208 Views
Сейчас я дряхлая, высохшая от старости и мудрости старуха, сижу, грею усталые кости на солнце, но когда-то и я была молода – да что там, молода, я была девочкой, маленькой девочкой, а моя прабабка так же сидела на ярком весеннем солнце и смотрела на вершины. Так вот, говорят, она в девушках сама видела этого угрюмого, страшного старика. Его сторонилась вся деревня, потому что он любил невесту Горного царя.
Ты ведь и не знаешь, кто такой Горный царь, потому что вы, молодые, считаете, что только старые да малые верят в сказки, но Горный царь – это не сказка, это тот, кто дает людям силу в горах, тот, кто спасает их чудом из-под обвалов, кто останавливает внезапно снег и ветер, кто вытаскивает солнце из-за туч и высвобождает воду изо льда. Вы говорите, что все это природа, но разве у природы есть разум, направленный на благо живой твари, будь то человек или собака? Те, кто испокон веку ходят в горы, верят в Горного Царя и молятся ему, и даже очень сильные и уверенные в себе люди знают, что в горах ждать помощи неоткуда и можно надеяться разве что на себя и на него. И только вы, молодые, думаете, что ваши умные машины и неутомимые железки могут спасти вас от несчастья, неудачи или простой непогоды. Что ж, эта сказка не для вас.
Никто не видел Горного Царя живьем, но все верили в него, потому что в нашей деревне жила одна из его невест. Так и звали ее – невеста Горного Царя, и так звали других девушек в наших горах, которые умели летать. Да, я еще не совсем выжила из ума, знаю, что говорю. Все невесты Горного Царя умели летать, потому что получали свой дар от него в день обручения. Они бы и сами не знали об этом, не начни у них потихоньку расти крылья по обе стороны пониже лопаток. Это и был знак обручения – такая девушка всегда знала, что ее судьба – особенная, что она больше не принадлежит самой себе. Иная становилась ведуньей, иная спасала путников на перевалах, иная уводила купцов от лавин, иная останавливала тучи, иная усмиряла горные реки, так и жили они среди нас – одинокими вечными невестами. Почему, спросишь, вечными невестами, разве Горный Царь не женился на них в положенное после обручения время? Увы, этого не случалось никогда, не доводилось им ни становиться женами Царя, ни встречаться с ним лицом к лицу, ни иметь детей, не было у них даже могилы своей по христианскому обычаю – когда приходило их время, они улетали умирать высоко в горы, и больше их никто не видел. Каждая такая смерть была горем целой деревни – умирала невеста, покровительница, спасительница и благодетельница, и вся деревня молилась о том, что Горный Царь выбрал себе новую невесту из деревенских девушек.
Молилась-то вся деревня, да только каждая мать наособицу тайно молилась о том, чтобы только не ее дочь выбрал себе Горный Царь – жить девицей-вековухой, всю себя отдавать людям, знать наперед свою смерть – разве такой судьбы кому пожелаешь? И мать моей прабабки, в ту пору тоже молилась, потому что только что отлетела на горные вершины душа последней невесты, и весь деревенский мир с трепетом ожидал, выберет ли Горный Царь себе в невесты девушку из их числа.
В то время в деревне гостил один охотник не из местных. Приехал он из города, где с малолетства служил в королевской гвардии, а теперь искал доходной работы, потому и решил наняться егерем. Белку и прочего мелкого пушного зверя бил точно в глаз, один на один ходил на медведя в горном лесу, слыл неподкупным, но справедливым. Любить его не особо не любили, но уважали и побаивались, да и кто ж ее любит, власть эту? Но в тот день решилась его судьба, и никакой власти для того не понадобилось.
Но разве ж это жизнь для служилого человека – одному в лесу, так ведь скоро и одичать можно, вот и решил он жениться, а для верности взял себе деревенскую сваху в помощницы. Много девушек с радостью бы за него пошли – видный, все мужские стати напоказ видны, всегда при деньгах, дом ему достался справный, словом, чем не жених. Да только дело не заладилось – кого бы ему сваха ни предлагала, все не то – одна слишком красивая, ей ли в лесу сидеть мужа со службы дожидаться, другая – слишком богатая, ей ли будет женой простого егеря быть, третья – слишком молодая, ей ли детей воспитывать, четвертая – слишком старая, ей ли носить да рожать, что тут скажешь? Перекинулась сваха на соседние деревни, в город пошла – все ему не то да не так, да еще девушки наши прослышали про то, какой жених переборчивый, и сами ни в какую не согласны стали. Так и остался он один как перст, и вековать бы ему в наших краях бобылем, да тут случилось кое-что.
