает жестяную банку энергетика, заглатывает на одном дыхании, отфыркивается – и по-новой: парилка, бассейн, весы; парилка, бассейн, весы…
Целеустремленный человек, что тут скажешь.
Из душевых слышится зычный голос. Гремит, как пушечная канонада на фоне ружейной перестрелки. Это, сто процентов, Деловой Колбас. Тип, знакомый каждому – объемистый, когда-то выстроенный телесный каркас, изрядно теперь заплывший сытой жизнью; длина волос ниже средней; физиономия, прошу заметить, глумливая. Как там было у классика: средний человек – от народа ушел, а до интеллигенции не дошел.
Колбас заполнял собою всю баню – вот он командует в парилке, как и сколько лить на камни; вот перетирает по шестисотовому телефону какие-то мутные вопросы, перемещаясь по всей раздевалке колбасной походкой; вот плещется в бассейне, и волны ухают через борта… До всего и до всех дело, Главный и Центровой – флюгер, указывающий, куда дуть ветру…
Он постоянно удивлялся – что такому здесь делать? Закрытая сауна с девочками-бухлом – это да, но общедоступное заведение без особенных претензий?.. Или аудитория подходящая? Молодец среди овец?..
Ну и, конечно, Ископаемое: невероятной древности существо, полумертвец-полудитя – дедушка с телом в форме виселицы и носом, напоминающим остров Мадагаскар. Весь обвисший, сморщенный, как груша из компота, изляпанный пигментными пятнами, неизменно уставившийся в пол розовыми бессмысленными глазами. Он передвигался со скоростью тяжелого водолаза и всегда всем мешал, но народ привычно снисходил – аккуратно огибал или философски топтался в кильватере, пока преодолевались ступени или дверные проемы.
Зато парильщиком старикан был непобедимым: каких-нибудь четверть часа на то, чтобы добраться до верхней лавки и там устроиться, и пошло яростное охаживание себя веником – не реже одного удара в минуту!
Самые стойкие, самые пузатые и самые усатые ломались и, спотыкаясь, рвались наружу, багровея и клубясь – а дед, глядя в одну точку, с хладнокровием египетской мумии поддавал жару. Будто корни пустил… Кое-кто успевал зайти по второму разу, а то и выйти – и тогда, наконец, веник опускался, руки-ноги нашаривали опору… Без суеты, не выказывая ни малейшего утомления-нетерпения, начиналось движение в обратном направлении…
Он иногда гадал, силясь разглядеть в ископаемом лице хотя бы след хотя бы какой-нибудь эмоции – это что: годы тренировок или полное одубение с потерей чувствительности?
В моечной над тазиками копошилось еще несколько всегдашних персонажей. В дальнем углу, под кровавой надписью «Места для инвалидов», как водится, два брата – пожилые, заурядные с виду мужики с неопрятными лысинами. Рядом с ними никто не садился, потому что они вечно переругивались ужасными, вызывающими чесотку голосами: говор одного походил на хруст гравия под босыми ступнями, второго – под коваными сапогами. И неподалеку, демонстрируя равнодушие (мягко говоря) как к голосам, так и ко всем, у кого они вызывали чесотку, в традиционной позе лотоса Сибарито-Гедонист.
Единственный человек, к которому он испытывал нечто вроде симпатии. Уж интерес – во всяком случае.
Прическа а-ля светский лев, чувственный рот – явно, мужчина с прошлым и, без сомнений, с будущим. Эта черточка сама по себе располагает, верно? Изысканный крестик на изысканной же цепочке – ну, правда, немного чуть-чуть слишком изысканные. На ногах не сланцы, как у всех, а фирменные тапки для рафтинга – легкие, нетеряемые и не скользящие. В раздевалке кабальеро набрасывал махровый правильный халат – и серо-телесная картина враз приобретала правильное с точки зрения художественного вкуса завершающее и объединяющее цветовое пятно. В парилку всегда являлся с маленькой бутылочкой, колдовал над черпаком у камней – и помещение наполнял дурманящий и очищающий запах неведомых трав. (Он даже норовил подстроиться, поймать ритм, чтоб оказаться внутри в нужный момент).
И – главное: чувак травил байки. Невероятные. Немыслимые. Непридуманные – потому что разве ж такое придумаешь? Негромким голосом, скучающе глядя в какой-нибудь левый угол.
