886 Views
* * *
…
Говоришь: «мы не такие»? Мы такие.
Помолчи уже про братство и печаль.
Это наши ВВС бомбили Киев,
Это наши танки шли по Дергачам.
Понимаю, и тебе сейчас херово,
Но попробуй посмотреть со стороны:
Мы напали в феврале двадцать второго.
Вероломно. С объявлением войны.
…
Дети
Сто шесть человек прибыли, тридцать четыре убыли.
Бабушки из Харькова, мамы из Мариуполя –
Без языка, без денег, без соцсетей,
С вопросами, запросами, с нервами, а не тросами…
Дети держатся.
Родители держатся за детей.
Коротко стриженный мальчик рисует деда Мороза, потом резко штрихует чёрным.
«Что это? Бомба? Взрыв?»
«Дядя, о чём вы? Это борода.» Мальчик смеётся из-под руки.
Ну и дураки эти взрослые… Ну и дураки…
Взрослые ищут платформу, хватают кофе, залпом выходят в сеть.
Дети держатся лучше них, держатся лучше нас, держатся лучше всех.
После четырёх дней и ночей дороги:
«Мама, у меня устали ноги.»
«Мама, я хочу спать.»
«Мама, болит вот здесь.»…
Только этого ничего нет. А что есть?
«Дядя, меня зовут Вова, а тебя как?»
«Можно бабушке водички? Дякую.»
«Мама, не надо мороженое, дорого на вокзале.»
«Переведите, будь ласка, что там сказали.»
Поезд гудит мирным своим гудком,
Взъерошенной чёлкой, сломанным ноготком,
Заплетённой косичкой, мишкой в руке,
Кошкой в переноске, собачкой на поводке.
Это у взрослых нет ничего – паспорт и чемодан,
Ещё зарядка, без которой вообще каюк.
А дети держат любой удар, они пластичнее, чем удар,
Они прозрачнее, чем удар, они как вода, журчат и поют,
Даже когда молчат, всё равно поют.
Дети лечат страх, дети снимают боль.
Детям проще – мама с собой, значит, всё с собой.
Группа из десяти человек. Половина – глухонемых.
Волонтёр-пакистанец не знает, кому поручить билет?
«Вот этой девочке.»
«Но ей же двенадцать лет!»
«Я говорил с ней, бро, она взрослее, чем мы…»
Боже, вот я стою в белом своем пальто,
В бесполезном своём пальто, в самом тылу добра.
Боже, будь ласка, дай ей немного детства хотя бы потом,
Верни ей то, что сейчас забрал.
Разводы
Однажды моя любимая дала пощёчину ребенку,
И мы развелись.
Потом она утопила собачку.
(Я в это время бухал.)
Потом она ограбила бабушку,
Зарезала девушку,
Сожгла деревушку.
Но никто не разводится второй раз,
Третий,
Четырнадцатый,
Двадцать второй.
Я перестал платить алименты, начал заниматься спортом и купил себе новый пиджак,
Потому что на старом были следы её губной помады.
Когда моя любимая окончательно превратилась в зомби,
Я вышел из запоя,
Взял ружьё –
Старое охотничье ружьё,
Которое подарила мне она
(Где-то между собачкой и девушкой).
Вот только не знаю, как правильно спустить курок –
Указательным пальцем руки,
Или всё же большим пальцем ноги.
* * *
Раз человечица, два человечица,
Ах, как мне хочется расчеловечиться.
Стать детским садиком, цадиком, циником,
Не называть геноцид геноцидиком.
Всё это где-то за дымом, за тыном –
Трупы в песочнице, пули в затылок.
Вот вам картинки, идите, смотрите,
Артиллеристов в плен не берите.
Кто на детей там не смотрит в прицел?
Двадцать процентов? Тридцать процентов?
Мёртвые люди по улицам корчатся,
Расчеловечиться хочется, хочется,
Хочется, хочется, хочется очень.
Очередь в рай – автоматная очередь –
Прёт окровавленными вратами.
Есть оправдание? Нет оправдания.
* * *
Дед, сидевший в грузовике на Дороге жизни,
Дед, партизанивший в Беларуси,
Дед, ушедший в ленинградское ополчение,
Уходили все, возвращались везучие, живучие – мой дед, твой дед.
Они воевали за то, чтобы правнуки не пошли на войну.
Когда ветеранам вернули проданные в девяностых медали,
Вручили по кружке с наклейкой,
По килограмму гречки,
По параду по телевизору –
Они не верили. Они слишком много помнили, чтобы верить.
Но зачем говорить об этом правнукам.
Что может сказать танкист – программисту, сапёр – вебдизайнеру.
Они молчали, потому что хотели спасти нас от войны.
И вместо них говорили другие. От их имени говорили другие.
Мы ещё помним, как они молчали,
Спасая от войны моё поколение.
Они сделали всё, что могли – и тогда, и после.
Это мы не уберегли следующее.
Мы тоже молчали.
За спокойную жизнь, за хорошую зарплату, за новые шмотки,
За право отправить их правнуков на войну.
Отправили.
* * *
Человек стреляет, другой человек падает.
Мой сын не мог этого сделать, плачет мама.
Мой внук не мог этого сделать, бормочет бабушка.
Мой брат не мог этого сделать, уверенно говорит сестра.
Русская народная сказка: старший сын – в боярскую дочь, средний сын – в купеческую дочь, младший сын – в безоружного человека.
Человек ехал на велосипеде, из хлебного в смерть,
Выбритую наголо, сдавшую телефон, подписавшую контракт смерть,
Нагло отпирающуюся смерть,
Смерть, в которую никто не верит.
Наш мальчик не мог этого сделать –
Это командир приказал,
Это родина послала,
Это верховный главнокомандующий лязгнул зубами.
Так и стоим на распутье:
Убийца Муромец,
Убийца Никитич,
Убийца Попович.
Убийца Красное Солнышко.
Тримайся
Тысяча солнц встаёт над твоим окопом.
Тисяча військових колон огибает твою могилу.
Тисяча тіл лежить під твоїм бетоном.
Скоро полночь над Азовсталью –
Тримайся, друже.
То не тучи враг твой видит в прицел заката,
То не хмари ворог твій бачить в закат прицела,
То десять ангельских байрактаров
Разносят в клочья танковую бригаду.
Это их работа, а ты тримайся.
Потому что скоро стемнеет.
А щойно стемніє,
До тебе прийдуть чотири бурята.
Тримайся, друже.
Перший бурят – це чеченець, с копьём и луком.
У него борода — как совесть, слегка прикрывает горло.
А другий бурят – це шахтар із лопатою.
Его неделю гоняли на полигоне.
Він не тримався, а ти тримайся.
Третій бурят – ґвалтівник.
Он добрый хороший парень и лишь на войне насильник, как всякий хороший парень.
Просто ролики на порнхабе с каждым днём становились жёстче.
С каждым выстрелом они становились жёстче.
Четвертий бурят — це Иосиф Бродский.
У нього в руках немає зброї.
Вин риж, але кінь його блідий, язик роздвоєний.
Він дуже талановитий, тому стріляй у нього першим.
Тяжёлые сны клубятся над Азовсталью.
Бурятские кони скачут по Азовстали
В сторону смерти.
И небо над ними открыто, как бомболюк.
Рисунок: Майк Дэвис (США)