Жила в нашей деревне одна девушка, не богатая, не бедная, не красавица, не уродина, не молодая, не перестарок, только был у нее один недостаток – была она уж очень ученая. По нашим понятиям не полагалось девушке в книгах копаться, простой росписи уже достаточно было, но она упрямая была, деревенскую грамоту быстро одолела и уговорила родителей в городскую школу ее отпустить. Каждое утро вставала она до солнца и спускалась в город, чтобы успеть к урокам, а потом каждый день возвращалась домой по крутой горной дороге. Так и выучилась, и стала учительницей, и вернулась домой в строгом форменном платье и с очками на носу – видать, зрение ей книги испортили. Из всех окрестных сел у нас одних школа была, еще старым князем построенная, и она ходила из села в село с книжками за спиной, а это девушку не красит, вот и не брал ее никто замуж.
Однако же егеря это не смутило, и он заслал к ней сватов. Родители приняли гостей по обычаю, но сказали, что никогда дочери ни в чем не перечили, вот и сейчас – пусть она сама решает. Тогда-то они и встретились впервые – егерь и учительница, и это была любовь с первого взгляда, такая, какая бывает только раз в жизни, да и то не у всех, а только у тех, кто в нее не верит, но тайно надеется на то, что она все-таки существует. Такая любовь, которая не умирает просто так, от скуки или пресыщения если ее, конечно, не убить – ради того, чтобы самому остаться жить…
Любовь любовью, а жизнь – жизнью, и тут они не сошлись – егерь жил высоко в горах, каждый день обходил королевские угодья, а учительница должна была оставаться в деревне, чтобы детишки учились грамоте и счету. Егерь и думать не думал, что учительница ради него работу не бросит, ему казалось, что любая девушка своего счастья семейного на книжки не променяет, ан нет, вышла у него промашка. Так и сказала она ему, что любит его безмерно, больше жизни, но и детей своих оставить не может, потому что кроме нее, никто из села в село ходить не будет, и останутся деревенские дети неучеными – ни читать, ни считать, ни писать их учить больше некому.
Но егерь этого понять не мог, потому и сказал ей, чтобы она собиралась после свадьбы сразу же к нему в лес переезжать, а про глупости, вроде книг и школы, чтобы забыла – не егерской жены дело в пыльных бумагах ковыряться, да чужих голодранцев учить – своих надобно завести, да и то думать надо, а стоит ли их грамоте да счету учить – наши деды не знали, наши отцы не ведали, а жизнь прожили достойную, и нам того же завещали. Сказал, как отрезал, все-таки не зря в гвардии служил.
Что же было учительнице на то возразить, если она его больше жизни полюбила, в глаза его только и глядела, с рук его только и ела, его дыханием упивалась, но только и свою работу, и детишек деревенских, и, главное, книги, любила так, что свою жизнь без них с юных лет представить не могла? Оставалось до свадьбы по обычаю три летних месяца, чтобы по осени да в пир, дети на каникулы разбежались, а учительница все со школой расстаться не может – то книжек из города привезет, то крыльцо покрасит, то забор поновит, словно чувствует, что ей назад дороги нет, а от себя отказаться вроде не может.
Тут еще, видите ли, вот в чем дело было – раньше по пятницам егерь с гор спускался в село, шел в деревенский трактир, а иногда и на танцы, но когда он с невестой сговорился, то уж каждый вечер у нее проводил. Все у них как и положено было – при матери да при бабке жених с невестой сидели, но молодым старики не помеха – поцелуй и украсть ведь можно. Только вскорости заметил жених, что невеста будто чахнет – телом и лицом худеет, словно на нее кто порчу навел. Он и спроси, в чем дело, а учительница отвечает, что мол, все хорошо, жарко только летом, но ведь правду не скроешь. А дело все в том было, что она и замуж за егеря хочет, и книги свои потерять боится, словно они ей человека дороже, вот и чахнет, покуда не знает, как ей от себя самой отказаться.
Егерь не дурак был, он все и без слов понял, да так хорошо, что лицо его морщинами пошло, но только он своей невесте ничего не сказал, а обнял ее покрепче и сказал, что все на свете перемелется, а из этого мука будет, а нам из той муки хлебы печь, да в печку садить, так что живы будем, не помрем.
