1046 Views
Стихи, опубликованные на “Точке зрения” в марте 2022 года передают чувство шока, охватившее так или иначе всех людей доброй воли – как находящихся в зоне боевых действий, так и далёких от неё. В это время многие публично обозначили свою позицию по отношению к вооружённому конфликту, однако в начале месяца в России вступил в силу “закон о дискредитации”, существенно сокративший возможности прямого высказывания. Однако, “Дух дышит, где хочет” – и в поэзии, в том числе.
В марте 2022 года к “Точке зрения” присоединились Дмитрий Веденяпин, Юлия Тузова, Ася Аксёнова, Евгения Ланцберг, Игорь Белый, Юрий Татаренко. Их публикации можно рассматривать как единичное заявление о своей позиции. Инна Кулишова, Ольга Андреева, Ванечка, Алёна Юрченко, Вадим Жук, Мио Гранд, Ксения Август, Александр Дельфинов, напротив, стали постоянными авторами.
Особых слов заслуживает публикация Александра Павловича Тимофеевского, известного автора песен из советских мультфильмов. К марту 2022 года он уже скончался, и стихи нам передала для публикации его вдова.
Процитируем лучшие стихи месяца.
Игорь Белый. Господь Бог покидает эту страну
(“Господь Бог покидает эту страну“)
«В связи со сложившейся международной обстановкой,
А также принимая во внимание некоторые аспекты,
Сообщаем вам о непростом решении:
Господь Бог покидает эту страну».
И как бы ничего не изменилось.
Никто не пакует чашки и кофеварку,
Никакие ангелы не садятся в «лексусы»,
Ничей частный джет не взлетает с края аэродрома.
«Нет повода для паники! – уверяет телевизор. –
У нас есть отечественные аналоги.
Это часть заговора против нас,
Всё оставленное имущество будет национализировано».
«Давно пора было так сделать! –
Брызжет слюной ветеран не пойми чего. –
Ведь если бы мы этого не сделали,
Это бы сделали солдаты НАТО!»
«А зачем вам Бог? — искренне удивляется чиновник
С лицом капризного ребёнка. –
Вот я встал утром, хорошо покушал – и нормально.
Бога нет, но вы держитесь!»
И как бы ничего не меняется –
Всё так же стоят строения с крестами сверху,
В них по расписанию заходят люди.
Соседка долго мрачно вздыхала, потом сообщила:
«Вот раньше как-то всё легче было.
Пойдёшь, помолишься – дак и отпустит».
«А сейчас-то что?» – спрашиваю.
«Дак не знаю. Убивать хочется».
И всё вокруг тоже по мелочи –
Уродливые дома и деревья,
Люди стараются не смотреть друг на друга,
Стихи пишутся без рифмы и ритма.
Знакомый прислал ссылку на петицию,
Говорит, надо подписать, чтобы вернули.
Но уже какой день войны –
Мне кажется, Он и так долго ждал.
И как бы ничего не изменится –
Всё, что можно, уже случилось.
Надо куда-то бежать, кричать, искать,
Но не двигаясь с места, не издавая ни звука
Кого-то найти
В себе.
«В связи со сложившейся международной обстановкой,
А также принимая во внимание некоторые аспекты,
Сообщаем вам о непростом решении:
Господь Бог покидает эту страну».
Мио Гранд. Девочку я, девочку нашла!
Девочку я, девочку нашла!
Носик у неё — подвижный шланг,
Ротик у неё — резины пласт,
В окулярах глаз — земля и наст.
Захотелось девочку обнять,
А она так смотрит на меня…
И я вижу, вместо глаз — круги,
И я слышу булькает: «Беги»!
И растёт, растёт её живот,
Пухнет, но растёт, растёт, растёт!
«Накорми!» — приказ, и я бегу,
Рву траву на спорном берегу.
«Есть хочу!» — и пухнет всё сильней.
Я несу людей, дома, коней,
Нотные тетради, свой висок —
Девочке с заржавленной косой.
Плачет, пожирая, сняв чеку
С человека. Я не убегу.
Нависает тёмной тучей ос
Девочка огромная без слёз.
Алексей Караковский. Поколение в штатском
Мы ждём окончания этой войны,
Моля всех богов о скорейшей победе,
Но знаю, что после кровавой зимы
Наступит не менее страшное лето.
Приходят составы с далёких фронтов,
И вроде бы хочется петь и смеяться,
Но, сняв униформу, подходят с боков
Не просто сотрудники, нет –
Поколение в штатском.
