231 Views
Наташе
С-Пб. – Сан-Ф. – Мурманск
Отчего и слаще, и больнее?
Оттого, что тесен белый свет.
За окном Америка синеет
и отливом пахнет туалет.
Поезд наворачивает мили.
(Ты хотел сказать «километраж»?)
Проползает лепестками лилий
облаков шестнадцатый этаж.
Пьёт сосед и, может, будет драка,
если углядит во мне не то,
на обложке имя Керуака,
на крючке заморское пальто.
Наплевать. Поскольку к высшей мере
я и без него приговорён.
Хлопают расхлябанные двери,
дёргается старенький вагон.
И старуха в розовых рейтузах
всхрапывает в северной ночи.
Можно душу раздербанить блюзом,
если им безвыходность лечить.
Пьёт сосед, и никакого риска,
ну, допустим, всадит под ребро –
неприкосновенно Сан-Франциско,
блюзов голубое серебро.
Всё путём. Всё сложится как надо –
поезд будет в Мурманске к утру,
битники домой вернутся с б****ок
и ни разу больше не умрут.
Дорожный блюз
Что-то происходит по приколу,
что-то происходит просто так.
Запиваешь «Старку» кока-колой
и глядишь на заполярный мрак.
Кока-кола отдаёт клубникой,
преломляет «Старка» лунный луч.
Проплывает туча Моби Диком –
самая огромная из туч.
А ещё припомнишь погорельцев
из далёкой солнечной земли.
Ты бы побрела за мной по рельсам,
девушка, не сыгранная Ли?
Сколько будет сбацано «квадратов»,
сколько же прольётся мятных слёз?
Я не из числа конфедератов,
да и ты южанка не всерьёз.
Чёрный вечер, палевое брюшко
проводницы, разносящей чай.
В общем, пролетает, что кукушка,
даже биполярная печаль.
Далеко канадская граница,
за окном знакомые огни.
Наклонись поближе, проводница,
пуговку пониже расстегни.
Whorish blues
Даже ветер, волны, херувимы
их барашков, облака руно
стали мне теперь невыносимы,
как сеанс постылого кино.
Лучше я виниловой жарою
окачу прохладу, как смолой.
В пиджаке потешного покроя
горячее запоёт малой.
У него глаза такого вида,
будто малый опростал стакан,
а в стакане – виски и обида,
а в стакане – Новый Орлеан,
черномазых потные ладоши,
девушки без нижнего белья,
гибкие тела бродячих кошек,
солнца восходящего струя.
И в таком контексте вечной гущи
стоит всё какие-то гроши.
Но зато отчётливей и гуще
блюзовая музыка души.
У девчонок зенки и губищи,
сиськи, бёдра, речи коготок,
на губах то язвочка, то прыщик,
между ног – кипящий чугунок.
Отчего же музыка бесстыдна
и чиста, как детская слеза,
что такого ангельского видно
у пропойцы-музыки в глазах?
Может быть, тоска всему виною –
просто концентрат тоски любой
в сердце безотказного покроя,
в поте над закатанной губой.
Блюз арканзасской жары
В этом прокуренном воздухе вязком,
воздухе южном, ночном, кукурузном,
блюзом насилует старые связки
чёрный певец в пиджачишке кургузом.
По простыне проползает гримаса.
Я полюбил беби больше, чем воздух,
вот он и мстит мне жарой Арканзаса,
влажной жарой в ослепительных звёздах.
Я полюбил эти тонкие руки,
эти ресницы и птичью повадку
петь обо всём, словно речь о разлуке,
и торопливо клевать шоколадку.
Я полюбил и торопит ударник
россыпью пульса по чёрным тарелкам.
Бродят рассветов угрюмые парни,
сходу стреляют по звёздочкам-белкам.
Чёрный певец, продолжающий пьесу,
переходящую в марш похоронный,
я уезжаю последним экспрессом,
я доедаю свои макароны,
я допиваю свою кока-колу.