К примеру – идет парильная вакханалия, березово-дубово-можжевельная жатва. Бомбила, избив себя до полусмерти, плюхается на лавку и выдыхает:
– Хороша банька!..
– Да, – соглашается угнездившийся рядом в позе лотоса Сибарито-Гедонист, производя веником замысловатые пассы. – Но я вот был надысь в Шри-Ланке, опробовал местную… Заведение высоко в горах, подниматься долго… Садят тебя в нечто вроде бочки, дно в ней устлано листьями коки и снизу сквозь щели подается влажный пар. Сидишь, короче, в кокаиновом облаке. Через время тело теряешь – напрочь! Будто одеревенел или замерз… Тогда тебя двое достают из этой бочки, укладывают на лежак и начинают массировать. Ощущения – невероятные: словно тебе руками залазят под кожу, прямо к нервам и мышцам! В голове – туман наркотический… А когда прощупали в тебе каждую жилочку, переносят тебя в такую типа ванну с невысокими бортами, там водичка неглубокая с комфортной температурой – и оставляют отходить… Блаженство. Процедура длится 4 часа. 20 баксов… – на этих словах взгляд оживал, веник, продолжавший во время рассказа плавные движения, опускался, ноги распутывались из лотоса и неторопливо уносили хозяина. Оставалась тишина…
Такие вот истории регулярно выдавал парень. Их даже запомнить было нереально – какие-то они все были непересекающиеся с реальностью.
Ну вот, с большего…
Кто-то придирчиво замачивал веник, кто до красноты выскабливал подбородок бритвенным станком…
Короче говоря, народ весь свой, привычный. Закрытая тусовка, элитарный клуб.
Наверное, ничего в этом особенного нет – мало ли таких замкнутых систем, которые люди выстраивают вокруг себя, чтобы где-то в подсознании чувствовать: жизнь налажена. Если подумать, так вообще существование – это россыпь подобных мирков, между которыми мы передвигаемся, стараясь побыстрей перескочить из одного в другой, потому что расстояние между ними – это область неуверенности, неизвестности и, стало быть, дискомфорта.
Для него была здесь одна особенность. В эту баню он ходил не первый год, этих людей видел еженедельно, и – так и не почувствовал себя своим. Или, правильней сказать – не принял этот мир как свой.
Контингент был разношерстный, а по сути простой, бесхитростный – стало быть, невинный, как дитя. Некоторые завсегдатаи появились тут раньше, кто-то – позже, но, спустя короткое время, все уже подробно с каждым здоровались, обсуждали погоду, парили друг друга и сговаривались опосля сообразить на троих. Единочество это попыталось втянуть и его – но на приветствия он лишь сдержанно кивал, пивом не угощался, от услуг в парилке отказывался. Кроме того, никогда не пользовался казенными поджопными дощечками, а имел свой собственный полиуретановый туристский коврик вызывающе желтого цвета.
Добросердечный по природе, но ушибленный столкновениями с жизнью, а потому склочный наш народ сперва такое поведение не воспринял. Люди ведь вообще, как лягушки, стремятся принять температуру окружающей среды, и – на тебе… За спиной возникли перешептыванья, несколько раз подхихикивали над его аккуратной прической на лобке и банной шапочкой с вышитым цветком, а один раз он явственно услышал из маршрутного угла слово «пидор» и, потеряв внутреннее равновесие, уже сжал кулаки… Дело ничем не кончилось. Бомбилы дружно приложились к своим пэтам… Он их не простил – забыл… А через несколько недель на него окончательно плюнули, вычеркнули из сферы внимания, как нищего на оживленном углу.
Положение вполне устраивало.
Он вздохнул и сокрушительно потянулся, прислушиваясь к телу. Да, лопатка левая заныла, отдавая в шею – сегодня уделим специальное внимание. Пятку намедни ушиб, играя в футбол – пропарим ее нынче категорически…
Но это все не главное.
Все это так, цветочки.
