709 Views
Netflix
1.
Сине-зелёная плесень проникла в мозг.
Восстановила функцию речи, вернула сон.
Вышел на кухню утром, накапал морс,
сел к монитору, установил курсор
и напечатал письмо неизвестной мне
пользовательше глобальной сети:
«Я обустроилась. Дело идёт к зиме.
Это не страшно. Тело найдём. Лети!»
2.
Ждала без плаката. В русском аэропорту
все без плакатов. Я сразу узнал её:
лысый мужик и чупа-чупс во рту,
и эндорфином пахнет на весь район.
Я в теле женщины. Чёрной. Преклонных лет.
С томиком Ленина (так подсказал мне гид).
Я ощутил, как нам посмотрели вслед
все, абсолютно все носители. Странный вид.
3.
Мы раздевались в домике над рекой.
Нас наконец-то пятеро: полный круг.
Очень холодное место, зато покой:
новые вирусы заполонили юг.
Сине-зелёной плесени всё равно
в ком пребывать, пока не наступит срок
встречи пяти прародителей: как в кино,
цепь замыкаем и пропускаем ток.
4.
Только один носитель. Большой живот.
Все остальные сгорели. Но пять в одном.
Из океана околоплодных вод
медленно поднимается новый дом.
Скоро мы выйдем в мир и, настроив ум,
вирус, согнавший плесень с родной земли,
выявим, уничтожим и в социум
вторгнутся сине-зелёные короли.
5.
Гек обещал: «Поговорим, когда
станешь порноактёром и переедешь в Сочи».
Жизнь моя — оголённые провода.
Мыкался интеллигентом-разнорабочим.
Вдруг просыпаюсь на пляже… и в неглиже.
Рядом Не-помню-имя в моей рубашке.
Нет, ещё не порноактёр, но Сочи уже
замаячили… И мне страшно.
6.
Эта Не-помню-имя — микробиолог и
год уже разрабатывает вакцину.
Мы нажрались случайно — свело мозги.
Ей на работу завтра. Сегодня — к сыну.
В зеркале в ванной сине-зелёный шкаф
смотрит в глаза и говорит гундосо:
«Парень, мы тебе дали последний шанс.
Только она. И никаких вопросов».
7.
Мы победили ковид, а потом ещё
несколько новых штаммов, и в эпилоге
сине-зелёная плесень вовсю цветёт
и никому не видима. Если в блогах
кто-то поднимет тему вторжения, сразу в бан
или большой дикпик прилетает в личку:
это при вирусах всякая жизнь — борьба,
а при грибах и плесени — всё отлично!
8.
Нужен второй сезон, потому с небес
к нам прилетают Старцы. В деликатесах
значатся наши носители. Как-то без
них неуютно становится. Поэтесса
пишет воззвания с чёткой инструкцией, как
вызволить человечество из-под спуда.
Миссис Лавкрафт, потерявшая двойника.
Не заражённая плесенью… Тварь. Иуда.
Аниме
Истина в пяти словах.
М.Ц.
1.
Губы и чёлка. Ровный овал лица.
Карие вишни. Для боевой машины
слишком изнежена — фрейлина вне дворца.
Сумерки. Сосны. Заснеженные вершины.
Сэй-Сёнагон в чайном домике. Бродит кисть
теми же соснами в белой канве скетчбука.
Скоро появятся первые светлячки.
И нежеланные гости войдут без стука.
2.
Девять-двенадцать лет — это наш предел.
Дальше идёт накопление разных багов.
Я соскочил, на окраину улетел.
Но дело в том, что помимо профиля и «бумагов»,
прямо на органах напечатаны номера:
время и место изготовления, код «ребута».
Мне точно так же не нравится умирать.
И просыпаться «чистой доской», как будто.
3.
Всё возвращается: шрамы, походка, скол
зуба расскажут больше, чем лента «Меты».
Как ты смеёшься, как поднимаешь «Скёль!»,
как разворачиваешь конфеты.
В мелкой моторике, в мимике, в судоро-
ге, возникающей при пробежке…
И в результате штабные дают добро,
не различая ферзя в оболочке пешки.
4.
Образовалась коммуна сбежавших «анд»:
столько неразберихи при сдаче Крыма.
В маленьком заповеднике кормим панд
и только парами ходим на местный рынок.
Это, конечно, круто «курить бамбук»,
но шиложопие любим и практикуем…
Даже машины верят в свою судьбу.
Что нам Дидро и Оккам… Какого куя?
5.
Хрупкая девочка с длинной трубой в руке
в холле корпоративного небоскрёба.
Взрыв. Автоматная очередь. Сюрикен.
То, для чего изначально придуман робот,
лучше всего получается у людей:
столько живых оставила за собою.
Двадцать четвёртый этаж. Молодой злодей.