А через неделю случился в деревне пожар. Летом пожар – дело обычное, дерево сухое, дождей почти нет, солнце в горах нещадно палит, тут загореться легче легкого, но этот пожар совсем не простой был. Ни один дом в деревне не сгорел, кроме школы, занялась она ночью, да в минуты и сгорела дотла – со всеми книгами, учебниками, палочками для счета и тетрадками, одни головешки остались. Когда учительница прибежала, поздно было водой заливать, так полыхало. Как зачарованные, стояли деревенские и смотрели, как горела единственная в наших местах школа, а еще больше смотрели, как учительница убивается, ровно близкого человека потеряла.
Случилось это на неделе, когда егеря и в помине близко не было, он в это время по горам лазил, королевский лес охранял, а в пятницу, как водится, вниз спустился, тут ему все и рассказали. Егерь сразу к учительнице побежал и давай ее утешать, что, мол, судьба сама за нее распорядилась, раз школы нет, то и детей учить негде, а что книжки сгорели, это плохо, но только от этого еще ни один человек не умер, если ему в день буковок не случится прочесть. Подняла на него глаза учительница и увидела в них любовь безмерную, а еще увидела отблеск пожара, и горящие книги, и скорчившиеся на страницах буквы, но потом словно туманом все заволокло, и видение исчезло.
А ночью вдруг стало учительнице плохо – заломило в спине, да так, что ни разогнуться, ни повернуться, и послали испуганные родители за лекарем. Прибежал лекарь, осмотрел больную и вдруг весь затрясся и из комнаты вышел, а лицо бледное. Сидят родители, ни живы, ни мертвы, ждут новостей, а они тут как тут, только лекарю и говорить не хочется, мнется он, но делать нечего, правда – она все равно в свой час наружу выйдет. Отвел лекарь отца с матерью в сторону, чтобы сердобольные соседки не расслышали, и шепнул им на ухо то, что деревня еще не скоро узнала, а пока это тайна была, и лекарь ее хранить взялся, пока сама учительница рассказать о ней не пожелает.
А наутро новость – учительница за егерем в горы посылает, поговорить с ним желает. Спустился егерь в деревню, довольный идет, все видят, как его невеста ценит да любит. Вошел он в дом гордым женихом, а вышел побитым петухом. Наши не слышали, а только в окошко видели, как учительница ему сказала, что любить его будет вечно, но замуж за него не пойдет. Видели, и как он ее за руку схватил и сжал больно, но она была тверда, и руку его в сторону отвела, и ответила, что она его прощает, и он пусть ее простит – не она так решила, все за нее уже сделано было.
Нашим бы тогда все понять, но в такое трудно поверить было – чтобы сельская учительница от служилого егеря отказалась, помолвку разорвала, на весь край себя и семью свою опозорила. Не поняли ее соседи, а она пуще чудить стала – на следующий же день пожитки собрала и родительский дом покинула. Ушла не оглядываясь, лишь с детишками из школы попрощалась, по голове погладила, и только ее и видели, как она в горы ушла, ровно сама решила егерем заделаться. Забурлила деревня, расплескалась, словно вода в горном ручье, но сколько той воды – по щиколотку, вот разговоры и утихли, только егерь в кабак зачастил, пьет, а сам мрачнее тучи делается.
С той поры прошло полгода, наверное, наступила зима, а она в наших краях лютая – ветра с ног сшибают, снег по крышу дома заметает, а когда солнце проглянет, то все на улицу спешат – сиянием дня насладиться, на вершины полюбоваться. Вот в один из таких дней и пропала в деревне девочка – из бывших учениц. Уж так ей грамотой и счетом овладеть хотелось, что упросила она родителей в воскресную школу в городе ее отдать, а те согласились, памятуя о том, как учительница им в свое время говаривала, что дочь их смышленая, далеко пойдет. Так и спускалась она всю осень в город, но последние недели были ненастными, и девочка сидела дома, а тут гляди, погодка наладилась, она и убежала. Уж к обедне прозвонили, уж сумерки наступают, а ее все нет. И небо нахмурилось, тучи над горами нависли, того и гляди, снова буря будет. Родители себе места не находят, пошли ее на тропу искать, соседей себе в помощь взяли, но много ли в потемках разглядишь – кричали, аукали, на лыжах-снегоступах по склонам лазили, но так и не нашли, а тем временем стало нещадно задувать, так, что руку вытянешь – пальцев не видно, пришлось им домой возвращаться. Одна надежда – спряталась она где-то от непогоды в лесу, замело ее, но не до смерти, если утром ясно будет, то обещался егерь ее сам поискать – он лес и горы все исходил, он эти места лучше всех знает.