А ягодки сегодня…
Последовательность движений была заучена и отрепетирована так, что, если б он, скажем, ослеп – никто бы ничего не заметил, приди даже кому-то мысль специально за ним следить: одежда повисла на «своих» крючках, сланцы шлепнулись точно у «своих» ног, аксессуары разложились-расставились по «своим» местам… Сегодня, правда, кое-что добавилось… Рассчитанным движением нахлобучив шапку и сдернув со шкафчика таз, он направился в моечную замачивать веник, не глядя обогнув свисающую в проход руку Патриарха.
Да, сегодня был особенный день. Он это знал, и потому почти не удивился, столкнувшись возле кранов со сто лет не виденным однокашником.
– Ёп-п… Сколько зим! – завопил однокашник, чуть ли не кидаясь обниматься. – Кого я вижу в моей бане!
– Фигассе! – он улыбнулся, хотя радости не ощутил – так, что-то шевельнулось внутри, моргнуло отблеском когдатошней, размытой в деталях, счастливой своей неправильностью, жизни. – А я думал, что это моя баня…
– Да я хрен знает сколько сюда хожу! – хохотнул однокашник. – Правда, по пятницам. У нас парильная бригада! Ты ж Валеру из 2-й группы помнишь? Но завтра не получается. Так что, решил сегодня, чтоб организм не пугать… Не, чес-слово, скока ж мы не виделись?!. Ты где вообще? Тут часто бываешь?
– Я тут каждый четверг, – он сунул таз с веником под горячую струю, – давно… Пару лет, наверное.
– Как живешь?
– С грехом пополам…
– Это как?
– Весь в трудах, не считая забот.
– А о чем заботы?
– О пропитании…
– Так а труды?
– А труды мои для души, пропитания не приносят…
– Ладно, пошли греться, расскажешь! – однокашник хлопнул его по плечу. – Я вот в конторе одной сижу, программим потиху для буржуев…
Они двинулись в сауну, однокашник оживленно жестикулировал и рассказывал исключительно сам. Он незаметно морщился – старинный кореш был мил, искренен и… лучше бы, пожалуй, он не встречался сегодня. Хотя… Может, так и надо.
Да – так даже лучше.
Первое посещение финского отделения – это отдельная песня.
Ты открываешь дверь с ощущением, что пред тобою трюм старого доброго пиратского корабля, набитый сокровищами… Людно – похоже, лето кончилось. Тут же на стене термометр, и красный столбик в нем гордо подпирает цифру «130»… Делаешь шаг, и жар мягко бросается на тебя со всех сторон… Усаживаешься, обстоятельно располагаешься, и жар начинает проницать тебя до костей, а потом сквозь них, вообще насквозь, навылет… Он свирепеет, он принимается жечь, невесомый – и невыносимый… Внутри все бродит, поднимается, как в закипающей кастрюле каши… Кожа натягивается как раскрытый зонт, почти звенит, ее уже слышно, вот, кажется, все, сейчас лопнет, дышишь в щелки между зубами… И вдруг – росинками выскакивают капельки пота – мелкие-мелкие, везде-везде – и сразу отпускает!.. Ты осторожно вздыхаешь, расправляя крылья носа, чувствуя, как пузырятся, подступая, первые сопли… Капли укрупняются, сливаются, вот появились первые струйки, потекли ручейками, закапало с кончиков пальцев… Жар снова
усиливается,
усиливается,
усиливается…
Все.
Предел.
На подгибающихся ногах кидаешься к выходу, рвешь-толкаешь непослушную дверь, а последние силы уходят на то, чтобы выглядеть пристойно, солидно, сильно… (Зачем?!) И – обрушиваешься в самый холодный бассейн! И – контрастный удар так силен, что мелькает в сознании тень генерала Карбышева, и застываешь, как суп на балконе, и вспыхивает в головной мути, что не хватит сил всплыть, вздохнуть, выбраться…
Но – выскакиваешь, чумной, ошпаренный, напрыгиваешь с размаху на бортик, переваливаешься – и плюхаешься в бассейн теплый!
О-о-о…
О-о-о!!!
Ты повисаешь между небом и землей, и ногами в Небо, и руками в Небо, ты замираешь… Ты слушаешь Тишину внутри себя… Из-под коленок рождаются мурашки, они бегут по икрам-бедрам, растекаются, охватывают, наползают… Это уже не мурашки, а стайка, табунок тонких острых игл… Они смыкаются, окутав ноги, прострелив позвоночник, останавливаются – и растворяются, оставив нежный холодок… Ты, вместе с копчиком, обвернут им, это настоящее волшебство, чертовски не хочется его потерять, лишиться… И есть четкое знание – стоит пошевелиться, даже подтянуться на руке, чтобы хлебнуть воздуху – и все пропало.
