500 Views
Розарий в одиннадцать вечера
А давай, говорит мне друг мой,
внезапно и просто так,
давай-ка читать розарий?
Розарий во время поста?
На перекрестке отчаяний,
войны, безнадеги, чумы,
давай-ка читать розарий.
ну хоть это-то можем мы.
За девочку под обстрелом,
за мальчика под огнем,
за тех, кто с детьми и собакой
покидает разрушенный дом,
за безумных и за болящих,
за тех, кто кричал и молчал,
за тех, кто рожает в подвалах,
за тех, кто держит штурвал,
За тех, кто трезвым остался
в опоённой отравой стране,
кто наотрез отказался
покорствовать сатане.
За шамана и за заложника,
за тех, кто брошен во тьме,
за держащих ум во аде,
и ад замкнувших в уме,
за тех, кто не знает, где он
кого растерзала война,
и за маму мою, за маму,
которая там одна.
За рухнувшие надежды,
за мир, что был и прошел,
за деда, который не плачет,
которые сутки не плачет,
и сухие глаза не прячет,
и, стоя на старых коленях,
в сотый раз моет чистый пол
за скотч на невыбитых стеклах,
за черные дни весны,
и за то что настанет Пасха
и за то, что не будет войны.
Простая песенка про войну
Когда-то давно, до войны,
До этой проклятой войны,
А чертовой этой войне
всего только несколько дней.
И каждый из проклятых дней –
он черного вара черней,
и сердце зажалось в кулак,
и все теперь будет не так.
И сыплется снег на дома,
и спит на пороге чума,
и нет ни травы, ни весны,
весна будет после войны.
А я, как дурак на юру,
от горя и страха ору.
я каждого вижу во сне,
я ваши твержу имена,
любимые тонут в войне,
любимых уносит волна.
И стрелка на битых часах
дрожит к февралю, к февралю.
А я не могу не кричать,
что люблю вас, люблю вас, люблю
Март 2022
А он такой: я буду сильный,
загадочный и непохожий,
я буду Бондом! Джеймсом Бондом!
И Штирлиц тоже буду я!
Я с высоты почти что тронной
скажу им про “мочить в сортире” –
и все в натуре охуеют,
ведь так никто не говорил!
Потом такой: нет, Александром!
благословенным и крылатым,
я буду плакать на морозе,
и будут все меня любить!
И Николаем, Николаем!
Я буду всем отцом и богом,
Я буду рук не покладая…
Я буду строить и учить!
Иваном Грозным… нет, пожалуй…
А Сталиным немножко – можно!
Но он курил, а это вредно…
Зато фашистов победил!
И тут ему: Володя, поздно.
Володенька, теперь ты Гитлер.
Ты Гитлер, ты забрался в бункер.
И дело близится к концу…
И он сидит, еще не веря…
И стынет кашка на тарелке…
И слезка мутная из глаза
Ползет по круглому лицу…
Пуримшпиль
А когда захотел Аман,
нечестивый Аман,
истребить всех на свете евреев,
рассказал он тогда царю,
своему царю,
что лентяи они и злодеи,
ничего они не умеют,
даже родины не имеют
и что ежели их на свете не будет,
никто о них не пожалеет.
А ведь царь этот был силён,
и богат был царь,
и охотно поверил Аману,
и сказал: ну что же, пойди на них,
и убей их всех,
и старых убей, и малых,
и мирных убей, и гордых,
мне ни к чему эти люди.
но только не говори никому,
что это война, –
расскажешь потом,
потом, когда их не будет.
Но об этом узнал Мордехай,
еврей Мордехай,
все он вызнал про козни Амана,
И пошел он тогда во дворец,
в золотой дворец,
в покаянных одеждах,
рыдая и плача рано.
А жила во дворце Эстер,
царица Эстер,
и были они с тем Мордехаем роднёю,
И сказала Эстер: как просить мне царя,
чтобы он пощадил мой бедный народ,
как пойду я к царю в его золотые палаты?
Нам нельзя приходить без зова,
а явлюсь – так меня
покарает закон сурово.
И постился тогда народ
три ночи, три дня,
чтобы царица смогла увидеть царя без страха,
и Эстер надела лучший наряд,
золотые бусы и кружева,
и цветами украсила кудри свои
и без зова пошла к царю,
как идут на плаху.
И увидел Эстер супруг ее,
грозный царь,
протянул к ней свой скипетр из золота и каменьев
И сказал: ты прекрасней и ночи и дня,
все что хочешь за это проси у меня,
не сержусь я, что ты
пришла ко мне без позволенья.