Героев войны на героев труда
За пару вождей разменяла эпоха,
И то, что казалось уже навсегда,
Как видно теперь, охраняется плохо.
В отечестве правильных мыслей и слов
Нельзя ни читать, ни писать, ни влюбляться,
Когда ты и сам постепенно готов
С восторгом стать пешкой в игре
Поколения в штатском.
Теперь за идейность не дашь и рубля,
И красные звёзды пылятся на складе,
Но тот, кто так прочно застыл у руля,
Не просто стоит – он как будто в засаде,
Партийные храмы настроены впрок,
И нити сжимают святейшие пальцы –
Исполни свой патриотический долг:
На исповедь поторопись
К поколению в штатском.
Мне все говорят, что повсюду враги,
Что зла нам желают те страны и эти,
Но только лишь русских ментов сапоги
Пинают знакомых, друзей и соседей.
Лишь русский судья унижает старух,
Лишь русский чиновник не может накрасться…
Я в этой стране и рождён, и умру –
Увидеть бы только в аду
Поколение в штатском.
(“Горит моя земля“)
По земле расползается горе.
Города рассыпаются в прах.
Серый пепел из Белого моря
Обращает предчувствия в страх.
Неслучайно безумствуют бесы,
Видя толпы услужливых лиц.
Подчиняться — легко и бесчестно.
Совесть спит и душа не болит.
Кто в ответе за дело и слово?
В бедах наших — чужая вина? —
По просторам голов нездоровых
Липким снегом метелит зима.
Отдаляет бессмертных от рая
Близость Богом покинутых мест.
Понемногу и нас пронимает
Паралич безразличных сердец.
Вадим Жук. Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича
(“Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича“)
Безумие вползает пёстрой лентой – бесшумно,
Жалит в горло, обвивается вокруг ног.
Говорить безумному, что он безумен – безумно.
Молчать невозможно. Что делать, что делать, сынок?
От нас устало населенье мира,
Из общего нас вытолкнули лифта.
Нас отключают. Начали со SWIFTa.
От Гёте, от Гомера, от Шекспира.
Память цепкая, как полоска скотча,
Возвращает к городу родному.
Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича,
По-новому, совершенно по-другому.
Раскручивается кинолента,
Рушатся дома, взрываются мосты.
Каждая нота каждого инструмента
Кричит: «Ты виноват! Ты!»
(“Мать убьют, а ты не прозреешь“)
Мать убьют, а ты не прозреешь,
Жену убьют, а ты не прозреешь,
Дитя убьют, а ты не прозреешь,
Тебя убьют, прозреть не успеешь.
И мог бы прозреть ты в это мгновенье,
Да мертвецам не дано прозренье.
Если завтра начнётся война
я хочу знать, что я сделала в этой жизни всё, что я хотела:
родила детей, написала книгу, обрела настоящих друзей, была счастливой каждый день.
Если завтра начнётся война
я хочу верить, что мы выживем:
все те, кто ежедневно погибает в бескровной борьбе за счастье своих близких,
за свободу своего слова,
за право быть честным перед самим собой.
Если завтра начнётся война
я хочу не показать моим детям, что мне страшно,
чтобы ни на одну минуту не усомнились они в том, что я сумею их уберечь
от всего мирского зла,
что я успокою их боль,
и буду рядом, чтобы в любой момент отдать свою жизнь за каждого из них.
Если завтра начнётся война
я хочу этого не знать,
и чтобы это незнание было моей самой большой слабостью,
ибо любая слабость есть попытка принятия себя.
Если завтра начнётся война
я хочу быть первой, кто почувствует её окончание,
хочу увидеть, как она слабеет в долгих объятиях моего слова,
медленно угасает,
заползает в свою нору, испугавшись собственной тени.
Если завтра начнётся война
я буду помнить мое сегодня, как самое счастливое и беззаботное время,
усталость, как оправдание моей собственной лени,
заботы, как самый желанный отдых,
себя, как маленького обиженного ребёнка
не желающего принимать слабости других, и не понимающего, что каждое мгновение жизни есть бесценный дар.
(“Как уберечь мальчишек от войны“)
Я из тех, недобитых, по малости лет позабытых
неучтённых статистикой, радужной и показушной,
недостреленных, меченых огненным соком обиды
несогласных, нетрадиционных, неместных, ненужных
Пригаси огонёк, рядом с горем улыбка некстати,
не живи – здесь война, а не утро в июньских ромашках,
ты родился не вовремя, знай своё место, приятель,
за версту обходи свои радости, аки монашка,
не до них. В этом сером аду все равны и безлики,
солнца не было на небе двести неправедных суток,
я цепляюсь за мир рыжей проволокой повилики –
просто неба живём, может, всё-таки включим рассудок?