Но сегодня, в общем, пропадать было нечему. Или, по другому сказать, все пропало изначально. Однокашник тусовался рядом, до отвращения шумный, активный, он вторгался в личную зону, он ее разрушал – и эффект был притуплен, размыт, сведен до заурядности…
– Прикинь! – горлопанил однокашник, вспенивая воду. – Чё пишут на стенах, подлецы: «Пользоваться бассейном после помывки под душем». Ну чё за понт после парилки волочься в душ – весь кайф же пропадает, чес-слово! Лечебный эффект контрастной ванны!.. Я вот плавать по утрам хожу, в бассейн политеха, знаешь? Так там та же лажа на стенах: «Помывка перед плаванием 15 минут, после – 5 минут». Ну?! – однокашник выпустил китовую струю и скорчил рожу. – Все же делают ровно наоборот! Типичный пример противоречия интересов человека и государства!..
– А я захожу в душ. Не дай бог, еще какая сволочь замечание сделает… – он смачно выплюнул за борт. – Это как с ремнем безопасности… Ты вот пристегиваешься?
– У меня нет авто, – беззаботно махнул однокашник.
– Я ненавижу пристегиваться. Движенья скованы, да и по статистике ДТП… Решает только при лобовом… Да и кому какое дело, в конце концов! Я что – создаю помеху или угрозу другим участникам движения? Мое дело… Вот баб на шпильках я б за руль реально не пускал! А тут… – он выдохнул и понизил тон. – Но вот стал замечать за собой: как увижу продавца полосатых палочек – дергаюсь, суечусь, ремешок накидываю… Аж самому противно… Короче – стал пристегиваться. Чтоб клоуном не выглядеть. Зато теперь себя клоуном – чувствую.
Однокашник крякнул и погрузился в воду.
Он доволок себя до лавки, осел, с удивлением разглядывая потолок – сегодня на нем была видна лишь застарелая побелка. Сентябрь за окном качал провода. Овчарки гнали по небу овец.
Однокашник шлепнулся возле, протянул откупоренную бутылку отечественного пива.
– Загудим – погасим небо?
Он сделал рукой протестующий жест. Однокашник хмыкнул:
– Не пьешь пива?
Он вяло пожался:
– Отчего ж… Но – не сейчас… И не такое…
– Ну-те, ну-те… Забыл, видать, как чернило в три горла хлестал! – однокашник мощно всосал из бутылки, отрыгнул. – Да… Есть, что вспомнить, только детям рассказать нечего… Ты вообще, гляжу, молодо выглядишь, в сорок-то. Небось, любишь себя, холишь, излишеств нехороших избегаешь…
– Главное – кайф от жизни получать…
– Это как же?
– Ну, ты же знаешь… должен знать, что 40 лет – трудный возраст… Сначала – очень долго – мир принадлежал ЕЩЕ не нам, а потом вдруг – бац! – мир принадлежит УЖЕ не нам…
Однокашник посерьезнел.
– Получается – надо искать счастье в себе.
– Да, да! – однокашник оживился. – И как же это нужно делать?
– Ну, как… Вот пойми – здоровый образ жизни, спорт, диета, что там еще… режим питания и сна сами по себе ничто! Напротив – курево-шмалево-пьянство, лежание на диване и обжорство по ночам, если только доставляют истинное наслаждение, а не привычка или болезнь, дают поразительно благоприятные результаты на лице и самочувствии! А у меня еще есть мои ритуалы… – он сладко потянулся. – Вот, скажем, я должен после обеда поспать – независимо от того, выспался я ночью или не вышло. И при этом, укладываясь, я разворачиваю свеженький «Прессбол»!.. О! – он причмокнул. – Это лучшие мгновения суток! Круче секса…
Однокашник поперхнулся пивом.
– Погоди-погоди, постой! Пойду срочно перережу себе вены от зависти!
