153 Views
Рассказывать о своей жизни я стал из-за неистребимой потребности понять, испытывают ли мои современники те же эротические ощущения, что и я.
Уолтер, «Моя тайная жизнь»
Жил мальчик. Поживал. И дожил до возраста, когда больше всего на свете любишь стрелять и женские письки.
Драма бытия заключается в том, что оба эти вида человеческой деятельности в такие лета труднодоступны…
Лето мальчик проводил у бабушки, где днем было озеро, а ночью отчаянные друзья. И еще на вокзале был тир в старом автобусе. Тир поглощал свободное от друзей и озера время… когда были деньги, конечно. Деньги добывались в основном трудом – бабушка разрешала оставлять себе магазинную сдачу; а изредка, если повезет – мелким хулиганством с отчаянными друзьями.
Расстреливал все до копейки. А потом на озере, улизнув от друзей, шатался у пляжных кабинок в надежде посмотреть письку. Увидеть получалось чуть чаще, чем никогда – и мальчик палил по кабинкам из рогатки. На это денег не надо.
Лето мчалось и пело…
Однажды бабушка поселила в доме квартирантку – взрослую тетеньку. Ну, поселила. Мальчику чего? – спал он на чердаке, ел быстро да гулял ветром в поле…
Но только однажды колупался он с велосипедом во дворе, а тетенька вышла постирать. Поставила таз на табуретку, наклонилась… И мальчик, обмерев сердцем, понял, что она – без трусов! Халатик ситцевый, шлепки, бигуди… И всё!
Кровь прилила к голове так, что чуть не взорвались барабанные перепонки. Мальчик разинул рот, поперхнулся и душераздирающе чихнул… Тетенька недовольно оглянулась, забрала таз и ушла.
У мальчика началась новая жизнь. Он появился в доме. Починил бабушке дверцу в комоде. Стал есть по вечерам. Громко спрашивал – не нужно ли в магазин? Караулил из палисадника тетенькино окно…
Тетенька исправно ходила в бигудях, шлепках и халате, но больше не наклонялась.
Лето замолчало и спряталось.
Мальчика снедало.
Горячечная память в миллионный раз облизывала и посасывала тот легкий наклон, слабый шорох ситца, жаркую тень между ног… Ночные озорства с отчаянными друзьями усилились – спать все равно не моглось. Чувства – растрепанные…
А потом прошло.
Вот, как-то, постепенно…
Сдулось и рассеялось по лету.
Сгорело, как закат в озере.
Противоположное лечится противоположным, как в народе говорят.
Мальчик сделался задумчив.
В одно замершее утро – когда чудится, что жизнь вечная и лето навсегда… мальчик вяло пережевывал вчерашний блин, угнездившись в любимом углу у печки и разглядывая переливы солнца на толстой мухе посреди стола.
Бабушка ушла на огород. Томную тишь в доме нарушал лишь запечный сверчок и… странное, какое-то нарастающее из коридора шорканье с причавкиваньем!
Муха так старательно полировала голову передними лапками, что казалось, тонкая ниточка шеи вот-вот лопнет… поэтому увлекшийся мальчик ни понять, ни испугаться не успел – как из коридора в кухню вдвинулась женская писька в рамке из ситца.
Тетенька с кряком разогнулась, утерла чело тыльной стороной половой тряпки, выдохнула, повернулась – и взгляды встретились. Как сталактит и сталагмит.
Лица вспыхнули так, что погасили солнце.
– Ах, ты… Негодник! – выдавила тетенька, выстрелила глазами и выпрыгнула из кухни. Через минуту или вечность жахнула входная дверь.
Мальчик вдохнул – и подавился блином. Дико харкнул, стукнув себя кулаком в ключицу.
Муха, накрытая блинной шрапнелью, ринулась прочь, врезалась в стекло и опала на подоконник, как осенний лист.
Лето кончилось.
Мальчик ходил по дому, как тигр по клетке. Невысказанность окутывала мозг, как чернильное облако – осьминога.
