814 Views
Не оглянись
Не оглянись назад по пути позора.
Каждый водитель маршрутки мнит себя Зорро.
Прыгает зайцем в зеркале заднего вида
Новая буква русского алфавита.
В Харькове друг твой окна заклеил накрест,
Дом через улицу – черный щербатый абрис.
А здесь – не горит наклеенная бумага:
Белыми полосками зига-зага.
В каждой больнице и школе висит икона —
Серая моль, превратившаяся в дракона.
Нет невиновных – все мы его крестражи.
Жизни хотели? Сняли её с продажи.
Как ты упал на землю, так врос и вырос,
Щедро вдыхал ноздрями виватный вирус.
Не одобрял, но исправно платил налоги,
Что-то писал об этом в ненужном блоге.
День иссечён остриями своих же лезвий,
Вечер – как занавес, вкус у него железный,
Вкус у весны солонее листка осоки.
Месяц вкатился – ботоксный, невысокий.
К чёрту слетело небесное колесо ли…
Сладко хрустят под ногами крупинки соли.
Завтра здесь Бог продмага навалит горы
Поверх голов святых горожан Гоморры.
Цунами (июнь 2021)
Дорогая, читаю новости – там тоска.
Мол, вакцина на новые штаммы почти не действует,
Мол, опять у границы стягивают войска,
И вопрос лишь, какое скорее наступит бедствие.
То одно, то другое, а чаще всё в унисон.
И неясно – бояться, ругаться, зайтись от смеха ли?
Дорогая, мне снова снится тот странный сон,
Будто мы на курорте. Буквально вчера приехали.
Вдруг хрипят мегафоны: «Море волнуется раз!»
Этот голос вреднее войны и настырней вируса.
Нам пора бы уйти в бега, поменять окрас,
Затеряться среди купающихся у пирса.
Море томно зевает. Волнение? Болтовня!
Солнце влезло на крышу и вновь у него на мушке мы.
Обнажается дно, и местная ребятня
Сорвалась за добычей – звёздами и ракушками.
Загорелый парнишка для нас раскрывает зонт,
Слышен гул вдалеке, но его заглушает улица…
А цунами лениво облизывает горизонт.
Но никто никуда не бежит. И никто не волнуется.
КОЖЗГСФ
Почему на полях прорастает свинцовый злак
Потому что каждый охотник желает зла
Потому что опасней прочих защитный цвет
Потому что никто не хочет узнать ответ
Эти заячьи речи присущи любым лесам
Посади лучше печень иначе присядешь сам
Стала грязно-коричневой радужная душа
Рвётся жизнь по пунктиру обычного калаша
Почерневшие пни там где были вчера дома
Обними и распни расскажи о любви Фома
Вытри сажу с ладоней не верь никогда глазам
Но ныряет в огонь и живёт золотой фазан
Голова
– Погоди ты резать, отмерь сперва.
Ветер дует в горлышко оголтело.
Покатилась упрямая голова –
Ищет новое тело.
Первым ждёт тебя заяц. В конце – лиса.
Не сносить головы, не видать улова.
Шарят, воют на разные голоса –
Жадно и безголово.
– Видишь: рельсы натянуты, словно жгут,
И иглою в землю вонзилась башня.
Я качусь туда, где меня не ждут.
Лучше так, чем навечно остаться тут.
Потому – не страшно.
Каи-юга
Королева давно утекла, да и чёрт бы с ней,
Здесь у нас колея не для старых твоих саней,
Да и зря ты надеешься, будто тебя не ищут.
Герда ходит босыми ножками по росе,
Герда хочет обнять и уже обнимает всех.
Только ты-то один и остался, душевно нищий.
Если видишь не то, если чудится негатив,
Если хочется не со всеми, а супротив,
Если в самый погожий день ты и злой, и хмурый –
Герда вправе помочь, ибо Герда всегда права.
Чтоб осколок из глаза вытащить, есть слова.
А когда не доходят слова – есть крюки и буры.
Слышишь: из репродукторов Шуберт звучит и Бах.
Видишь: ветер качает разбойников на столбах –
Вон краснеют на чёрном знакомые рукавички.
Если в сердце твоём невзначай зародился лёд,
То помогут любовь и тепло, молоко и мёд.
А кому слишком мало тепла – есть бензин и спички.
Мы ж тебе не чужие, поэтому зря ты, Кай.
Сколько дырку в груди осколком ни затыкай,
Ты как есть – инвалид, хоть и ходишь нормальным вором.
Сказка – ложь без намёков, а правда всегда ясна:
Следом Герда идёт, а за нею идёт весна.
Беспощадно цветущая, яростная весна.