– …Мой день считается удачным или нет в зависимости от того – спал ли после обеда, и правильно ли все было… А ожидание этого сна… О!.. Кстати, очень важно, – он понизил голос, заметив вдруг, что завсегдатаи прислушиваются, – дели жизнь на разумные отрезки. Если ты мечтаешь о миллионе долларов, доме в лесу у речки или Нобелевской премии – замечательно! Но, во-первых, нельзя становиться рабом своей мечты, а во-вторых, двигайся к ней степ-бай-степ – каждый день. Добивайся, побеждай – но, главное, радуйся этому! Даже если об этой победе знаешь ты один. Это самое главное и сложное – радоваться удаче, про которую больше никто не знает… Вообще, оценивай день, который удалось или не удалось прожить достойно. Сначала – удалось ли поспать после обеда…
Однокашник расхохотался.
– …А потом – что сделал на своем Пути. При этом – будь от него свободен! Нельзя оправдывать свою убогую жизнь сегодня тем, как ошизительно-прекрасна будет твоя жизнь завтра… – он вздохнул. – В принципе, прописные вещи говорю… Если вчера ты набухался, а посему сегодня вертикальное положение не можешь принять, не говоря о каких-то действиях – пей пиво, валяйся у телевизора… Но НАСЛАЖДАЙСЯ! Вчерашним ли угаром, сегодняшним ли расслабоном… Найди – нет, НАЙДИ – кайф! Не от мифического будущего, не от счастливого прошлого… От НАСТОЯЩЕГО.
Он поднялся. Однокашник смотрел на него снизу вверх.
– Вот и весь секрет… – он помолчал, – молодости.
– Вона как… – философски заметил однокашник. – А я бы вот желал иметь такое анатомическое строение, чтобы ходить в длинном плаще и, делая вид, что прикуриваю, сосать свой член… Знаешь, чес-слово, у меня ощущение, что ты обкуренный… Или это так баня действует?
Он пожал плечами.
– Что не так?
– Да нормально, шучу я, – однокашник опять приложился к пиву. – Только людей не изменишь. Они уже взрослые. Вот как эта стенка: ее просто так не сдвинешь – ломать надо… А любое изменение после сорока – знак надвигающейся старости… Но ты – классно живешь! Скоро в нирвану? – он подмигнул.
– Да не тороплюсь особо… – он подмигнул в ответ. – Мне и тут пока… Хотя… – и посмотрел на потолок.
– Не – ну тя нафиг! – однокашник взмахнул на него руками. – Что ты куришь?!
– Знаешь, – он хмыкнул, – я думал как-то насчет травки… Ведь что такое легкие наркотики? Это способ изменить восприятие реальности – ненадолго, не очень сильно… Да и без особых последствий для здоровья. Я пробовал. Не раз. На меня – не действует. Ну, или почти. Так только – тяжесть в голове, да за рулем езжу медленно…
– Ну, – однокашник оживился, – значит, недокумариваешь! Или редко. Или как в том анекдоте про непьяную водку – знаешь? Пришли мужики в баню. Попарились, сели, выпили. Морщатся – чё-то водка непьяная! Давай еще! Выпили. Непьяная! Послали банщика. Он приносит. Выпили. И эта непьяная! Тут один говорит – пошли к Васе, он рядом живет, у него водка всегда пьяная! Пошли! Приходят, звонят в дверь. Вася открывает. «Здорово, Вася! У тебя водка пьяная есть?» – «А вы чё, из бани?» – «Как ты догадался?» – «Так вы же голые и с тазиками!»
Он от души рассмеялся. Однокашник ржал еще громче и заливистей.
– Нет, брат, – он промокнул слезинку, – не в этом дело. Я же говорю, думал серьезно над этим – и вдруг понял: моя реальность и так изменена по сравнению с… ну, скажем, обычным человеком, – он серьезно посмотрел на однокашника и продолжил медленно, почти раздельно. – Причем, получается, в ту именно сторону, в которую травка на народ и действует! Понимаешь?
Однокашник моргнул.