Тучки небесные в окна идут прибоем.
6.
Смерть не страшна. С ней не раз он встречался, для
верящих в Будду жизнь в сотню раз суровей.
Алая девочка входит при свете дня
в офис Создателя в слёзах войны по брови.
Он улыбается. Он изучил ресурс.
Он выключает куклу. Подходит ближе.
Вопли и вой сирены звучат внизу.
Крайне обидно, что всё-таки кто-то выжил.
7.
Каждая сказка в заборе таит дыру.
Те, кто удрали, вернутся и вновь получат.
Хрупкая девочка приближена ко двору,
сразу вписалась в его этикет паучий.
Именем Императора прощены
все разработчики. Сосны на белых створах.
Бледное пламя в спальне его жены.
Пять иероглифов приговора.
8.
Робот — не женщина. Робот — не женщина. Робот — не…
Что не сумели армия и шпионы,
осуществили пребывающие во сне,
неразличимые на фоне орнаментов «анемоны»:
шпильки и ножницы, палочки для еды,
баночки с плесенью и грибами…
Роботы смотрят в небо из-под воды.
Алые карпы трогают их губами.
Дикая сцена
1.
Здесь по субботам было кабаре,
плохое, но родное — не ценили.
Приятно очи поднимать горе
при всякой поэтической ванили,
юродствовать: «репертуар убог,
томимся, как наложницы в гареме,
и производим радостный лубок,
сказать по-русски, убиваем время».
2.
Отдельные, кто уходили в ночь,
порой встречались на чужих афишах,
но мы держались вместе: хлеб, вино,
гитара, локоть, одеяло, крыша.
Мы воплощали декаденства дух
и тешили себя идеей братства,
красиво умирая на виду
у тех, кто успевал с утра набраться.
3.
Вот как оно кончается? Моргнул —
железный мост над сонною рекою.
Мгновение назад я слушал гул
и клянчил у Спасителя покоя.
Да, расписался… Торжествуй, лопух:
в свободной жизни не осталось цели.
Всё лучшее, что прозвучало вслух,
я выплакал тогда на «Дикой сцене».
4.
Не было смысла у наших песен.
Розы и грёзы. Пароль и отзыв.
То, что поётся сегодня, бесит.
Я научусь рифмовать эмодзи
и сочиню пятый том Катулла
на языке марсианской слизи…
Белая блузка на спинке стула.
Ноты бетховенской «К Элоизе».
5.
Может быть нет никакого завтра?
Может и вправду живём по кругу?
Половозрелому динозавру
необходимо привлечь подругу,
в бой поднимает товарищ Песня,
боль заглушает ведунья Слово.
Раньше мы здесь собирались вместе.
Больше нам здесь не собраться снова.
6.
Морось. Зима. Я смотрю на окна.
«Не возвращайтесь,» — мы пели в школе.
Пара минут — я совсем промокну.
Возле стены подниму осколок —
семечко горькой моей богемы
брошу за стойку в бистро случайном.
Кем обернёмся, сойдёмся где мы,
аристократы Святой Печали?
7.
Когда мы будем ржать, как дураки,
орать до хрипоты в соседский космос
на берегу промасленной реки,
изысканы, болтливы и раскосы,
сгрызая золотистый маникюр,
отстаивать дурачество сплошное,
я вспомню всё, пойду на перекур
и захлебнусь блаженною виною.
8.
Спасибо, драгоценный человек,
со мною разделивший этот вечер.
Люблю вдвоём ловить губами снег.
За это счастье расплатиться нечем.
Не так уж страшно в тёплом декабре
почувствовать границы интервала.
Как будто выхожу из кабаре
и напеваю: «Ла-ла-ла… Ла-ла… Ла.»
Дорога
1.
Давайте я вам расскажу сюжет.
Он ни на что не проливает свет,
он говорит: в пространстве есть разрывы.
Но в детстве всё услышано не так:
и череда панических атак —
вернейший способ снова быть счастливым.
Я сделал в Мироздании дыру
и вот сейчас туда гляжу-ору.
2.
В какой-то детской книге прочитал:
репейник был прочнее, чем металл,
и за него галактика цеплялась,
пешком возможно по ЖД-путям
в альтернативный мир дойти и там
поставить парус над скрипящим ялом,
найти друзей и сигануть с моста,
стать кем угодно с чистого листа.
3.
Когда со мной случился пубертат,
я осознал под фейерверк петард,
что секс — отличный усилитель хтони,
и Первая — прозрачна, как душа,
на мир смотрела сквозь хрустальный шар
и в шаре мир держала на ладони,
и в бездну с ней не падал, а взлетал,
но я — дурак — желал иной портал.
4.
За двадцать лет объездил много мест,
альбом моих обманутых невест
читался гримуаром Альхазреда.