Это я виновата – но как доказать свою правду?
Не смогла – я ж кричала, но кто же за громом услышит,
за стрельбой, за враньём, с БТРами через ухабы…
Разве что – первый снег. Или звон колокольчиков свыше.
В страшном месяце августе кладбищу нет передышки.
Нас спасёт красота? Эта радуга, блин, коромыслом?
Телевизор включу, просто хочется голос услышать
чей-нибудь, чтоб живой, не вникая в чудовищность смысла…
(“Ты когда-то спал со своим врагом?”)
Муторно затишье перед боем.
Замолкают птицы в вышине…
Если мир пойдёт на нас войною,
На моей останься стороне.
Стань моими детскими мечтами –
Я в них верить больше не могу,
Яркими весенними цветами,
Что собрали дети на лугу,
Стань моим решением задачи,
Тёплой кружкой чая в январе,
Стань моей соломинкой удачи,
Стань мне светлой песней на заре.
Если ни к чему сводить нам счёты,
Если честь и искренность в цене,
Стань моим единственным оплотом
Мира в нескончаемой войне.
Александр Дельфинов. Дядя Степа
(«Нет войне!» — говорили мы, но война не кончалась)
Дядя Степа был репрессирован в тридцать восьмом
По доносу родителей мальчика, спасенного им от пожара.
На допросах выбили зубы. Он плакал, признался во всем.
Воду пил из стакана – вода становилась как ржавая.
Ему дали срок. По этапу – на Дальний Восток.
Исхудал, чуть не крякнул, да сдюжил – спасибо здоровью.
Тут – война. Непонятных мучений внезапный итог –
Искупить перед Родиной долг дяде Степе предложено кровью.
Служба – дело привычное! Не бери ты, начальник, на понт!
Путь с востока на запад обратный не так уж и долог.
Стал бойцом заключенный и был переброшен на фронт,
Челюсть ныла ночами, но разве Господь – стоматолог?
Разве счастье – антоним несчастья? В истории – сбой.
Дядя Степа форсировал Одер, попортил попавшихся немок,
В Подмосковье вернулся, чудил. За запоем – запой.
Не женился. До смерти жалел, что не может грызть семок.
(“Про белого бычка“)
завтра бредет потягиваясь за новыми петухами
нетерпящими спугнуть зазевавшееся вчера
прикидывает на пальцах как быстро и с потрохами
ум развенчать и душу до вывернусти нутра
раскладывает по полочкам но я отчего-то трушу
из пыли столетней пестуя прабабкин менталитет
исписанный под диктовку про бога царя и душу
а мелко и неразборчиво того и другого нет
по сороку раз повторено каждой клеткой подкорки
чтобы дошли до правнуков щастия письмена
так как их достиженьями будущими и рекордами
зАдолго до гордились прабабка и вся страна
за-ради всего святого космос сверкал гептилом
краплены двухсотым грузом ширились рубежи
родина нас зачала вырастила вскормила
за наше счастливое прошлое будете ей должны
сегодня сидит нахохлившись с возом да на распутье
гадает на постмодерне с колядками и постом
не может определиться какое же время суток
светлее и мудренее и пламеннее мотор
не в силах найти отличий блефуску от лилипутии
плутая в нонконформизме ведется на каждый вброс
кается причащается борщом и кошерной путинкой
прабабка в подкорке молится рубинам кремлевских звезд
(“Когда человека втягивали в войну“)
Когда человека втягивали в войну,
Бросали снаряды в весеннюю тишину,
А он не желал ни сдаваться, ни воевать –
Всем было на это попросту наплевать.
Когда человека втягивали в войну,
Стреляли в упор по распахнутому окну,
Бросали гранаты, громили кровать и стол,
Он взял документы, флейту – и сам ушел.
Когда человека втягивали в войну,
Он видел снарядов кровавую рыжину,
Он чувствовал запах земли и горящих тел
Вчерашних друзей, которых спасти хотел.
Когда человека втягивали в войну,
Вели на расстрел, заставляя признать вину,
Он шел между ними и вглядывался во тьму –
Никто в этой тьме не сочувствовал никому.
