482 Views
* * *
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу
В убийствах и нападениях. Не вороны
Вьются над полем боя, а нежно жужжащие дроны,
По телеку Дед Мороз обещает навалять Санта-Клаусу,
Тихо в лесу, только главнокомандующая моль
Порхает над картой, мечтая услышать овации
Раболепных подданных Насильственной Федерации,
А секрет этой моли прост – она любит чужую боль.
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу
В обстрелах и пытках, поглаживая ядерную дубину,
И хищно таращится на непокорённую Украину,
Подобное древнему богу – двуликому Анусу.
Что тут дискредитировать? Раз, два! Раз, два!
Если пушки палят, значит, пушкам подбросят мяса,
Славьтесь, снайперский крест да камуфляжная ряса,
Славься, нефтегазососущая паучиха-Москва,
Где на троне – очередное воплощение Богдыхана,
Брюки, пиджак и галстук, ни скипетра, ни короны,
Зато с министерством так называемой обороны,
Иными словами – моль атакует (при участии таракана).
Пьяненький сторож подходит к запертому пакгаузу,
Проверяет замок, сплёвывает и идёт вдоль границ империи,
От Ивана Грозного до штурма Грозного, от Малюты до Берии,
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу.
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу
В нарушении шестой заповеди – как будто наркобароны
Вместо кокаина стали продавать макароны.
Стукач-патриот строчит очередную кляузу,
Мол, Смирнов – наркоман и предатель, привычку имеет давнюю:
Клевещет на родину, пропагандирует грех,
Пора бы уже разделать этого субчика под орех!
К тому же, он дискредитирует российскую армию.
«А что тут дискредитировать?» – думает сам Смирнов.
Бронеколонны ползут, как ржаво-кровавые слизни,
Медленно давят дома, перемалывая людские жизни,
Русский мир на костях – этот принцип отнюдь не нов.
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу,
Хочешь, ткнись головой в песок, подобно трусливому страусу,
Хочешь, отдай свой космос под оккупацию хаосу,
Минобороны РФ объявляет оперативную паузу.
Министр войны умывает руки и ложится отдохнуть на кровать,
Чтобы слегка расслабиться
И снова
Начать убивать.
* * *
Смирнов возвращается в Николаев,
В то лето,
С трудом влезая в своё детское тело,
Как бабочка обратно в гусеницу,
Садится на кухне у окна в том доме,
Где на столе алеет кровавым сердцем
Рассечённый пополам помидор.
Смирнов возвращается в Николаев:
Остановка троллейбуса, газетный киоск,
Припаркованная возле «копейка»,
Тополь там рос под окном или не тополь?
Мама куда-то ушла с тётей Леной,
Тётя Лена — её ученица,
Можно брать из холодильника квас.
(Или это был не квас?
Что-то холодное было там,
Что-то настолько ледяное,
Что и поныне ломит зубы.)
Он сидит на тихой кухне
И глядит в окно, дыша,
Тень сейчас на землю рухнет
Со второго этажа,
Поспешит и словно прыгнет,
И взлетит над мостовой,
И расправив крылья, крикнет,
Дёрнув птичьей головой,
Лишь куриный бог пылает
В небе дыркой страшных снов,
И оттуда в Николаев
Возвращается Смирнов.
Смирнов возвращается в Николаев,
Чтобы увидеть, как в конце дня
Открывается задняя дверь киоска,
И выходит очень, очень, очень маленький человечек,
Мужчина ростом с пятилетнего ребёнка
В большой-большой, просто огромной кепке,
Пятится, спускаясь со ступеньки, нащупывая ногой асфальт,
А перед этим запирает дверь —
Замочная скважина специально сделана пониже, —
А потом подходит к своей «копейке»,
Открывает дверь, карабкается на водительское кресло, —
Оно специально сделано под него повыше, —
И заводит машину, и уезжает,
А кепка впечатывается в память, как башмак в цемент.
(А может, не тополь, а бук?
Мог расти в Николаеве бук?
Не ЗРК «Бук», а просто бук?
Хотя вряд ли, бук там расти не мог.)
Сердце бьётся на белой тарелке,
Кровь в кувшине стоит на столе,
Из окна вылетают осколки,
Кто-то лёг и лежит на земле,
Пламя лезет по стенам, дрожа и
Пожирает легко этажи,
В чёрной саже усталый пожарный
Успевает спасти чью-то жизнь,
Артиллерия глухо рокочет,
В небе дрон словно ворон парит,
Только смерть попрощаться не хочет,
По-московски она говорит.
(Или это всё же был тополь?