Бегают ноты по струнам и лицам –
помнишь меня? Мы окончили школу
блюза, в которой успели сродниться.
Многих любил с той поры…. Но прижался
только к одной, мной не виденной даже.
Той, что была и проблемой и шансом,
той, что находкой была и пропажей.
Что ты об этом расскажешь народу,
чем ты сумеешь наполнить \\\\”квадраты\\\\”,
спой-ка о том, что ты проклял свободу,
стоило ей оказаться утратой.
Пусть и она прижимается тоже
к воздуху между – я это почую –
всею своей недоступною кожей,
пахнущей сном сквозь рубашку ночную.
Ведь всё равно не сомкнуться ладоням –
песня о грусти сильней остального.
Всё отдаётся на откуп агоний
блюзовым хрипом звучащего слова.
Русский блюз
Пожелай мне вечера и ночи,
пожелай запечного сверчка.
Жизнь прошла. Она была короче,
чем период кайфа у торчка.
Все прошло. Настало расстоянье
между мною и тобой. Оно
тишины и смерти постоянней,
тишине и смерти не равно.
Что осталось? Голубь гулит гулко.
Сушится бельишко во дворе.
Райский полумрак над переулком,
райский полумрак в минорном «ре».
Ближе полумрака, ближе рая,
дальше, чем Полярная звезда,
искрами несутся – и сгорают
за пределом зренья – поезда.
И в одном из них к стеклу прижалась
узкая и длинная ладонь.
Это город покидает жалость.
Это жалость выкупила бронь.
Это бровь надломана, как ветка.
Это раздается древний блюз:
«Уезжаю, уезжаю, детка.
Никогда обратно не вернусь».
Архаичны синие квадраты.
Полумраком сердце погаси.
Жалость уезжает безвозвратно,
уезжает из последних сил.
Это время вечера и ночи.
Плачь в подушку. Молодость прошла.
Оказалось, что она короче
поезда, сгоревшего дотла.
Блюз Земли обетованной
Наташе
Пока зима стихи коптила
ударной дозой лунных ванн,
меня всё время уносило,
как Моисея в Ханаан.
– Куда? – ты спросишь.
– Так далече,
что это был уже не мир
обычной музыки и речи –
чего-то большего пунктир.
Бычки шипели в чёрных лужах,
ботинки, полные воды,
а выше – излучался ужас
гибридом мрака и звезды.
И тихо пальмы шелестели –
ты видишь время и бардак,
но всё не так на самом деле,
но всё совсем, совсем не так.
Блюз земли Уц
Куда ни посмотришь, хоть зреньем не куц,
везде виноградники местности Уц,
смоковницы, блеянье пёстрых ягнят
и медное небо, и алый закат.
И ветер деревья слегка ворошит.
И будто вчера ещё был берейшит.
Глотнёшь из стакана и тихо в груди
и кажется – нет ничего позади,
что всё впереди – урожай и улов,
и полною мерой отвесит Иов
и сладкого мёда из огненных сот,
и – горький и режущий губы осот.
И ляжет на узкую руку рука –
дрожащие пальцы – ладонь старика –
обычным движеньем, движеньем простым
и станет понятно, старик – тоже ты,
ты был им вчера и останешься впредь
и далее некуда будет стареть.
А что там ещё – тишина ли, почёт –
вот это уже стопроцентно не в счёт.
Владислав Пеньков
Владислав Александрович Пеньков родился 21 июля 1969 года во Владивостоке, в семье журналиста. В детские годы жил в Витебске, где соприкоснулся с атмосферой творчества художника-легенды Марка Шагала. Окончил вечернюю школу в Таллине. Заочно учился в Московском институте журналистики и литературного творчества. Автор трёх поэтических сборников и ряда публикаций в отечественной и заграничной периодике («Знамя», «Нева», «День и ночь», «Эмигрантская лира», «Плавучий мост», «Зарубежные задворки»). Член Союза российских писателей. Жил в Таллинне. Умер 1 сентября 2020 года.