Когда человека втягивали в войну,
Кричали, глумясь: «Ну когда ты заплачешь, ну?!»,
«Ты просто слабак!», «Ты давай через «не могу!» –
Он флейту воткнул себе в горло.
Назло врагу.
«Блаженный! – смеялись, – от этих и жди беды!»
На сломанной флейте остались еще следы.
И чтобы продолжить, призраков не боясь,
Его палачи эту флейту втоптали в грязь…
А был человек не трусом, не слабаком –
Он просто играл и не видел врага ни в ком.
А те, кто потом зашагал по его спине,
Продолжили бой.
Друг с другом.
На той войне.
я вот взрослый, нормальный вроде бы
под тридцатничек, все дела
но большое спасибо родине
что винтовку мне не дала
в норме логика и эмпатия
нету в планах сойти с ума
но спасибо «любимой» партии
за невыданный автомат
не замечен был в малодушии
но тревога сидит в груди:
вдруг да кто-то мне даст оружие
вдруг да кто-то не уследит
вдруг предложит запас осколочных
государственный аппарат
вдруг я стану такой же сволочью
вдруг я сделаюсь тоже гад
если выдадут разрешение
если щёлкнет клыком затвор
вдруг да выстрелю по мишени я
не учебной. живой. в упор
разберусь с стариками, вдовами
выжгу улицы и дома
заклинаю вас, люди добрые
не давайте мне автомат
хлопну пива холодным вечером
семок высыплю голубям
я защитник свой от отечества
и отечества от себя
(“Стихи военного корреспондента. 2014-2018“)
Дочкин блокнотик открыв, делаешь пару набросков.
Сделав, откладываешь. Там теперь тоже Кавказ
Северный: вместо посёлка – смесь из камней и досок;
в городе возле мечети – полицейский УАЗ.
«Ну и художник. Балда. Выискал, где развернуться».
За собой подчищая, будто и не рисовал,
снова берёшь, извлекаешь, чтобы не лохануться,
чтобы ребёнок вопросов лишних не задавал.
«Рано ещё. Подрастёт, обсудим. Если захочет».
Вырванную страничку прячешь в одном из томов
Потто. Идёшь на балкон. Фасады торговых точек
светятся, проистекает осень из-за холмов.
(«Слава, слава светлейшему императору!»)
А ты за музыку, всегда держись за музыку!
Смотри, озябшему котенку чешут пузико,
Послушай, как волнуется сверчок,
Лежит гниющий яблочный бочок
В снегу под яблоней – но ты держись за музыку,
Тяни из воздуха упругую мелодию,
Покуда музыку твою не покоробило,
Покуда жизнь твою не покорежило,
Пока не кончилось, пока совсем не кончилось –
Держись за музыку, кричи: «А хочешь пончиков?
А может, чаю с апельсиновым варением?»
Пока не кончилось, пока стихотворение
Не перешло туда, где только музыка,
Пока не стали мы кому-то там обузою,
Пока мы здесь, и остывает в кружке чай
Под острою звездою, невзначай.
Летит над бездною звезда Полынь,
А мы про пончики с вареньем говорим.
(“Не сеять ветер“)
Все молятся, и «наши», и «чужие»,
Летят молитвы к Богу в тишину –
Пожалуйста, Господь, не откажи нам,
Закончи эту чертову войну!
А в облаках сменяются закаты,
Течет под снегом талая вода,
И ей неважно, где и чьи солдаты,
И бомбы направляются куда.
Пожалуйста, мы шепчем неумело,
И сводит губы в дикой немоте.
Как страшно оказаться под прицелом!
Как страшно жить на ядерной черте!
Архангел в красном вылил в воду чашу,
Отметив наступление весны.
Все молятся, и наши, и не наши,
Но перед Небом все сейчас равны.
Поют беззвучно огненные трубы,
В верхушках сосен ветер шелестит.
Быть может, нам простится наша глупость,
Но ненависть никто нам не простит.
Нальются соком вербные соцветья,
Март вышьет небо солнечной струной…
Воскреснет ли Спаситель, кто ответит?
Распят он между миром и войной.
(“Когда наши танки войдут в Нью-Йорк“)
Когда наши танки войдут в Нью-Йорк
во имя любви и добра,
и женщины нам, не пряча восторг,
скандировать будут: «Ура!»,
я, оберштурмфюрер диванных войск,
прошедший огонь и мрак,
невольной слезинки горячий воск
смахну и сожму кулак.