Не РТ-2ПМ «Тополь», а просто тополь?)
Смирнов возвращается в Николаев,
Но там пусто:
Обрушился дом, пыль клубится,
Троллейбусная остановка разбита,
Догорает газетный киоск,
Уткнулась лицом в асфальт тётя Лена,
Только «копейки» нигде не видно,
Всё-таки остаётся надежда,
Остаётся совсем чуть-чуть, капелька надежды,
Что маленький человечек в большой кепке
Всё же успел
Спастись.
Смирнов возвращается в Николаев.
Смирнов возвращается в Николаев.
Смирнов возвращается в Николаев.
Смирнов возвращается в Николаев.
Возможно, это был каштан.
* * *
Деревню, куда мы заехали той весной,
Два года обстреливали четники с гор,
И дом нежилой задышал мне навстречу тьмой,
Пули в стене завели со мной разговор.
«Я летела, чтобы убить человека, но била в камень», –
Первая пуля плевалась словами.
«Я летела, чтобы пробить чьё-то сердце, но сплющилась тут», –
Шепнула вторая пуля, мол, неблагодарный труд.
А в доме пустом шуршали с войны страхи,
Ветер подул, в ушах закрутился тревожный гул,
И я почувствовал, что меня окружают призраки,
Растут из земли, ходят рядом, летают быстрее пуль.
Это было в апреле, в Боснии и Герцеговине,
В далёком тысяча девятьсот девяносто седьмом,
Та деревня лежала, как рыба в холодной горной стремнине,
В прекрасной, зелёной долине, там, где расстрелянный дом.
И я выковырял из стены эти мёртвые пули,
Каждая повторяла только свои слова…
Четверть века спустя в Берлине сижу на стуле,
Гудит как от выстрелов заснеженная моя голова.
«Я летела, чтобы убить человека».
«Я летела, чтобы пробить чьё-то сердце».
* * *
Мистер Мак-Кинли* в спортивных трусах и футболке
Выбегает на улицу из подъезда пятиэтажки,
Туда прилетела ракета, грохот, огонь, осколки,
Рушится крыша, но он, отбежав подальше,
Даже не обернувшись, стремительно набирает скорость,
Утренний джоггинг – почти как вечерний смокинг,
И перепрыгнув через лежащее тело – ловкость! –
Мистер Мак-Кинли плывёт в воздушном потоке.
Мистер Мак-Кинли в наушниках слушает любимую музыку,
Трудно сказать какую конкретно песню –
Классику, рок-электричество или акустику,
А бежать так легко, и чем дальше, тем интересней:
Вот двое в униформе тащат третьего, он гражданский,
Один достаёт пистолет и стреляет ему в затылок,
Их по дуге огибая, словно в изящном танце,
Мистер Мак-Кинли бежит, чуть запачкав в крови кроссовок,
Ведь солидный спортсмен заботится о здоровье,
Как учили его родина, партия, комсомол,
Рифмующийся с «богомолом», и комсомолье
Божество боевое нацеливает свой ствол,
Бежит вслед за ним, рядом с ним, обгоняет… С ним ли?
Нет, сам по себе, пожирая живых людей,
Бежит по дорожке наш джокер – мистер Мак-Кинли,
Бежит, притворяясь, что он просто джоггер, да похер, ей-ей,
Мистер Мак-Кинли – всего лишь никнейм, не надо
На джентльмена навешивать лишних человеческих жертв,
Скромный администратор русского системного ада
(С визой в ЕС) пробегает по тем, кто мёртв,
По тем, кого раздавили танки, по тем, кого расстреляли,
По тем, кому руки скручивали за спиной,
Но присмотритесь, пылает под ним земля ли?..
…Мистер Мак-Кинли спокойно бежит домой
К кому-то из вас! Возможно, в следующую секунду
Дверь сорвётся с петель, раздастся оглушительный грохот,
Стёкла из окон посыплются вниз, на клумбу
Перед пятиэтажкой, и явится страшный бог тот,
Что херачит огнём по маленькому зелёному кустику,
Прыгает через тела, плывёт в воздушном потоке,
И слушает, слушает, слушает в наушниках любимую музыку –
Мистер Мак-Кинли в спортивных трусах и футболке.