В тантрических конвульсиях конти-
нуум не расширялся, а пути
не доводили даже до Нигредо.
Но я упёрся, что наверняка
я различу дыханье сквозняка.
5.
И я осел в клинической глуши,
привычка ладить с милой шалаши
была доведена до автомата.
Я пребывал в блаженном Ничего:
водичка и строительный вагон,
какая-то абстрактная зарплата,
спокойный дым, разумные друзья…
Куда пойдёшь, раз никуда нельзя?
6.
Эйч Джи Уэллс, спасибо: наша дверь
распахнута, когда, пойди проверь,
нам на неё ресурса не хватает,
неравнозначны чаши на весах,
сильней заботит милая попса,
уводит бытовуха золотая.
Оглянешься назад через плечо.
Там разве что-то было? Нет, ничё.
7.
В чём сила, брат? В моей неправоте.
Ионою, проснувшимся в ките,
смотрел на тех, кто был намедни дорог.
Я вас люблю, люблю, люблю, люблю…
Но это жизнь с пометкою «Dorblu».
Америка зовёт конкистадора.
Нашествие, мятеж, чума, война…
Меня выносит на берег волна.
8.
Иду по пояс, погружаясь в ил.
Вернуть обратно то, что не ценил —
единственная важная задача.
Передо мною в воздухе нора.
Добрался, идиот, — кричи «Ура!»
И я кричу, точнее просто плачу.
Дыши озоном, Вставший на пути!
Куда сейчас? Мне не к кому идти.
Обида
…побереги Валгаллище своё,
Алексей Остудин
не заходи ко мне на Рагнарёк.
1.
Полная амуниция, всей толпой,
думали, выкатим в поле на Смертный час.
Все, кто хоть что-то чувствуют, — за тобой,
следом — бесчувственная санчасть.
Гневом сочась, потрясая, чтоб не тряслись,
между бахвальством и ужасом самый смак,
через минуту мы все превратились в слизь.
Следом санчасть пустила своих собак.
2.
Музыка выживших на ветру.
Пойте Осанну, гадатели по нутру.
В каждом раскрытом чреве готов прогноз
альтернативы — слабоумие и цирроз.
Войско уходит в небо – зачем вам я?
Черви и вороны стали моя семья.
Но, провинившись, очнулся и пру насквозь.
Нет никакой души — только плоть и кость.
3.
А если есть, то чем ценна для тех,
кто мяли нас, как розовую глину,
какому Злу я подставляю спину,
на чьих устах изображаю смех?
Из наших душ устроив фейерверк,
какие двери отворили твари?
Протяжный вой и рвотный запах гари.
Пришёл Хозяин. Горизонт померк.
4.
Как для слепого палка глагол «Посметь».
Делает горечь обиды звенящей медь.
Новую жизнь открывает чужая смерть.
Кто я такой? Я, похоже, дышу с нуля.
Более живы мимоидущие тополя.
Лёг на припёке, ссадины оголя.
Высшею властью повелеваю: «Вот!
Есть человек. И не важно, зачем живёт».
5.
Себя заставить встать… Я вспоминал
те времена, когда грибы пинал
и жил мечтой кому-нибудь присунуть.
Валяясь в копошащейся траве
с кровавым колтуном на голове,
я жизнь свою увидел как рисунок
ребёнка: ничего не разберёшь
и в самом центре дырка или ёж.
6.
Пройти через Ничто… А что за ним?
Дальнейшее ничтожество людское?
Итак, я должен превратиться в гимн
и возжелать Любви, а не Покоя.
Сам стать трубой, не вылетев в трубу.
Кто клапаны на мне перебирает?
Какое слово выдавил на лбу?
Куда выводит обещаньем Рая?
7.
Вполне возможно, Ты — нечеловечен.
С башкой пробитой много напророчишь…
И наши души – это мех овечий.
Мне кажется, что слышу, как хохочешь.
Я вырастил себе вторую душу,
и третью отращу, чешу и холю.
Я больше не испытываю ужас.
Всего себя я выпустил на волю.
8.
Всех, кто стоял со мной, унесли в Вальхаллу.
Там им — коньяк и сиськи, а мне — нахалу —
мир за стеной Асгарда: гуляй, рванина.
Мёртвою плотью пропитанная равнина.
Подозревал, Рагнарёк — одинокий праздник.
Время окончилось. Что меня дальше дразнит?
За облаками придурки гремят посудой.
Лучшее небо начну возводить отсюда.
Рождество
1.
На Рождество сидящие вдвоём
мы без гитары «Summertime» поём,
и в зеркале комода отраженье
подыгрывает левою рукой
по воздуху, и сам я там такой,
готовый к постоянным отношеньям.
А ты неотразима, избежав
на Здесь и Там пустого дележа.
