682 Views
1.
– Предложи сюжет для костюмного сериала
на отечественном историческом материале
со здоровой долей патриотизма,
со стрельбой, приключениями, любовью,
и желательно о том, о чём ещё не снимали.
– Сюжет предложу, но будут нужны консультанты:
по одежде, по оружию, по архитектуре,
а также несколько квалифицированных языковедов,
для восстановления звуков аутентичной речи
у всех (без исключения!) персонажей.
Главный герой, допустим – юноша из Новосиля,
которого обучили грамоте по псалтыри,
в детстве дальше ярмарки в Ефремове не возили,
даже до Мценска в прошлом году не пустили.
А теперь его, не обременённого деньгами и связями,
подверстали в войско, стоящее возле Вязьмы.
2.
Сорок тысяч человек, готовые к бою:
ушлые немцы – ветераны Тридцатилетней,
татары в тёплых походных халатах,
стрельцы, драгуны, городовые дворяне –
на худых конях и в худых доспехах.
Приезжает царь в блестящей кирасе,
молодой, рыхловатый, с плохими зубами,
в красном плаще и нелепом шлеме,
проводит парад и долгий молебен,
во время которого служивые люди
тихо обсуждают медные деньги.
Войско идёт по Смоленской дороге,
становится лагерем возле Дорогобужа,
город открывает ворота без обороны,
в городе умеренная эйфория.
Армия подтягивается к Смоленску,
Ядра сбивают зубцы на стенах,
уже повреждённых в двух предыдущих осадах.
Неразбериха, дороговизна, дизентерия.
И – чума, пришедшая от литвинов
и положившая не менее трети войска.
Нашего героя отправляют по сёлам
на ремонтёрство и фуражировку.
Несмотря на ползучее униатство,
самодурство ополячивающейся шляхты
и подлую алчность жидовских торговцев,
вполне православные русские люди
к отряду относятся явно враждебно,
говорят о верности литовской власти
и искренней ненависти к Москве.
Неудачный штурм, большие потери,
в сентябре подвозят новые пушки,
разбивают поляков где-то под Шкловом,
под стену выкладывают знамёна,
и огромный Смоленск наконец сдаётся.
Польский гарнизон отпускают на запад,
а жидов, которых в городе пара тысяч,
убеждают креститься, иных успешно.
Некрестившихся тщательно сортируют.
Жидов-ремесленников и симпатичных девок
увозят куда-то в виде холопов,
а оставшихся показательно режут,
но не так кроваво, как в Могилёве
или во Мстиславле, где вместе с жидами
порезали почти что всех горожан
(так, всего пятнадцать или семнадцать тысяч).
На зиму царь возвращается в Вязьму,
не в чумную Москву, вымершую на две трети,
а в спокойную относительно Смоленска Вязьму.
С ним уходит и половина войска.
Долгая зима, спокойная скука.
Героические байки суровых немцев.
Глухое недовольство князем Черкасским.
Споры бояр: кто из них родовитей.
Интриги. Отсутствие внятных планов.
Стихийный рынок продажной любви.
Весна. Ускоренный марш на запад.
На удивление лёгкое взятие Вильны –
буквально на плечах бегущих литвинов.
Замок, сдающийся почти без боя.
Пожары, мародёрство и живодёрство,
бегство жидов, иезуитов и шляхты.
Очередь возов у моста через реку.
Давка. Пленные. Трупы. Трофеи.
Поиски вина и делёжка женщин.
Через неделю после победы
въезжает царь, берёт себе новый титул,
смущается сотнями гниющих трупов,
просит убрать их хотя бы с центральных улиц,
поселяется во дворце Радзивилла,
удивляется впервые увиденным зубрам,
велит отправить их в Москву патриарху,
а свои конюшни пополнить ослами,
выбирает оружие, мебель, посуду,
просит выдрать понравившиеся паркеты.
Покуда царь осматривает шкафы и комоды,
наш персонаж присутствует в качестве караула,
царь примеряет наряды уже устаревшей моды,
насвистывает что-то типа «Рула-те-рула».
Наш герой порывается с ним о войне побеседовать,
но ему говорят: «Утырок! Вали отседова!»
3.
Войско уходит на Ковно и Гродно,
безуспешно воюет в окрестностях Бреста,
в Вильне желтеют клёны и липы,
трупы убраны, на базаре опять торгуют.
В городе ожидают прихода шведов,
захвативших польские и жмудские земли
и имеющих претензии на Литву.
Наш герой изучает окрестности Вильны,
добывает лошадей, фураж и продукты.
Встречает жмудь, татар, караимов,
кожевенников-армян, кальвинистов-шотландцев.
Гуляет по развалинам университета.
Листает десятки томов на латыни,
прочитать которые хочется, но невозможно,
и даже не к кому за помощью обратиться
(протестанты-немцы, сидящие в гарнизоне,
слова читают довольно бегло,
но смысла латинского текста не понимают).
Находит несколько книг на русском,
ну не совсем на русском, на местном русском:
Новый Завет, «Трыщан и Ижота»,
«Троянская история», «Александрия»,
«Повесть о разорении Иерусалима».
Наш герой ничего не знает об Атлантиде,
но западная Русь уже утонула.
В Вильне говорят в основном по-польски.
И даже прихожане церквей православных,
только что переосвящённых из униатских,
лопочут по-местному, с дзекающим акцентом –
не таким языком, как написано в этих книгах.
До Вильны доходят глухие слухи
о жестокой войне поляков и шведов.
Шведы, шедшие от Риги и от Виндау,
быстро и мирно заняли земли жмуди,
в том числе, уже присягавшие русским,
и остановились в двух переходах от Вильны.