И встану, прекрасный, на Саут-Стрит
во весь свой огромный рост –
оттуда откроется дивный вид
на взорванный Бруклинский мост.
И стану в тот миг не воин, а скальд,
балладу спою я братве
о том, как траки ломают асфальт,
в Саранск превращая Бродвей.
О том, что не зря в крови и золе
мы шли, не считая могил,
что скоро настанут на всей Земле
Челябинск, Саранск и Тагил.
«Прощанье славянки» – весёлый мотив –
поставлю себе на рингтон.
За нами Москва. Впереди Тель-Авив,
Лондон и Вашингтон.
На упругих ветках колымы,
стершихся христовых сухожилий,
посидим когда-нибудь и мы,
если только в этом доме жили.
Если был он так далек от нас,
что, снегами всасываясь в небо,
горы, зачеркнувшие парнас,
выбирали птиц. А птица – скрепа,
галочка, сцепление, ничто.
Только звук: бесстыдный, честный, голый.
Тем и брало ямба торжество,
что случайно вымахало школой.
Где ему в татарскую петлю,
полную замыленных елабуг,
влезть, когда барачное «люблю»
говорят, заваливаясь набок.
Дом, где стены есть и стоны часть
песни, что бурлачит по гитарам.
Где всему, что ввысь – сначала пасть,
но отдать неотданное даром.
Если только был от нас далек,
потому что невозможно ближе,
и не заселялся даже Бог,
по углам смеясь в оправе рыжей.
Тенью тел воссозданный, потел
здесь посмертный профиль мандельштама.
Как нас много, что не счесть потерь,
сбережений, грянувших нежданно.
Повисим, повеселимся мы,
пока ливнем с нив чужих не смыло,
на железных прутьях колымы,
принявшей в объятия полмира.
Сладко ли, голубчик? Вот и мне.
А язык подсказывает: сладко.
И в дрянной не ранней полутьме
доведет сознанье до упадка.
Если этот дом всего лишь дом,
и вокруг все так же незнакомо.
Если мы хоть где-нибудь живем,
выходя из раненого дома.
Танда Луговская. Троллейбус
Когда последний троллейбус уходит в утреннюю печаль,
Небо нависает – серое ли, голубое – и ставит свою печать,
Мол, измерены, взвешены, поджечь, соединить контакты на три-два-пли,
И одежда, что сорвана взрывом, уже коснулась земли,
И воздушный шарик, конечно, лопнул, а кто-то скажет, что улетел,
И они лежат, глядя в то, что осталось от неба, – тем, что осталось от тел,
А другие смотрят на их фотографии, и, не отводя глаза,
Утверждают: снимать такое никак, ну никак нельзя,
А они лежат, утверждая присутствие смерти там, где быть её не должно, –
Ибо каждому мнился путь на работу, на лекции и в кино,
Им немыслимо всё равно, убитый не стыдится своей наготы –
Смерть стирает неважное, потом стирает остальные черты,
И последний троллейбус, разорванный поперёк,
Так баюкал людей в ладонях, да всё же не уберёг.
Броня хрупка, и танки наши ржавы,
И слышен скрип потёртого седла
Под жопой дохуядерной державы
С необщим выражением ебла,
И катятся «катюши» дружным строем,
Но важные чинуши говорят:
«Дед с ходунками, признанный героем,
Не должен портить нам видеоряд».
Паденье освящённых сателлитов
Нам освещает крестные ходы
Идущих цугом гопников-гоплитов
И складки нависающей пизды.
За миллиард наносекунд до взрыва
Аплодисментов крикнуть: «Там пизда!» –
И тем освободиться от нарыва
Бессилия и гнева, и стыда.
Броня хрупка, и танки наши ржавы.
Боюсь, уже и на моём веку
Из в кулаке сжимаемой державы,
Как из гранаты, выдернут чеку.
Топ-10 по количеству прочтений
- Юрий Татаренко. Забрызгано небо кровью
- Игорь Белый. Господь Бог покидает эту страну
- Мио Гранд. Мой папа выпил за войну
- Алексей Караковский. Поколение в штатском
- Виктория Щирова. Горит моя земля
- Вадим Жук. Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича
- Александр Тимофеевский. Мать убьют, а ты не прозреешь
- Ксения Август. Что ты творишь, держава?
- Ольга Андреева. Как уберечь мальчишек от войны
- Алёна Юрченко. “Ты когда-то спал со своим врагом?”
Рисунок: Джулия Бенбэссат (США)
