389 Views
* * *
От единого корня возросших,
вместе с первого класса.
Пара лишних слов — и пойдёшь за розжиг,
чтоб горело ясно.
Где бы сил таких, человечьих и конских,
чтоб вон тот проникся?
Это, рыба моя, совершенный нонсенс,
постмодерн, реникса.
По её чешуе бегут помехи,
волны цвета хаки.
Может, стоило выучиться на физтехе,
чтоб читать эти знаки.
Посреди гаданья карта пустая —
то, чему ещё вызреть, пока не вызнать.
Не смотри на меня лицом минтая.
…щас бы в Сызрань, рыба моя золотая;
щас бы в Сызрань.
* * *
«Янкеле», зовёт его кто-то сверху
(кто-то, кто знает его мириады лет).
«Не отвлекай от дела, не то отвергну», —
Яша ему с земли говорит в ответ.
Между страницами притчи о трубочисте
вложен сухой листок из-за райских врат.
Прошлое больше не наше — сухие листья
подметены и в дымных кострах горят,
малое зло превращается в зло большое,
малый светильник может стать маяком.
Выбор простой: размениваться душою,
как медяком, — уйти по воде босиком?
Будет весна; весною станет полегче
в каждой отдельно названной голове.
Только тебе одному избрать, человече:
свет — или то, что заслоняет свет.
Грешник бросает в небо пёструю птицу,
не утерев от небесной воды лица.
«Примешь ли, всемогущий, такую мицву,
если творенье смогло превзойти творца?
Выдержишь, всепрощающий, эту требу?..» —
яростный Яша громко зовёт с земли.
Смотрит ему в глаза ясноокое небо
и отпускает в закат журавлиный клин.
* * *
На истоптанный коврик роняя ключи,
каждый вечер здоровайся с пришлой бедой,
что скребется за дверью в осенней ночи
и обходит по кругу твой замерший дом.
Распадаясь в немытом за лето стекле,
человеческим голосом молвит беда:
я тебя утащу в облетающий лес
под ракитовый куст, под ракетный удар;
я тебе, мой хороший, поесть принесу,
из распоротых вен молока нацедив…
Мы встречаемся в черном осеннем лесу
под луной, спровоцировавшей рецидив,
друг от друга не пряча измученных глаз,
выжидая, когда же воскреснет звезда.
Бог воздаст — остроух, желтоок и клыкаст, —
бог воздаст.
* * *
I.
Осенью птицы отправились за море —
новый ноябрь чертой на прикладе.
Я никого не придумаю заново,
чтобы спасти, починить и наладить.
Скоро ли скажется, долго ли тянется —
рану заштопают иглы сосновые,
капля за каплей наполнится скляница,
капля за каплею вытечет снова.
Скажется сказка — длиннее, короче ли,
слово прощенья слабее ли, крепче ли;
серый, как пепел, бредет по обочине
конь покалеченный, шрамом отмеченный.
Люди не знают, не знают бесплотные,
чем эта долгая песня закончится.
Пала в холодные воды болотные
песня другая — мое одиночество.
II.
Видишь,
мой серый,
мой рыжий,
мой пегий,
мой добрый мой:
вещие птицы допели и очи исплакали.
Чуешь, как строем идут с барабаном и флагами —
парами, тройками, вохром, омонами, собрами,
тварями в зареве?..
Слышишь ли, сивый мой, бурый мой,
крепкое слово, заветную речь богатырскую:
я обещаю тебе не сломаться под бурею,
я обещаю тебе — и себе, — что я выстою.
Прошлая боль по орбите любимого спутника
делает круг, возвращается старыми сказками —
шагом по кругу, где замерла стрелка минутная,
мой вороной,
мой каурый,
мой чалый,
мой добрый,
мой ласковый.
* * *
видишь ли ты во сне
весенний зелёный лес
весёлый зелёный лес
цветущий звенящий лес
которому места нет
на этой скупой земле,
увязшей в зле и золе
на много десятков лет
гляди, как она горит
снаружи и изнутри
руками глаза не три,
запоминай и смотри,
но если поможет — плачь
возьми из моей горсти
немного того тепла,
что век сохраняет стих
певца, ушедшего в ночь
немного пчелиных сот
немного поющих нот
и шум весенних лесов
и дождь идёт полосой
и серый копытом бьёт
и я опять об одном:
не плачь, еще поживём
Ольга Говорина
37 лет. Родилась и выросла в сибирской глубинке, окончила филфак ИГУ в 2007-м. Сейчас живёт в Петербурге, работает редактором, пишет стихи и прозу, страстно любит театр, кино, лошадей и Серебряный век.