А ещё доходят горькие письма
о том, как потрёпанный полк Новгородский
из окрестностей Бреста пробивался на Полоцк –
по расквашенным ливнями лесным дорогам,
а потом все дворяне полка, сговорившись,
написали или надиктовали по челобитной,
о том, что проклятый татарин Семён Урусов,
по знатности поставленный их командиром,
творит всевозможные злоупотребленья.
В Вильну приходят какие-то шайки местных,
присягают царю, уходят обратно,
иногда получают казённый порох,
причём не московский, а из местных запасов.
Зимой обозы доходят всё реже и реже.
У царя в Москве другие заботы:
например, строительство Нового Иерусалима
и гонения на двуперстных старообрядцев.
Летом царь начинает поход на Ригу,
ударяя в тыл непонятным шведам
и спасая уже почти разбитых поляков.
Малороссы, сидящие в гарнизоне,
обозначают это термином «зрада».
В Вильне начинаются переговоры.
куда не пускают делегатов от Запорожья.
Хохлы уходят с глухой обидой.
Перемирие подписано, поляки ликуют.
А на следующий год наступает голод.
Большую часть урожая съедают мыши.
Осенью грызуны победно заходят в город,
выходя из пустых полей, всё лето их сытно кормивших.
Повар Антон бодяжит муку желудями дубовыми,
а тела солдат расцветают чумными бубонами.
4.
За зиму Вильна вымирает наполовину.
В гарнизоне потери несколько больше.
Эпидемия неожиданно затихает,
но летом опять начинается бойня.
Поляки, геройски прогнавшие шведов,
нападают на литовские города и местечки,
вырезая засидевшихся московитов.
В октябре под Вильной большая битва.
Свежие силы, пришедшие из Смоленска,
разбили поляков, частично остались в Вильне.
Но большое войско, уже ощутившее голод,
вместо того чтоб победно идти на запад,
пятится на восток по обезлюдевшим землям.
В следующем году, пятьдесят девятом,
в гарнизоне сменяется воевода:
князь Шаховской отозван в Россию,
новым воеводой прислан Мышецкий,
умеющий ругаться по-датски и по-грузински.
Князь Мышецкий любит рассказывать байки
про Данию, про Персию, даже про Мангазею,
где отец его служил воеводой,
где вонючие объясаченные самоеды
истребили соболя лет за пятнадцать.
Суров до жестокости. На базаре
пойманную беременную воровку
велел зацепить под рёбра крюками,
она висит, рожает и умирает.
А больше ничего существенного не происходит.
Но для героя можно что-то придумать:
например, историю с местной девицей.
Ну, это вы сами присочините.
Ну, можно ещё с очередным обозом
прислать герою весточку из Новосиля
о том, что впервые за эти полвека
под Новосиль приходили татары,
причём не одни, а совместно с хохлами,
зверствовавшими не слабее, чем басурмане.
Жуткое разорение. Много убитых.
И поджог всего, что может гореть.
А в Вильне зима проходит спокойно.
Камера выхватит идиллические картины:
снежные языки сползают по черепице,
стрельцы буравят лунки у устья Вилейки,
воробьи пируют на куче навоза,
повар Антон освежёвывает барана
и даёт обрезки заждавшемуся коту.
Начиная с апреля Вильна в осаде.
Развивается массовое дезертирство.
В июле подходит дивизия жмуди.
Мышецкий велит выжигать предместья.
Гарнизон укрывается в верхнем замке
и сидит там, отстреливаясь, целый год.
У жмуди нет пушек, но ждут поляков.
Помощи нет. Никто ничего не знает.
Очевидно, что о Вильне уже забыли,
а если и помнят – помочь не могут.
И воюют с поляками опять под Смоленском.
У костра из досок, выдранных из паркетного пола,
и давно лишившейся стёкол рамы оконной
наш герой перечитывает куски о ранении Пора,
об убийстве Антония и о гибели Лаокоона.
И готовится смерть принимать со славою –
типа как соратники Иосифа Флавия.
5.
К ноябрю доедены все припасы.
Пороха осталось десять бочонков.
И людей осталось семьдесят восемь –
из полутора тысяч на начало осады.
В Вильну привезли короля и пушки.
Мышецкий планирует погибнуть красиво:
открыть ворота, впустить поляков
и взорваться вместе с ними в одной из башен.
Ворота открывают, поляков впускают,
но повар Антон и подьячий Сенька
и ещё пяток подговорённых ими
перед этим Мышецкого хватают и вяжут.
Всё. Капитуляция без всяких условий.
Мышецкий – пленник, но он быкует:
просит выпустить всех, кто сдался,
пешим маршем в сторону Минска,
нет, не пешим – конечно же, лучше конным
(только лошадей нам на это дайте!),
да, и конечно, с оружием и хоругвью,
а ещё – позволить вывоз трофеев,
складированных в подвалах верхнего замка –
так, немного, триста подвод примерно,
а то, что не помещается на подводы,
разрешить продать на виленском рынке.
Король психует от этого блефа.
И хотя Мышецкий как знатный пленник
может быть использован при обмене,
ему придумывают повод для казни –
вспоминают выжженные предместья
и ту самую беременную воровку.
В ночь перед казнью он пишет жене и сыну.
Письмо отдают православным монахам.
На ратушной площади, заполненной до предела,
Мышецкий крестится на четыре стороны света,
и повар Антон привычным движеньем
отрубает голову воеводе.
Бывший гарнизон осаждённого замка
дружно переходит на польскую службу –
с перспективой гнать москалей до Дорогобужа,
а если получится – то до самой Казани.
Только трое или пятеро не переходят.
Пусть наш герой будет одним из них…
– Дальше не рассказывай: всё понятно.
Разве не очевидно, что это плохой сюжет?