Только и егерь помочь не смог – весь день по горам лазил, замерз так, что еле вином горячим отпоили, а толку никакого – следы за ночь замело, в лесу от холода треск стоит, и ни души. Родители знай себя проклинают, что дочь в город отпустили, соседи шушукаются, но ни слезами, ни пересудами горю не поможешь, на том и поиски остановили. И вдруг слышат деревенские – колокол их на площадь сзывает, будто войну объявили. Пришли они к церкви и ахнули – стоит посреди площади вроде их учительница, и все же не совсем она. Та в девушках далеко не красавица была, а эта вся прямо изнутри светится, ровно ее преобразили. И одежда на ней не такая, которую она из дома взяла, а господская, мех серебристой лисы на плечах лежит, а за спиной – батюшки мои, за спиной-то крылья, словно у ангела, расправлены. Стоит она, смотрит строго, а в полах у нее детское лицо прячется, родители, конечно, сразу дочку свою признали, но подходить боятся. Но она махнула рукавом, девочка и побежала к своим, они ее обнимают, не нарадуются, а наши и не знают, что думать, да тут учительница сама с ними заговорила.
И сказала она миру деревенскому вот что:
– Чем вам домыслы пустые по свету пускать о том, что со мной случилось, лучше я сама расскажу. Стала я теперь невестой Горного царя, и мне этого до смерти моей не избыть. Буду вашей берегиней, дело мое – путников спасать, больных лечить, слабых учить, знание мне сверху дано, его ни в каких книжках не найдешь. Не сама я свой путь выбрала, так уж случилось, что меня Горный царь на эту дорогу поставил, ваши судьбы мне доверил. Ничего в прошлой жизни мне не жаль, но все же скажу кое-что, скажу при всех, чтобы весь мир деревенский правду слышал и более от нее не отрекался.
Вздохнула она еле слышно, обернулась к родителям своим, которые тут же стояли, посмотрела на них ласково, а потом на егеря взглянула, который впереди народа стоял, и ему поклонилась.
– Тебе, жених мой бывший, отдельно скажу, а ты каждое мое словно запомни, и правое дело с неправедным больше не путай. С первой же нашей встречи я тебя полюбила, так полюбила, как только женщина может, любовью безусловной, жертвенной. Знаю, и ты меня полюбил, но только иначе, как мужчина любит – коли покорна ему шея, так он на нее украшения надевает, коли нет – шнурок на ней затягивает. Как взглянула я тебе в глаза, так сразу все увидела – как школа горела, как книги корчились, как буквы от жара сворачивались, как ты свою победу в душе праздновал. Все видела, все поняла, но промолчала из любви к тебе, хотя душа моя так же, как книги, корчилась, так же, как бревна, трескалась, так же, как буквы, в прах превращалась. Всю нашу жизнь в тот момент я наперед узнала – и все же промолчала, и все же тайны твоей не выдала, и все же к пути своему приготовилась, и шею склонила.
Но только Горный царь по своей справедливости решил, выбор у меня отобрал, обручился со мной тайно и крылья мне дал. Теперь я его невеста, покуда час мой жизненный отмерен, радости человеческие мне больше неведомы, зато горести мои девичьи все при мне остались. Раньше думала я, что таково мне наказание за слабость плоти, за трусливость души, но когда я дитя, в лесу заблудшее, под снегом погребенное, отогрела, к жизни вернула и родителям вручила, поняла я, что это и награда моя великая, это и мой путь особенный, только мне под силу. Что же до тебя, ты сам решать будешь, в чем твое наказание, всю жизнь до смерти искать будешь, в чем твоя награда. Одна тебе радость и горесть от меня подарком будет – ты меня больше никогда не увидишь, руками не обнимешь, в губы не поцелуешь. Над всем в твоей жизни власть тебе отдаю, кроме одного, – твоего смертного часа, над этим ты вовеки веков властен не будешь.