А над миром парит белокрылый придворный ворон.
ВДНХ
Может, фото? Попросим вон того недоумка.
Хорошо, нет толпы – не зря пришли спозаранку.
Чуть подальше, чтоб влезла надпись «ВДНХ».
Укуси каравай, опрокинь ледяную рюмку.
То есть наоборот. А теперь проходи сквозь рамку.
И не пялься в глаза охраннику (от греха).
Вот машина – работает от батарейки «Крона».
Улыбается робот-водитель тебе с экрана.
Ни руля, ни педалей – справится и калека.
А на днище есть надпись: «Владимиру от Илона».
Помещается сам пассажир и его охрана,
Ну, и в башне на крыше место для человека.
Вот протез из титана – похлеще клешни у краба.
Посмотри, как рисует (Дали бы усох от злобы),
Виртуозно сдаёт в буру и считает сдачу.
Можно жар загребать, оказавшись у чёрта в лапах,
Можно хлопать одной ладонью – не нужен опыт,
И цыганка по ней гадает всегда удачу.
Вот и самое важное здесь (остальное – пена).
Чтобы вышибить этот клин, не найдётся клина,
Как из сердца вовек не изъять журавлиный клин.
До чего же она лаконична и совершенна.
Подойди – полюбуйся, потрогай – не бойся:
М-И-Н-А.
Лепесток на Господней руке – ПФМ-1. *
Все мы малые дети и искренне верим в Бога.
Этот царственный голос «верь, и я не покину»
Пронесли через всё: инквизицию, мор, фашизм.
Потому-то мы сеем не ядерный гриб, а мину.
А пора пожинать – забираем всего лишь ногу.
Сохраняя самое ценное в мире – жизнь.
- ПФМ-1 – противопехотная фугасная мина, называемая также «Лепесток» из-за своей формы. Заряда недостаточно для того, чтобы убить человека, поражающий эффект направлен на травмирование нижних конечностей.
Бабочка
Я, вчерашний узник, подвешенный вниз головой,
Но оковы, как пуповину серую, перегрыз.
Я скачу по полям, первый раз до конца живой,
Нарушая правила чьей-то больной игры.
Так легко. В лепестки сонных губ впиваться и солнце пить,
И глядеть на бескрайние клеверные стада,
Становясь не цветным пятном, а звеном цепи,
Электрической змейкой струящейся в никуда.
Сквозь меня льются песни будущих Атлантид.
Я – преступное горло, избежавшее топора.
Чёрный ангел летит за мной, пытается ухватить.
Но ещё не пора. Пока ещё не пора.
Ножи
Опускается мгла, робкий свет потолком зажат.
В колыбельной стола нянчит нож семерых ножат.
Учит их:
– Луна отлита из столового серебра.
Нет ничего коварнее свиного ребра.
Каждая выщерблина да будет для вас уроком.
Живите не вдоль, а поперёк волокон.
Не ходите по краю, глупые игры бросьте —
Стоит упасть со стола, как приходят гости:
У Домового глаза черны, рога тверды,
Знает в любую комнату потайные ходы.
Копытами по кафелю цок-цок, цок-цок.
А у Кикиморы коготь железный, клюв алмазный,
Тащит в липкую тьму, в лес непролазный.
Чёрными перьями в форточку выр-выр, выр-выр.
Дети дрожат, длиннолицы и остроносы.
Не спят, задают Богу вопросы:
– Господи, наш Хозяин, ты точил и правил нас.
Господи, наш Хозяин, почему ты оставил нас?
Гладил по узким лбам, словно щенят.
Подарил нам веру – зачем же решил отнять?
Мы причащались кровью пальцев Твоих.
Ночами безлунными шептали имя Твоё.
Вгрызались зубами в кость во имя Тебя.
Наши голоса звенели гимнами о Тебе.
Мир в пыли и грязи, и некому взять метлу,
Остался заплесневелый хлеб, да подгнивший лук.
Страх пророс – прозрачный, колючий – костью щучьей.
Зажми нас в своём кулаке и направь, не мучай.
Подари благодать, избавь от дурного.
Омой сукровицей, сниспошли сырого, парного
Мяса. Телят. Ягнят. Поросят. Цыплят.
*
А хозяин – в чужой стороне, в бесславной войне, в горящей броне.
То, что было внутри него, стало теперь вовне.
Домовой языком шершавым нащупал душу.
Выр-выр
Кикимора клювом тащит её наружу.
Цок-цок
Звёзды плывут по кругу, хотя и нельзя им.
Он шепчет беззвучно: «Господи, мой Хозяин…
Мой Хозяин, ты точил и правил меня…»
Рисунок: Никола Верлато (США)