644 Views
* * *
Время споткнулось, сплошной февраль,
Лето, весна – февраль.
Словно какой-то безбожный враль
Сел на краю ковра,
Должное отдал еде и вину,
После – вину и еде,
И затянул
Рассказ про войну:
Ныне, всегда и везде.
Плакать начать ли? Достать ли чернил
И очинить перо?
Бросить на лист все, что он сочинил –
И завернуть хитро,
Отредактировать быль и боль,
Ненависть, пыль и бой?
Это, наверное,
Смог бы любой,
Только вот где любовь?
Ищешь ее в пыли и в бою,
Ищешь, находишь, пьешь,
Так на безводье по капле пьют
Краткий, случайный дождь,
Так в беспокойном тяжёлом сне
Ловится верный тон:
Кто-то знакомый
Идёт по весне
К лету. Неважно, кто.
* * *
В масштабах Истории месяц – пустяк,
И даже полгода – пустяк,
Неважно, о чем сообщат в новостях
И кто там плясал на костях.
В масштабах Истории жизнь – ерунда,
Отдельная жизнь – ерунда,
Когда миллионы в расход, это да,
А чья-то жена – не беда.
И только в масштабе тебя и меня
Все явственней день ото дня
Становится важность помочь и понять,
При встрече, смущаясь, обнять,
Полить на окне приувядший цветок,
Подать мимоходом пальто –
И в общем, плевать, что в Истории той
Не вспомнит об этом никто.
* * *
А у киллера душа
Слаще меда, тоньше шелка,
Он страдает, вас душа,
Отрывая вам мошонку,
У него духовный мир –
Пасторальная картина…
Парень, киллера пойми
И кончай дышать, скотина.
* * *
Собака приходит в сгоревший дом.
Первый этаж. Третий.
Шестой.
Подняться по лестнице можно с трудом,
Но пёс поднимается, он простой.
Пролет за пролётом.
От голода сводит живот.
Квартира.
Вот.
Выбита дверь ударной волной.
Коридор. В коридоре гнилое тесто.
Это все, что осталось от шерстяной
Подстилки.
Пёс садится, сидит.
Место.
Он сидит и думает бог знает о чем,
Время от времени дёргая лапой,
Пахнет дымом, канализацией,
Битым кирпичом.
Мамой. Папой.
Пёс скулит. Он не воет. Выть фу, выть нельзя.
Воют по покойнику, а они живые.
Дом разрушен стаей летучих обезьян,
Не спасли Тотошки сторожевые,
Как тут спасёшь, если с неба разят?
Скулеж стихает, время идти прочь.
Шестой этаж. Третий. Первый.
Все было б иначе, родись он Цербер!
Три головы, громадный.
Собака уходит в ночь.
* * *
Они бродят меж людей, торят тропы,
Беспощадны их глаза, как наганы,
Это нежить, упыри, гандопропы –
Боевые мертвецы пропаганды.
Кто неслышными крадется шагами?
Гандопроп пришел, дружок, за мозгами.
* * *
На кладбище взрывы. Снаряды кромсают кресты.
Покойники шепчутся: “Как ты? Нормально. А ты?
По нам ещё ладно, мы мертвые. Как там живые?”
И стиснуты зубы у черепа до немоты.
* * *
Стисни зубы, сожми кулаки,
Если можешь лишь это, так сделай хоть это,
Дым над городом, дым вдоль реки,
Вот такое вот, доктор, хреновое лето,
Натворили беды дураки.
Ангел в небе срывает печать,
Саранча гложет школу, больницу и садик,
Где-то пишут: “Военная часть!”
Где-то верят: “Военная часть…”
Ангел плачет, ракета идёт по глиссаде,
Выбирая, с чего бы начать.
В рай пускают без очередей,
Кто ни встанет к воротам, тот сразу же первый,
Над руинами дым поредел,
И теперь хоть ходи по воде,
Хоть с креста кричи: “Папа! Ты где?”
Как гитарные струны, натянуты нервы,
И у веры бывает предел.
Над ребенком молчат старики,
Нет ни слёз, ни проклятий, лишь музыка где-то.
Старый плеер всему вопреки
Кормит стайку мелодий с руки.
Стисни зубы, сожми кулаки,
Если можешь лишь это, так сделай хоть это,
Оборви, не закончив строки.
* * *
То, что было – было, никуда не деться,
И деваться, скажем честно, ни к чему,
Напрягали жилы, надрывали сердце,
Выходили к свету, падали во тьму.
То, что было – правда, ложь, надежда, память,
Счастье и несчастье, век добра и зла,
Чиркнут зажигалкой, с краешку подпалят,
Гори-гори ясно, пепел и зола.
А потом достанут в клеточку блокноты,
Чудо-телефоны, грозный ноутбук,
Заново распишут музыку по нотам,
Заново отстроят новую судьбу.
Все, что было – дудки, не было и точка,
Что считалось светом, станет черной тьмой,
Строчку не забудь-ка с вон того листочка,
Фотку из конверта, старое письмо.
Полно, я ли это, вы ли это, братцы,
Незнакомый профиль, незнакомый фас,
Бесполезно спорить, бесполезно драться,
Ну-ка с пятой цифры, новая строфа.
Иосиф
Уймись, Мария, молчи, Мария,
Мы ни в Египет, ни в Крым, ни в Рио,
Какое бегство, куда нам деться,
Да, это площадь, здесь бьют младенцев,
Я стар и болен, а ты красива,
Когда ты рядом, зачем мессия,
А впрочем, ладно, бери билеты,
Да, очень жарко, на то и лето,
Террор и пляжи, любовь и гибель,
Жизнь all inclusive, летим в Египет,
Просторен боинг, раздали кофе,
Смотри, Голгофа, внизу Голгофа.
* * *
Господи, ты же видишь —
Злы и нелюбопытны,
Господи, что там заповеди —
Книги, и те не чтут.
Ближнему око выешь,
Двинешь под дых копытом,
Сядешь с бутылкой заполночь —
Господи, вот я, тут.
Ты — возлюби, мол, ближнего,
Мы — на кривой, мол, выедем,
Ты — мол, врагов простите-ка,
Мы — да простим с носка,
Так наболтаем лишнего,
Тайны по дури выдадим,
Грязью стечем сквозь ситечко,
Тихо вздохнем: тоска!
Господи, ты же видишь —
Пишем, поем, играем,
Господи, соло флейтово
Дышит в речной воде.
Душу из клетки вырвешь,
Грезишь, изгнанник, раем,
Жизнь не фиолетова —
Господи, вот я, здесь.
Ты — мол, не мир, а лезвие,
Мы — вот сонет, прошу Тебя,
Ты — поражу, мол, молнией,
Мы — допоем, карай,
Так и живем, болезные,
Слезы верстаем в шуточки,
горлом кричим, безмолвные,
Путаем ад и рай.
Олег Ладыженский
Олег Семёнович Ладыженский — украинский писатель-фантаст. Вместе с соавтором Громовым Дмитрием Евгеньевичем известен под псевдонимом Генри Лайон Олди.