797 Views
* * *
За попкорностью народа
двадцать первый нервный век
грыз газетную породу
чуточку скрутив пробег
и серп прессы серебрился
как серёжки у берёз
слушай что ли парень Гибсон
полирует прям до слёз
рифы рвут тугие листья
гриф уж вырвался почти
ты наутро правду-истину
обязательно прочти
* * *
Мой папа выпил за войну.
Мы с мамой выпили за мир.
Конечно, снова не усну,
Молитвослов измяв до дыр.
Найдя заначку сигарет,
Дышу неровно в тишине:
“Мой Боже, дай Ты мне ответ —
Какая кровь течёт во мне?”
Порежу и сожму кулак,
Как раньше, лезвие схватив
В кулисах рокерских: “первак”
Как хлещет-то! Несёт мотив
Пульсации праба- праде-,
Что тихо к Богу подошли
На хлебе и простой воде.
Мне кажется: гудят шмели,
Но это — счётчик электри…
(Закашлялась от сигарет).
Как я теперь боюсь зари…
Как я боюсь, что…
Нет
Нет
Нет
* * *
Показываю фото отцу, бледному, словно крылья фей.
Он, вытянувшись, как на плацу, шепчет: “Это всё фейк”…
Я не смогла заказать еды, потому что время ушло
В панику. Пряника да воды, венчик в запас на лоб.
После того, как взрывали дома, я училась вжиматься в диван.
Держала полными закрома, но там — пыль да уран.
Мiру – мир — генетически в крови.
Но всадник свирепый ослеп.
…кусая губы от запретной любви
я просто пеку хлеб…
* * *
Девочку я, девочку нашла!
Носик у неё — подвижный шланг,
Ротик у неё — резины пласт,
В окулярах глаз — земля и наст.
Захотелось девочку обнять,
А она так смотрит на меня…
И я вижу, вместо глаз — круги,
И я слышу булькает: “Беги”!
И растёт, растёт её живот,
Пухнет, но растёт, растёт, растёт!
“Накорми!” – приказ, и я бегу,
Рву траву на спорном берегу.
“Есть хочу!” — и пухнет всё сильней.
Я несу людей, дома, коней,
Нотные тетради, свой висок —
Девочке с заржавленной косой.
Плачет, пожирая, сняв чеку
С человека. Я не убегу.
Нависает тёмной тучей ос
Девочка огромная без слёз.
* * *
Привычны всем бои: коррида,
рвут друга львы и петухи,
собаки в шрамах… но обидно,
когда – воздушны и легки,
как блики кисти Возрождения
в лучах эпохи самомнения
дерутся насмерть мотыльки.
Ярость
В дом голубой с зелёными ставнями заходят солдаты.
Один — с парадного входа, обивая грязь о старинный щербатый порог,
Второй — мышью с чёрного, и скрипит от золы в углу кухни сапог.
Идут, не крадутся, навстречу друг другу, почти что два брата,
Враги до кончиков плоти, до хруста зубов и паркета,
Без мозга спинного, non fiction, без чувства и слова, нейронов
Идут и вдруг — зеркало, вдруг из мешка вылетает и бьётся валторна,
Вдруг видят друг друга — прекрасно и страшно в насилии света,
В обнажённом и нежном убранстве комнаты с красным роялем…
И стоят. И садятся: один — на стул возле камина, и пепел остывший
Немного вздымается, не высоко, не низко, вздыхает, как книжка,
Которую мирные мальчики и не читали, а просто измяли;
Второй — на край круглого табурета, стройный, как Springfield, крышку фоно,
Словно фату поднимает, касается клавиш — зубов безмолвного зверя,
Соната стеклянными бусами падает и пропадает. Из-за двери
Выходит бордовая, синяя девочка в бархатном кимоно.
Она начинает петь свою песню, музыка для неё — электрошок.
Девочка-подросток, избитая карателями, раздувает рваные ноздри, поёт
Детскую песенку-месть, пахнет липовым мёдом пот;
Чтобы кровь оттереть с рояля, принесла зубной порошок.
И солдаты вражеских армий смотрят друг на друга, рогами внутрь,
И голубые глаза их, и голубые тарелки, и дом голубой,
И стеклянные ноты начинают non fiction рыдать над собой.
Только синяя девочка мёдом поёт, разбивая последнюю утварь.
И приходит во все двери утро.
И налёт.