700 Views
* * *
А говорят, война нестрашная,
И можем повторить легко
Закат Европы врукопашную,
Прицельно или в молоко.
Деды за нас… А чем мы хуже?!
С бутылкой пива – всех смелей!
У нас полно своих игрушек:
«Акаций», «Буков», «Тополей»…
Да мы, сознательные граждане,
Врага вертели на штыке!
Да-да, война совсем не страшная,
Когда воюют вдалеке.
* * *
Они идут по жизни по приборам,
Для верности разложенным везде.
У них и солидарность есть, и кворум,
И домострой – на каждой бересте.
Прозрачность – это происки Госдепа,
Приватность – это что-то из кино,
А если вдруг кого заела депра,
Тот сам себе дурак и Мимино.
Им чёрт не брат и попадья не сваха,
Тагил им заменяет целый мир,
А порванная на груди рубаха –
В припадке сотворяемый кумир.
Метавселенной, созданной в Китае,
Уже не удивляется никто.
И грозной тенью в небесах витает
Над ними аватар торук-макто.
* * *
«Тебя не любит родина. Прости!» –
И тополя мне шепчут, и рогозы.
Колосья ржи, меньжуючи в горсти,
Озлоблены, как русские морозы,
Что пробирают ажно до кости́
Сквозь шапкозакидательство бравады,
И лучше бы мне было прорасти
Травою сорной посреди Невады.
А здесь меня крапива побольней
Ужалить норовит, оплакать – ива…
Стоять на стрёме, не держась корней,
Ужасно трудно и несправедливо.
И рад бы я по полюшку идти,
И с балалайкой ездить на медведе,
Но сбит и с панталыку, и с пути –
Родные буки мне уже не веди.
И всякий раз, когда ещё тверёз
И на растраву скор по-идиотски,
Я в плеере включаю шум берёз
Саска́чеванских, северодакотских…
* * *
Границы пишут те, кому не надо,
Считать глазки́ картофелин впотьмах,
Ведь на парадах – полтора солдата
И мёртвые в пятнадцати томах.
Их речь звучит напыщенно и пылко,
Когда вещают нам про стык эпох,
И крестятся от пуза до затылка,
Случайно спутав «майбах» и «мой бог».
Они прогнали из пещер драконов,
Но плеть на стенке всё ещё висит,
И, напечатав парочку погонов,
Их примеряет новый чингизид
И строит планы круговой поруки,
Стройматерьялы взяв из баррикад,
Решив, что эти – будут бяки-буки,
А те – в аду за что-нибудь сгорят,
И пишет, пишет новые границы:
Заборчик, ров, очередной редут, –
А сделавшие книксен кукрыниксы
Их поутру народу продадут.
* * *
За всех не скажу, а я – точно хочу, как в Париже.
Мне ближе по духу французский осмысленный бунт:
Уложенной криво брусчаткой – по тем нуворишам,
При коих менты, защищаючи, встали во фрунт.
Терпенье и труд… Но во мне столько злобы и гнева,
Что всем клептократам я лично бы всыпал ремня,
За то, что всё чаще и громче – «шаг вправо, шаг влево…»,
За то, что они забирают страну у меня!
И если бы Дудь со своим неизменным вопросом
Пристал бы ко мне, то у Путина я бы спросил:
Боится ли он быть своими же дружно обоссан,
Когда застрелиться уже не останется сил?
* * *
Простите, я сегодня при погонах,
Но так уж вышло, что не при плаще!
Я заблудился в трёх Лаокоонах,
И нах сюда попёрся я ваще!
Сидел бы дома, в комнате, и выше
Глаза не поднимал бы ни за чем!
И так уже от паха до подмышек
Я мятный, как портянка в кирзаче,
А всё, что здесь могло бы быть не всратым,
Когда бы не поветрие в верхах,
Затаптывают строгие парады
Надроченных на высморки папах.
И этот мир – кринжовый и криповый –
Готовый всё и вся переварить,
То примеряет разные обновы,
То яблоком в лицо тебе магритт.
И он меня разжалует, озлобит
И в подлаокоонщики сошлёт,
Покуда всех переигравший хоббит
Для джина с газировкой колет лёд.
* * *
Нет никакого завтра, и мир бесшовен,
А человечек — хрупок и ноздреват.
Вот и всё у́же наш непутёвый ковен,
С каждой заменой — в лампочке меньше ватт.
Пепел, стучавшийся в сердце, – в фейсбук стучится;
Им – я посыплю ужин, отдам в инсту́.
Жизнь – это косточка, ломкая, что ключица,
Ездить за нею незачем в Элисту.
Если ворованным воздухом по́дпол полон,
Вместо Лукойе придёт за тобой Пол Пот.
Кресло своё режиссёрское бросит Нолан,
Роберт Б. Уайди креслице подберёт.
После, когда арбайтен придут арбитры,
Можно уже не плакать, приняв на грудь:
Нет никакого завтра, есть только титры,
Если нас не забудут упомянуть.