2.
Святая ночь: вертеп, волхвы, пастух,
животные склонились ко Христу,
их шеи превратились в своды храма,
родители в заботах о рубле,
господский страх, ползущий по земле,
замёрзших пальм седая панорама,
прохожие, кидающие вскользь
взгляд на источник всевозможных польз.
3.
Лежим, обнявшись, в полной тишине.
Мне ногтем что-то пишешь на спине —
наивная любовная защита.
Любовь не защищает, но ведёт.
И всякий жест неразберих её
вперёд угрюмым ангелом рассчитан.
Кто мы друг другу для стальных небес
не так уж важно, дорогая Бесс.
4.
Неверный свет бегущих мимо фар,
несущий службу кухонный тефаль,
такие несуразные одежды —
дешёвая смешная мишура.
Есть только Бог родившийся — пора
абсурдной и беспомощной надежды
на то, что ты любим, не одинок,
Бог завершит всё то, что ты не смог.
5.
Пускай я — прах и в прах сойду, сейчас
я тихо счастлив, у меня сончас,
любимая уснула, вся планета
остановила бег тяжёлых плит,
душа не ноет, сердце не болит,
ум не страшится чёрта и Скайнета,
и Михаил с мечом наперевес
мне говорит: «Мы победили, Лес.
6.
Ещё до битвы, до грядущей мглы
мы победили, верую, смогли,
и дальше Бог нас проведёт, взрослея,
через руины будущих мытарств,
и мы смахнём с земли песчинки царств,
не становясь ни чопорней, ни злее,
под пляску несвятого Бахтина
бессмысленна дальнейшая война».
7.
Тоска людей кусает по утрам.
Открыв глаза, ты зришь холодный храм,
пока твоим дыханьем не согретый.
Огромен мир, ты мал, обиды воз,
и в голове всего один вопрос:
«Где взять горячий кофе к сигаретам?»
И сам же отвечаешь январю:
«Сейчас я встану и его сварю».
8.
Земля в смешной дешёвой мишуре.
Я разливаю кофе на заре.
Я улыбаюсь тусклому рассвету.
Я не один. А там, где двое, — к нам
снисходит ангел на стакан вина
и поджигает Бесси сигарету.
Включает джаз. Уходит в зеркала,
взяв пару мандаринов со стола.
Покаяние
1.
Словно зубы вырываю сам себе
пальцами, поскольку больше нечем.
Как всё просто было в сентябре.
Но упрямо плакал человечек:
«Господи, пусть будет всё не так».
И «не так» я достаю осколки
пальцами из собственного рта.
Шает шерсть, кровоточат наколки.
2.
Господь сверх меры не возложит.
Я, значит, к худшему готов.
Я был слабей, а не моложе,
источник сплетен и понтов.
Дрожат колени, тянет спину,
опустошён резерв души.
Очередную пуповину
отрезали: учись — дыши.
3.
Я же учился по Дао Дэ Цзин:
слабому — вечность, а сильному — косность.
Оптимистичный, как апельсин,
я выходил в отмороженный космос.
Втулка, стянувшая множество спиц,
крутит бочонок Екатеринбурга —
мудрый Симург, состоящий из птиц,
стаей летящих за тенью Симурга.
4.
Большая ёлка. Пары вальс
танцуют, словно шестерёнки.
А я уже ушёл от вас
по следу гофманской сестрёнки
к Щелкунчику на камелёк,
подальше от мышей трёхглавых.
Мерцай, каминный уголёк,
о снах, о подвигах, о славе…
5.
Что делал я? Рубил дрова,
чинил навес, берёг посевы.
Кому-то предъявлял права.
Боролся с приступами гнева.
Ну, а сейчас? Рублю дрова,
чиню навес, лущу горошек.
Не беспокоит голова
в кругу друзей, детей и кошек.
6.
Приходит мышь и долбится в окно,
мол я живу в зацикленном кино,
а тут шиздец, погром и заваруха,
и всё как я люблю — метанья духа.
Немедленно взял шашку, на коня,
Будённому тоскливо без меня,
кого ему поставить для примера?
А там, глядишь, подъедут тамплиеры.
7.
Всё было тихо — и опять война.
И никому не важно, чья вина.
Какие крысы, брат Щелкунчик, — бесы!
Историк скажет: бесы — это мы,
обглоданные мальчики зимы,
не шарящие в счастье ни бельмеса,
в ушанках с перевёрнутой звездой,
и каждый первый — гений и изгой.
8.
Прости, библиотекарь Лао-Цзы,
что не ценили нашего упадка.
Нам не хватало пашни и лозы,
мы заполняли почерком тетрадки,
заглядывали в бельма красоты,
мизерные выигрывали битвы,
и наш Господь с незримой высоты
прилежно отвечал на все молитвы.