От автора. «Бегство мистера Мак-Кинли» – для меня это прежде всего худфильм 1970-х, впервые посмотренный в детстве, где речь идёт о страшной жизни в мире капитализма, откуда мечтает сбежать тихий и невыёбистый мистер Мак-Кинли. Его играет Донатас Банионис, так же известный по роли советского шпиона в фильме «Мёртвый сезон» (1968), охотящегося на злого изобретателя ядовитого газа, наверное, поэтому мне всё время чудилось, что и Мак-Кинли не тот, за кого себя выдаёт. Собственно, главным в фильме был не сюжет, а Владимир Высоцкий, певший песни, но и финал, конечно, пугал и нравился нам, советским детям – пролежав во сне (кстати, тоже под газом) энное количество лет, мистер Мак-Кинли вылезает из люка на поверхность земли, а там полный пиздец и постапокалипсис. Лишь позже я узнал, что в основе фильма – вполне пропагандистская книга Леонида Леонова. Думаю, истинный «мистер Мак-Кинли» – это атомизированный (пост)советский обыватель, политическое и социальное бездействие которого и создаёт ад нашей реальности.
* * *
До того, как всё это случилось с нами,
Лимонный сок выдавливали в салат,
Прижимались друг к другу живыми снами,
Только не прекращай целовать!
До того, как всё с нами произошло здесь,
Горячий чай заваривали в ночи,
Просились в гости, в объятья бросились
«Ты» и «Я» – нас было не различить,
Лишь хотелось всё время длить это время
От воскресенья до воскресенья,
В плодородную почву сажали семя,
Мы не нами были, мы были – всеми,
И весенняя зелень росла – на все сто!
И ответ был: «Да!» – хотя был вопрос ли?
Ни к чему вопросы, но так было до,
А после – случилось после.
До, ре – эти ноты как звёзды из темноты,
Ми, фа, соль – пронзительнейшие ноты,
Ля – вроде как «я», си – вроде как «ты»,
Клавиши – раз, два, три, – это годы.
До того, как всё это случилось с нами,
Снег переливался всеми цветами радуги,
Зелёное сияние разливалось над головами,
Мы не то что летели, но мы не падали.
До того, как всё с нами произошло тут,
Свет распространялся в воздухе словно музыка,
Не обращая внимания на погоду,
Мы просто жили, ощущая природную мистику:
Каждое дыхание да славит возможность дыхания,
Каждое прикосновение – благословение,
До того, как всё это случилось с нами,
Мы не нами были, мы были – всеми,
И преломляли хлеб, и запивали водой,
Не страшась землетрясений ли, гроз ли,
Мы не думали о войне, но так было до,
А после – случилось после.
До, ре – не важно, мажорный, минорный аккорд,
Ми, фа, соль – кто кричит в темноте? Ответьте!
Ля – вроде как «она», си – вроде как «он»,
Клавиши – раз, два, три, – это смерти.
До того, как всё это случилось, мы жили, но
Были вроде детей, хотя нам казалось – взрослые,
Простые, счастливые, бестолковые… Так было до,
А после – случилось после.
Взрывом стены смело, чернеет зола свободы,
В пепле – люди-звери, в пекле – люди-черти…
Раз, два, три, раз, два, три – это годы.
Раз, два, три, раз, два, три – это смерти.
* * *
Вышел в полумраке на дорогу,
Тяжело даётся каждый шаг,
Нечто клеится к ноге и тянет ногу,
Липкой слизью пачкая башмак.
Пригляделся — вроде вязкой грязью
Весь мой путь покрыт, да цвет багров,
Сон ли страшный стал ужасной явью,
Только нет сомнений — это кровь.
Вновь шагнул, как по болотной тине,
Не слыхать лягушек, мошек, птиц,
Тишина такая — сердце стынет,
Вся дорога — из молчащих лиц,
Что слегка шевелятся в крови там,
И осознаю внезапно сам:
Прохожу-то я по людям, по убитым,
Прямо по телам, по мертвецам.
Угодил ведь не к кикиморе в болото —
Это вся история страны,
И её такой не пришлый кто-то
Сотворил, увы — её сложили мы.
* * *
Кто там? Никто. Я думал, в дверь стучат,
А это ветер раскачал деревья,
И россыпью алмазных паучат
Ползут на листья звёзды. Верь, не верь я,
Но под ногой заёрзал вдруг не крот,
А панцырем покрытая медведка,
Раскрылось время — влажный красный рот,
Да кто там, участковый? гость? соседка?
Что нужно от меня? Встаю с дивана,
Мгновенно уходящего на дно,
И вижу, как в волнистое окно
Стучит углом квадратная лиана,
Шевелится ковёр из муравьёв,
Выныривает выпь из полумрака,
Я отпираю вечер, сняв засов,
И вою на луну, как та собака
Из древней книги, позабыл название…
Не то шаги, не то гроза всё ближе,
Скрепя стволом, качается всё здание,
Язык шершавой тьмы мне сердце лижет,
И вдруг, раскрыв озёрные глаза,
Я всё осознаю, Марина, Осип,
Огромная как облако лиса
Несёт меня, несёт меня…
Уносит.