И сказала Эстер царю:
я благодарю
за щедроты твои, но злобен Аман-убийца,
и народ мой он захотел истребить,
и я знаю, приказа не отменить,
так позволь нам сражаться –
и вооружаться,
и Б-г будет с нами в этой войне,
и во имя Его от врагов мы сумеем отбиться.
И победа была, и битва
в небе была,
и повешен Аман – желавший казнить Мордехая.
И четыре дня продолжались бои,
отстояли евреи дома свои
и повергли врагов своих в тлен и прах,
И с ними был Б-г, и покинул их страх,
и крушили они врагов, отвагой пылая.
Так спи, моя детка,
спи, закрывай глаза,
чтоб проснуться от радостных возгласов общего пира.
где Аман нечестивый висит в петле,
где трещотки, где сладости на столе,
где звенят золотые кубки вина,
где песни поют и пьют допьяна,
где выпьют – и сразу нальют ещё,
где всех угощают бесплатным борщом.
А желающий смерти миру – издохнет без мира.
Weiße Rose
Тысяча девятьсот
двадцать девятый год.
Странный писатель, бродяга,
то матрос, то погонщик мулов,
у которого сто имен
и целых двенадцать романов
(пока что не все написаны)
пишет книгу (восьмую по счету)
про индейцев и капиталистов
под названием “Белая роза”.
Кто-то её издаёт.
Тысяча девятьсот
сорок второй июль
от Рождества Христова.
И троих друзей отправляют
в дикую эту Россию,
Александр по рождению русский,
едут они на войну.
Он покажет Гансу и Вилли
родную свою страну.
Все трое – студенты-медики
и возраста призывного.
Это не первый призыв.
И от крови тошнит всех троих.
Но приходится ехать снова.
Тысяча девятьсот
сорок третий проклятый год.
Сталинград, а месяцем раньше
врач и священник Курт Ройбер
рисует на обороте
географической карты
Святую Деву Марию –
и тишина приходит,
И зима позёмкой метёт.
Сталинград – железная крепость,
Гибель, огонь и лёд.
Танго смерти, стук метронома,
Ни единого целого дома,
и каждые семь минут (тик-так)
умирает немецкий солдат.
Мюнхен, листовки, конверты,
запах дегтя, пива и смерти,
и хайль! и воздуха нет.
Февраль, сорок третьего года.
Ночь – и двое с ведерком краски.
Черной битумной пишут – “Свобода”
И зеленой “Да сгинет Гитлер”.
Ганс Шолль, Александр Шморель –
двадцати пяти лет, не больше,
возвратясь с Восточного фронта,
наблюдавшие гетто в Польше, –
Сами вырезали трафарет.
Февраль, неделею позже.
И вот с чемоданом листовок
Ганс и Софи заходят
вместе в Университет.
Листки, никому не нужные,
разлетаются белым ворохом
по коридорам пустым.
…Там, в небесах над Мюнхеном,
Мадонна из Сталинграда
прижимает белую розу
к пересохшим губам Своим…
Остара 2022
Как ты внутри себя?
Я никак. Внутри себя я молчу.
Там внутри меня струйки стекают
по некогда крепким стенам,
отслоились обои,
в пятнах ржавчины потолок,
ясное дело – крыша течет,
так чего же ты хочешь
от этого помещенья.
Свет не включай.
Все коротнёт непременно.
Как тебе с этим?
А как с этим может быть?
С этим теперь надолго,
может быть, и до смерти, не знаю.
Солнце светит.
Весна приходит,
Время пашню пахать, боронить,
бросать семена,
хлеб золотой растить.
Я стараюсь не думать,
что туда запахают.
Но хлеб, очевидно, будет горчить,
(ну да, а вино отдаёт железом,
королева – из худородных,
у короля – глаза и осанка раба).
Слава те господи,
ты на этом пиру не Гамлет.,
Гамлет – это диагноз, а тебе поставлен другой.
В данном случае – просто так вышло.
Кисмет. Судьба.
Чем же все это окончится?
Будет апрель, очевидно, июнь, возможно, июль,
а потом понедельник,
а пока мартобря, никакого дня,
и сурка не спросить,
поздно, издох сурок.
До войны было столько смешных зверей –
Гримпи Кэт, Пауль Октопус,
тигр Тимур и козел Амур,
впрочем, козел уже помер,
время такое, не до амуров.