Сказала она так, и на крыло встала, будто птица диковинная лебедь из городского парка, и нет ее – в небе растаяла, словно в снежной белизне гор растворилась. А наши долго еще на площади стояли, языком чесали, егеря обсуждали, родителей утешали, все наговориться не могли. И решил наш мир деревенский – жить егерю лучше одному, в горах, там ему самое место. И с тех пор так повелось, что и в трактире за столом егерь один сидел, и на танцах ни одна из наших девушек с ним танцевать не шла, и в лавке для него только соль да спички с мылом были. Он и не жаловался, с людьми ни о чем не говорил, молча по деревне шел, спина прямая, только поседел рано, в том же году, однако службу свою не покинул, еще рьянее исполнять стал. И то народ за ним примечал – ходит он по горам и вовсе не бережется – как будто страха у него не осталось. Иной раз казалось, что он смерти ищет, но нет – смерть его не хочет. Если снегом завалит, то ветер ровно по заказу сугроб разметает, если в расщелину упадет, то непременно рядом люди случатся, чтобы его вытащить, если браконьеры в него стреляют, то обязательно промахиваются. Случай это или везение, но только наши говорили, что ни у кого такого везения не было, а один даже рассказывал, как собственными глазами видел, что он с горы в пропасть прыгнул, а его облако белое подхватило и на дно ущелья невредимым опустило. Правда это или нет, не мне судить, но прабабка моя рассказывала, что дожил он до глубокой старости, до какой либо великие праведники, либо великие грешники доживают.
А учительницу с тех пор в наших краях часто видели – то больным детям отвар из целебных трав принесет, то роженице поможет, то охотника от непогоды укроет, то заплутавшего до своей деревни доведет, то деревенскую скотину из беды вызволит. Привыкли к ней, к ее виду диковинному, крыльям огромным, улыбке неземной, свету внутреннему, однако по пустякам не беспокоили, знали, что случись беда настоящая, она сама найдет и сама сделает. Спокойствие в наших краях поселилось, а это для людей самое главное – знай себе трудись по совести.
Долго так продолжалось, век или более, не знаю, однако любому наказанию срок выходит. В тот день в неурочный час спустился егерь с гор в деревню и прямиком к тому месту пришел, где раньше школа была. Головешки уж давно в прах рассыпались, но никто в этом месте не строился, будто зачумленное, его обходили. Егерь в ту пору уж совсем одряхлел, на старый обросший мхом пень похож был. Сел он на землю, голову набок склонил и в горы смотрит. День сидит, вечер сидит, ночь сидит, а утром подошли к нему и видят – сердце у него остановилось. Только тронули, он и повалился на землю, а из одежды кошель с деньгами выпал. Кошель толстый – видать, егерь деньги ни на что не тратил, все копил, вину свою искупить надеялся. Открыли кошель, а там сверху записка предсмертная лежит – мол, завещает егерь все свои деньги на то, чтобы в нашей деревне школу построили – большую, просторную, для всех окрестных ребятишек. Эта школа в деревне и по сей день стоит – все благодаря деньгам егеря, вот так-то.
Ах да, главное-то я забыла рассказать. Только егерю глаза закрыли, смотрят – река горная тело старухи в белых одеждах притащила. Волосы седые, лицо в морщинах, не узнать, кто такая. Только одна древняя бабка ее по одежде и узнала – она ее еще девочкой запомнила, когда та ее от верной смерти в горах спасла и домой вернула. Наши их тогда в одной могиле и похоронили – если не в этой жизни, может, в том, лучшем мире, им вместе быть суждено, кто знает…
А Горный царь себе с тех пор невесту так и не выбрал…Видать, и его сердце с ней навсегда осталось, так у нас в горах говорят.
Мария Полянская
Родилась в 1966 году, живет и работает в Москве. Окончив в конце восьмидесятых филологический факультет и аспирантуру МГУ, прожила несколько лет в Нидерландах, где преподавала русский язык, писала диссертацию и работала переводчиком. Была владелицей арт-кафе "Колония" в Москве. Автор книг «Чужестранка» (1998), «Сон городского воробья» (2008), «Терминал» (2012). Лауреат премий «Золотое перо Руси» (2006), «Добрая Лира» (2008), победитель театрального конкурса «Премьера» (2010), конкурса «Хай концепт» (2018), «Москва инноваций-2050» (2020. Писатель, блогер, консультант, руководитель социальных проектов.