611 Views
***
В карандашно-грызучем детстве
Я себя рисовать любила:
палка-палка-царапка тела-
зубы-когти-шипастый хвост.
А как стала взрастать,
у чудищ
появились рога и крылья,
чешуя и невесть ещё что
(в общем – нужное подчеркнуть).
Я взросла беззубой на редкость,
Ни шипов, ни когтей – на, кушай,
Милый хищник.
Но крылья были. Чешуёю пугая всех.
Только проку-то – быть крылатым
Испокон уж веков банально
(… кушай, кушай. Да подавись же!)
А как я карандаш возьму… –
Вечный вой: не дочь ты, не мать нам,
не жена, не идущий мимо…!
Обгрызу привычно я грифель,
Намазюкаю кубик солнца
И ромашку на пол листа.
Солнце чёрное и ромашку
О семидес’ти двух зубах.
Юнкер Шмидт
«Вянет лист. Проходит лето.
Козьма Прутков
Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться»
Юнкер Шмидт, да когда ты уже застрелишься.
Всё играешь, дикий, в свезло – не свезло
С захлебучим, разлапо-гребущим селищем
/это грязи поток или всё же… село?/.
Доискаться чего и куда там втоптано –
Всё равно что вечно «сельпо» склонять.
Не таким асфальтовым, юнкер, отрокам
Скулы бить о сырые костяшки дна.
Эх, тевтончик кошмарный, куда бы рыпаться
/белорыбицей в рвущий чешуйки сель/.
Жрал бы лето своё – вот оно рассыпано –
Как по полу тюремному карамель.
Юнкер Шмидт, да когда ты уже застрелишься…
Жернова
У Чайлд-Роланда тёмная башня
Заколочена под Красноярском.
Больше нечего, витязь лядащий,
Переписывать в фэндоме лятском.
Да иди уж, спиной холодея,
В обессиленном мраке творожном.
Чей там сип в перехлёст через шею:
«…жернова… жернова – это можно…».
Снова вздумал выспрашивать мёртвых?
Копошиться в кромешном зазоре?
… Жернова для ничьих мукомолен,
Для не брошенных в борозду зёрен.
***
Саше
Мёртвые не мирятся с палачами
И ни с кем вообще.
Кто трава и глина,
Зола и память –
Тот всегда истец.
В колее раздавленный подорожник.
Смятый строй.
Кто подсуден,
Кто мордой в асфальт положен –
Тот пока живой.
Майский снег
Майский снег – от кого и кому…
Претворение света во тьму.
Адресатов с конвертов свела
Полуявь-полусинь-полумгла.
На чуть-зелень садовых заплат
Яко перстень и яко печать.
Потому что в обрывах времён
Есть закон и железный закон.
А ещё непрощение есть…
Полувесть, полутёмная взвесь.
Отправитель, не прячущий взгляд,
Улыбнётся: чего и прощать.
***
Тягучего имени сладкую каплю
губами ловила.
Как варежка ловит ладошку снежинки,
огонь — мотыльковые крылья
– и –
Мимо.
И мёртвой лягушкой распластана капля
– тяжёлая капля –
на вязком асфальте, на грязном асфальте
И плакать
«…не надо, не надо» –
цепляют за ворот кленовые лапки.
Тебя не сберечь мне
и ныне…
(цепляют кленовые лапки за плечи)
О, мой безымянный…
Банши
«Он сидел и шлепал по воде руками»
У. Б. Йейтс
Ты сидишь и шлепаешь лапами по воде
(А лица твоего…). Двустворчат полдневный сон.
Камышиный-мышиный-визгливо-шинный предел
У того, кто даже не был произнесен.
В перепонки знобкие порядочно набралось,
А лица твоего… только клетки на рукаве.
Створка сипло хлопает, влипая в солнечный воск,
От грунтовки старой разлитый чуть-чуть левей.
Я сижу и не плачу. Неужто предел таков
(камышиные стрелки колются – их вечность не хочет вспять)
Для того, Кто небо латал косыми стежками холмов,
А лица твоего не в силах дорисовать.
Одна колыбель
Ты родился в Заречье,
Где серый волчок бродил
И сказки сплетали ветви,
Пряча твою колыбель.
Пела тебе мама-птица
Как вырастают цветы
Из капель крови.
И знал остроухий месяц –
Волчок его сторожит.
Я родилась далеко-далеко от твоей Реки.
Здесь сказки – плесень на стенах домов,
Приговорённых на слом.
Из наших чёрно-багровых луж совсем ничего не растёт.
Но вот я тихонько сползаю на край кровати
«Баюшки-бай…»
И вижу не месяц, а хитрую серую морду в окне.
Я знаю –
У нас с тобою была одна колыбель.
Межгород
Размолотят до хруста в начинку для проводов:
В разноцветный амперный фарш, в травяную кровь –
Так что остро запахнут брызги на верхнем до,
Где уже ни мембран, ни нежных твоих зрачков.
На другом конце – режут ниткою кашу и,
Ох, давно признаться, не райские кушери.
Там «свои» выходят из смерзшейся чешуи.
Дотянуться б до глаз – зажала бы: «Не смотри!».
«А у волка на шее верёвка, на ней кольцо…».
Кто кого за костровым треском остался ждать?
Размолотят, набьют кишку звуковым сырцом.
Да на что телефонам нынешним провода.
Первые капли
Расскажи мне,
как в сёлах у вас
дождь вызывают,
как, бывает, пыль затаится
перед взрывами первых горячих капель,
а когда увлечёшься,
на изломе самой нежданной секунды
спрошу я тебя о том,
чего ты не знаешь
/да и знать, конечно, не можешь/:
«Почему люди
Не могут не любить друг друга?
Почему люди
Не могут друг друга не убивать?
Почему всегда
два берега у реки,
один из которых
непременно зовётся «наш»,
а другой…».
Прохладной доброй ладонью
твоё молчание
ляжет на губы мои –
горячие, как первые капли,
что пушистую пыль готовы взорвать.