– Ну, то есть – я воспринимаю жизнь радостно в ее процессе. А ведь именно этого и добиваются люди – разжимают сладким дымком прутья решетки в своей клетке. Маленькой серой клетке… – он опустил плечи. – Получается, мне, чтобы выбраться из моей клетки, надо что-то посильней…
– Ну, все-все! – однокашник выставил ладони вперед. – Пристыдил!.. Хотя… – прижал голову к плечу и провел взглядом по вставшей на дыбы раздевалке. – Это какое-то рабство… Ты – раб своих представлений о жизни. Трудно, наверное…
– Если соблюдать мелкие правила – можно нарушать большие, – без паузы ответил он.
Голова однокашника выпрямилась:
– Не соизволите ли, сэр, милостиво соблаговолить позволить вас попарить?
– Спасибо, дружище… – он посмотрел на товарища медленными тяжелыми глазами, а потом провел рукой по лицу, будто стирая его. – Но… Лучше я сам.
Первое посещение русского отделения – это еще более отдельная песня.
Ты открываешь дверь, твердо зная, что этот пиратский трюм просто трещит от сокровищ… Сверхлюдно – лето кончилось однозначно. Термометр мутен, еле различим в клубящейся атмосфере, и красный столбик в нем суетный, хлопотливый, послушный. Глаза затуманиваются, какофония хлещущих веников, похожая на бурные аплодисменты за стеной, закладывает уши… «Кинуть?» – «Можно»… «Два по чуть-чуть»… Усаживаешься, обстоятельно располагаешься, поднимаешь веник к потолку… Пар окружает тебя, начинает ощупывать, осторожно, а потом все смелее мурашит кожу… Накрываешь веником лицо, доверчиво вдыхаешь… Нос прочищается, голова наполняется весенним березовым шумом… Каша в кастрюле томится… Ну, где там мои чешущиеся, почти уже зудящие бока, где ноющая лопатка?.. Раз… Раз… Раз… – первые хлопки веника мягки, неуверенны, но цепки, будто кошачьи лапы, нащупывающие дорогу. Сучки-коготки осваивают пространства кожи, смелеют, покрывают… И сжимаются конвульсивно зубы, дабы не тревожить плотские чувства соседних парильщиков, и прорываются наружу, сквозь щелки, лишь страстные взвывы-взмывы, будто отбивающие ритм… Пар
клубится,
клубится,
клубится…
Все.
Веник сух, звенит, как денежное дерево на поле чудес.
На прямых ногах двигаешься к выходу, медленно растворяешь дверь, стараясь не растерять, не задеть об угол, не спугнуть резким движением эту покалывающую паровую шубу… И – дергаешь веревку водомета! И – обрушивается на тебя хороших два ведра ледяной воды, из широкой трубы, под напором! И – ошеломленный, оцепеневший, нешевелящийся, мелко семенишь и сваливаешься в средний бассейн… И слушаешь Тишину внутри себя…
А дальше было самое сложное – неотработанное.
По пути от водомета к бассейну он захватил со своей лавки – трубку. Дыхательную изогнутую трубку с резиновым загубником, с которой плавают в маске и ластах, изучая глубины.
В бассейне он пристроился в свой угол, за перилами, оперся спиной о кафель, расправил ноги, уложил губы в гуттаперчевые складки, проверил рукой границу вода-воздух, сильно выдохнул – и замер…
Однокашник попарился в мокром отделении, тут ему показалось, что все же он еще недостаточно прогрелся, сбегал в сауну, попрыгал, фыркая и брызгаясь как морж, в холодном бассейне, еще раз хорошенько отхлестал себя веником, допил пиво, долго болтал по мобильному, завернувшись в простыню, потом вдруг вспомнил о нем и пустился по бане искать.
Но его не было.
Нигде.
Одежда висела в шкафчике, на лавке в моечной стоял еще не остывший таз с веником, прикрытый ярко-желтым полиуретановым поджопником с увенчанной цветком войлочной шапочкой.
А по поверхности бассейна, покачиваясь в водоворотах волн и дрейфуя меж лоснящихся, не обращающих ни на что внимания тел, плавала дыхательная трубка с резиновым загубником. Разверстый этот загубник забавно и трогательно смотрел вверх, на банный потолок, застарелая побелка которого была цвета ненастного заоконного неба.
Артур Петрушин
Родился в 60-х. После некоторых скитаний по городам и странам осел в Минске. Жизнь проходила в суете – служил, учился, зарабатывал деньги, бил баклуши… Смыслом жизни положил борьбу с этой самой суетой.