А вот тигр оказался в тему.
и песец оказался в тему.
Всегда актуальный зверёк.
Я говорю с тобою.
Я тянусь к тебе из пустоты своего суесловья,
отчаянья, липкого страха,
выглядываю из треснувших окон,
залепленных паутиной,
голубиным пометом,
прошлогодними листьями,
я хочу разглядеть тебя
хоть одним глазком.
А снаружи идет война,
на железных серых ногах.
Содрогаются стены от грохота.
А навстречу войне несется
шквал зловещего дикого и весёлого пламени.
это грядет Остара.
—
А там, где война растоптала все,
где нет ни машин, ни собак,
ни крысы, ни птицы,
после обстрела
среди пустыря и щебня
горит не сгорая куст
Тихим бездымным огнём.
Боярышник ли, крыжовник,
трудно сказать. Отсюда не видно.
Только слышно, как говорят кому-то:
Подойди, но сперва разуйся.
Это место святое.
Не бойся. Иди босиком.
Сопротивление
Мария мне подарила
два звонких стеклянных бутона –
желтый и голубой.
Две малых стеклянных капли,
но стало чуть-чуть яснее
небо над головой.
Ребенок на самокате
мчится вдоль по аллее
и смеется, летя и звеня.
И мертвая хватка страха
становится чуть слабее –
на секунду воскресного дня.
Когда разрывается сердце
от ужаса и отчаянья,
когда ты вздохнуть не можешь
и нет ничего впереди,
ты знаешь, что в Киеве Леся
поёт колыбельную дочке,
а в Германии на вокзале
встречает беженцев Аля,
а в затравленном Петербурге
твой друг говорит: не дождетесь!
И войну называет войною,
и идет по клеймёным улицам
с ясною головою,
и белая роза сияет
на растерзанной горем груди.
Они взорвали надежду.
они расстреляли веру
Они убили весну.
Но мы соберем по капле
всю нашу горькую радость,
и пламя радости нашей сожжёт
сатанинскую эту войну.
* * *
Все, что есть у меня, –
это мой самоцветный язык.
Без всего остального
беглец обходиться привык.
Но язык мой, наследство мое и спасенье моё,
мы с собой унесли, убегая из этих краёв,
из продрогшей, проклятой, до боли любимой земли,
той которой клялись – и какую спасти не смогли,
от безумия, подлости, дна – не сумели сберечь,
увезли только память и нашу бесценную речь.
И теперь окликаем друг друга в глухой пустоте,
перекличка имен, позволяющих дальше лететь,
заклинанья певучих, не тающих в памяти строк,
не утратить себя только ты, наш язык, нам помог.
Не поверить кикиморьей грязи и хрипу волков,
не поддаться на сладкую патоку, липкую слизь,
отказаться от жирного блеска имперских орлов,
от блина на лопате, от шепота: сдайся, смирись…
Мой прекрасный язык, ниспадающий вешним дождем,
мой ужасный язык, бормотанье, хтонический вой,
Мой истерзанный, раненый, певчий, свободный и злой,
мой заветный, мой русский язык, мой единственный дом.
30.03.2022
Знаешь что, – она говорит.
– Хорошо живем, без обид.
все обычное, как всегда,
дом, работа, семья, еда,
А вот снег до майских сойдет,
ой, скорей бы, хочу погреться, –
у меня ж рассада растет,
помидорчики, перцы,
Сортовые, наперечет…
И слеза по щеке течёт.
Телевизор? Да ну его,
есть хорошие сериалы,
только знаешь еще чего?
Я как будто внутри устала,
Никуда не хожу, лежу.
Что-то странное нынче с нами.
И слезливая стала – жуть,
Кошка пискнет – реву ручьями,
песню слушаю – и навзрыд,
дети мимо прошли – рыдаю.
Что-то прямо во мне болит,
а чего – и сама не знаю.
Не беда ж у нас, не война,
а чего ж надрывается сердце?
Поскорей бы уже весна.
Ох рассады – на пол-окна.
Помидорчики, перцы…
Рисунок: Летисия Португал (Бразилия)
Тикки Шельен
Тикки Шельен - творческий псевдоним музыканта, поэта, прозаика Марины Богдановой. Родилась в Санкт-Петербурге, жила в Москве. Наиболее известный музыкальный проект - группа «Башня Rowan» (1995-2010). Неоднократно выступала на фестивале "Зиланткон" и других ролевых конвентах. В настоящий момент живёт в Варне, Болгария.