360 Views
* * *
Как мы эти дни проживали,
Как мы вместе переживали!
Глядя в абсолютное зло,
Знали мы, что нам повезло:
Это просто так, это случай,
То, что мы с тобою не в Буче;
Что не мы с тобою в Беслане
Были отданы на закланье;
Что не мы с тобою вдыхали
Газ последний, в куче, в Дахау;
И не мой отец на коленях
Был при мне застрелян в Ирпени.
Где бы ни застало нас бегство,
Это окончание детства.
Больше обольщаться не будем:
Это ТОЖЕ делали люди.
A ребенок верит упрямо,
Что его защитница – мама…
Мой ребенок спит, слава богу,
Я сижу, гляжу на дорогу.
Этих кадров нам не развидеть,
Вот гляди, учись ненавидеть.
Нам с тобою не отпереться.
Навсегда закончилось детство.
For the kids
Я лежу, разорванная гранатой.
Мне хорошо.
Кто-то ребёнка моего поднимает рядом
с моей душой.
Вот поднимусь, запишу. Чтобы было
в словаре:
Утром шарфик, вечером-могила
Во дворе.
Рельсы взорвали. Раз – и нету их.
Без затей.
Убили детей ракетами
“За детей”.
А девочкам маленьким и постарше
Шлют rape kits,
Это не страшно, не страшно, не страшно.
Все for the kids.
Окровавлены, брат Горацио,
Их трусы,
Наконец-то не будет “нациков”
На Руси.
А мальчика, мальчика приволокло быдло
На расстрел отца.
Все это было, было, было, было.
Больше нет лица
Ни у мальчика, ни у мучителя,
Ни у меня,
Я лежу, взвешиваю пепел,
Посреди огня.
Знаю, знаю, что не поэзия
Этот вой.
Но к убитым какие претензии?
Стиль такой:
Там, где Босх на земле, нет метафор,
Не нужен стыд.
Нет поэзии, прозы, музыки, весны. Геноцид.
Беззащитное попрано,
И не спасли стихи.
Я гранатой разорвана.
Здесь не видать ни зги…,
И с губы моей сорвано
“Господи, помоги…”
Не война
Пусть будет стих про бурное веселье.
Веселье, как большое новоселье,
Широкий подоконник в орхидеях
И выход на веранду, может, в сад.
Где куст сирени сочен, свеж, насущен,
А глаз ещё цветеньем не присыщен,
Там я ещё ищу тебя в трех соснах
И нахожу. И дождь слегка стучит.
Сперва слегка, затем сильней, сильнее,
И запах разливается сирени
И мокрого асфальта. Из трубы
Льют воды, протекая в землю с крыши,
А пенка на вареньи выше, выше.
И мир такой, как раз такой, как надо,
И центр мира – в середине сада.
Взрыв фейерверков над столетней елью,
Бумаги лист, как пропуск в новоселье.
Война
Пишу, но ничего не получается,
Беспомощно гортань моя молчит,
О том, что в голове не помещается,
И что под языком моим горчит.
Горчит. Горчит и рвётся из реального
Прочь! Нет. Да нет. Да нет, не может быть!
Что зверство это просто и банально – и
Принять нельзя, и жутко позабыть.
И стыдно за невинность и безверие.
Бог ни при чем. Все это люди, мы.
“Вы звери, господа”…он – зверь… а я?
А я с каким лицом вернусь из тьмы?
С каким мечом? С каким гортанным звуком
Я превращусь в простого дикаря?
И не спасёт ни Тора, ни наука,
Ни Мандельштам, ни оттиск словаря.
И я отправлюсь жечь, крушить, корежить,
И, надругавшись, слабых убивать.
Мне нужно только что-то уничтожить
внутри, а уж снаружи-все подстать.
И в этот миг все будет мне подвластно.
Пир вакханалии, чудовищный закат!
Экстаз падения! Кровавый. Сладострастный.
И это я. И я не виноват.
Я просто есть. И вам со мной не сладить.
Я водопад вчерашних мутных рек.
Кто наверху? Мы вместе будем падать!
Я варвар. Зверь. Урод. Я человек.
И он, и я. Наш DNA так близок.
И стыдно мне. Не варвар я! И все ж.
Я так высок. Так среден. И так низок.
В пределе так на варвара похож.
Девочка
Я фото видела. И мысль пришла, простая:
Чем бомба хороша? Она дистантна.
Вот девочка без ног. Лежит в кровати,
Постель грязна, помята, безучастна
И к девочке, и к вспышке объктива.
Без ног она, лежит. А тот, кто бомбу
Бросал, помывшись в душе, спит спокойно.
Он бомбу сбросил и теперь не в курсе.
Ему не снится девочка без ног.
Ступни её, лежащие в канаве,
в сандалях новых, так, на босу ногу,
Ему не снятся. Бинт вокруг того,
Что было пару дней назад коленом,
Теперь же окончание ноги,
Ему не снится. Это снится мне.
И девочке. Во сне она, как прежде,
Как только десять дней назад наверно,
Бежит куда-то в новеньких сандалях,
Бежит навстречу завтрашнему дню,
Бежит и улыбается, не знает,
Что взрослые задумали убийство,
Задумали её разрезать бомбой,
И всю семью ее, и кошку Пешку,
В неведомых дворцах, кремлях далёких
Замыслили отрезать ноги ей.
Хоть это глупо. Ведь горизонтально
Побольше места девочка займёт
Под их кровавым пулемётным солнцем,
Где им никто не разъяснял азов.
Бежит. И ножки сильные пружинят,
И радуются почве под ногами,
И талии, и юбочке под ней.
Бежит во сне, где все обыкновенно,
И ей привольно, радостно, воздушно,
Не знает, отчего. Но вот проснулась.
Кровать. Бедро. Колено. Пустота.
И это навсегда. Необратимо.
Непостижимо. Дико. Бесконечно.
Не заживёт до свадьбы. Никогда
Не заживёт. Простое слово “ножки”
Не зарифмуешь больше с “по дорожке”.
Мир в форточке. Все та же простынь в клетку.
В шкафу лежит никчемная юбчонка.
И мне пока покоя не даёт.
Но я через денёк-другой привыкну,
И девочка под ложечкой отпустит,
Я побегу на амешевский рынок
И буду вишню детям покупать.
И персики. И палки медовые.
Я с амишем войду в негласный сговор
Забыть про век, не знать об интернете,
И я оставлю девочку на снимке
Тонуть в глубинах памяти бездонной,
Лежать, расти в кровати одинокой,
О светлом прошлом вечный сон смотреть.
Мой взорван мозг, душа уходит в пятки..
Весь мир её разорван. Тело тоже.
А тот, кто бросил бомбу, чистый, спит.
Юлия Белоцерковская
Юлия Белоцерковская родилась в городе Кишинёве, в Молдавской ССР. В Америке проживает с 1991 года, занимается клинической психологией.