Кто там?
Никто.
Кто там? Кто там?
Никто.
* * *
«А всё же НАТО его провоцировала, – сказал Элиас. –
Конечно, ничем нельзя оправдать такую ужасную войну,
Но всё же надо быть честными перед собой и признать:
Если бы не политика США, Путин не отдал бы свой приказ!»
«Элиас, – вздохнул я. – Ты, гляжу, последние годы
Так и метался между НАТО и Путиным, всю кухню знаешь».
«Просто я считаю, что надо постараться понять Путина,
Постараться понять Россию, – Элиас смотрел мне в глаза,
И я чувствовал, что он говорит искренне, хотя явно охуевает. –
Да, я – Путинферштеер, я – Руссландферштеер!»
«Какое странное слово – Путинферштеер, – подумал я. –
Группенпутинферштеер».
Элиасу скоро 80 лет, он хороший, добрый человек,
Он не может поверить, что президент России,
Которой Германия сделала в прошлом так много зла,
Мог по своей воле, по своему желанию напасть на соседнюю страну.
Элиасу больно от такой мысли.
Он физически не переносит этой мысли.
Он не хочет слушать, когда я пытаюсь
Что-то рассказать про Украину.
Элиас – Руссландферштеер, а не Украинаферштеер.
С Украиной ему и так всё понятно.
«Конечно, ничем нельзя оправдать агрессию Путина, –
Говорит Элиас. – Но как, как можно оправдать то,
Что в Украине был институт имени Геббельса?!»
Тут уж у меня – а я крепкий орешек! –
НАТО в мозгах так расширилось,
Что череп затрещал.
«Какой ещё институт имени Геббельса?!»
Элиас смотрел мне в глаза как печальный, мудрый старец,
Мол, вот ты мне рассказываешь, что Путин – кагэбэшник,
Что Москва – это центр империи зла,
Что человеческая жизнь в России пятака не стоит,
Что там нет справедливых судов, нет выборов,
А полицейские могут пиздить поэта всю ночь в отделе
И ничего им за это не будет, просто для пьяного кайфа
(Потому что это были пьяные, ну, ок, подвыпившие полицейские),
И вот ты рассказываешь мне всё это, Саша,
И НЕ ЗНАЕШЬ
Про институт имени Геббельса в Украине?
Да что ты вообще знаешь?!
«Просто я считаю, что надо постараться понять Путина, –
Сказал Элиас. – Россия так пострадала от Германии,
Конечно, он не может не реагировать на нацизм в Украине».
Элиасу скоро 80 лет, он вырос в ГДР, он смотрел Russia Today,
Потому что лживой немецкой прессе верить нельзя,
Элиас знает меня с юных лет, но сейчас
Он не хочет слушать того что я говорю,
Он ничего не хочет знать об Украине
(Он, блядь, и так всё знает про институт имени Геббельса!),
Элиас смотрит на меня и печально улыбается.
«Ничем нельзя оправдать такую страшную войну, – говорит Элиас. –
Но…»
От автора. Пояснение для не знающих немецкий язык: “Путинферштеер” (Putinversteher) – букв. понимающий Путина; “Руссландферштеер” (Russlandversteher) – букв. понимающий Россию. Оба термина получили широкое распространение в Германии в последние годы, так называют людей, стремящихся каким-либо способом рационализировать, нормализировать, логически объяснить действия Владимира Путина и политику России, исходя из того, что Путин – в основе своей разумный, прагматично мыслящий политик, а Россия в целом страна очень похожая на Германию, просто там чуть больше коррупции, чуть меньше благосостояния у людей, но не может же российская армия ни с того ни с сего нападать на соседнюю страну, значит – должна быть какая-то причина! Какая? Вот они и пытаются это понять, всё пытаются и пытаются. (А с Украиной им всё ясно).
Рисунок: Пол Серра (Испания)
Александр Дельфинов
Александр Александрович Дельфинов (Смирнов-Гринберг) - поэт, музыкант, журналист, перформер. Родился в 1971 году в Москве. Учился на историко-филологическом факультете РГГУ, а также в университетах Бохума, Вены, Берлина. Поэт, музыкант, журналист. Автор поэтических сборников «Веселые нечеловечки» (2000), «Анестезия 2084», «Воробьиный атом» (2013). В 2017 году в Берлине вышла книга под названием #TriggerWarningPoetry. Живёт в Германии с 2001 года, проживает в Берлине и Кёльне.