Выдвинул и задвинул ящик комода. Схватил газету, провел по ней невидящим глазом и шмякнул на место. Включил и выключил радио. Открыл шкаф, сел на корточки и залез в бабушкин сундук. Перелистал квитанции, побренчал лекарствами, открыл и закрыл пенсионное удостоверение…
Стоп.
Открыл пенсионное удостоверение…
Там лежали деньги.
10 рублей и 25 рублей.
Всего 35 рублей.
…Закрыл пенсионное удостоверение.
…А потом, ощущая, как стыдная жгучесть, покалывающая в голове, побежала-распространилась по всему телу,
оглянулся,
открыл пенсионное удостоверение,
взял десятирублевую бумажку,
закрыл пенсионное удостоверение,
сунул в бабушкин сундук,
встал,
закрыл шкаф
и бросился из дома.
Плеснул на велосипед и помчался на вокзал.
Лето шипело на лбу и гудело в висках.
Пулька для пневматического ружья стоит 1 (одну) копейку. Мальчик с белыми глазами расстрелял все мельницы, всех клоунов с дятлами и теперь методично дырявил бумажную мишень.
Завтиром, инвалид-пенсионер, постучал по часам:
– Всё-всё, ворошиловец. Закрываю. Завтра приходи…
Пришло завтра, прошли еще дни… Не все проблемы можно решить, решение для некоторых – ждать… и тут за мальчиком приехали мама с папой.
Потому что лето кончилось окончательно.
Мальчик сидел во дворе, колупаясь с велосипедом, приготавливая железного друга к долгой одинокой зимовке.
Папа курил, жмурясь на загорелую листву палисадника.
На веранде булькал котелок картошки.
В чулане копошились мама с бабушкой.
– Держи сетку… Вязанку лука с печки возьмешь… Яблоки сёлета уродили… А я ж квартирантку тутака выгнала… Воровка оказалася! А ревела еще – не брала, на ребенка грешила… Я ей – креста на тебе нет, дура, ребенок бы все взял…
От лишнего поворота ключа лопнула спица в колесе.
– Идите есци, – позвала бабушка.
Солнце спряталось за тучку.
Мальчик с мамой и папой пришли на вокзал.
Купили билеты.
Взяли по мороженому.
До поезда оставалось полчаса.
Папе попался на глаза тир.
– О, пошли постреляем! – подмигнул он.
Мальчик откусил слишком большой кусок мороженого, закашлялся, прослезился и деревянной походкой пошел за папой.
Мама остановилась у ларьков.
– А, ворошиловец! – сверкнул фиксой инвалид-пенсионер. – С кем это ты сегодня? Это батя твой?
– Здравствуйте, – прищурился со света папа. – Что, часто приходит?
– О-хо-хо! Завсегдатай! – с удовольствием выговорил сложное слово пенсионер. – Запас мишеней на полгода расстрелял!
Папа повернулся, хлопнул мальчика по плечу.
У мальчика зазвенело в голове.
– Ну, покажи класс! – весело сказал папа не то, что ожидал мальчик.
– Дайте моё, под обрез… – хриплым от мороженого голосом еле выговорил он.
Они вышли из тира, а мама как раз закончила рассматривать шерстяные носки с варежками у бабуль в кустарном ряду.
– Э-эх… – усмехался папа. – Что-то ты не похож на первого снайпера в окрестностях…
– Небось, кучу денег простреляли, – проворчала мама.
– Да что ты! – махнул рукой папа. – Это ж копейки…
Мальчик ткнул кулаком пролетающий лист.
Лето умерло.
Мальчик больше не посещал тиры. Ну, то есть, добровольно за деньги.
Стрелять в длинной и разнообразной жизни, конечно, еще доводилось…
Но делал он это без любви.
А женские письки…
Рассердился он на них.
А верней сказать – на себя.
Поэтому вырос и, как настоящий мужчина – разведчик и диверсант, – принялся отважно познавать их загадочную, как омут, сущность.
Расшифровывать до исступления эту пугающую притягательность.
Тратить пламень душевный, коий дан человеку не на глупости, а мир изменять к лучшему…
Впрочем, женщины не жаловались.
Наоборот.
А когда женщина тихая, то и в природе любовь.
В любое время года.
Ружье на предохранителе.