432 Views
* * *
Мне не закрыть главу,
не отвести беду.
Так теперь и живу у
страха на поводу.
Будто бы голоса:
«Хватит о пустяках!
Мир выходи спасать!»
Я же не знаю, как.
Я же не знаю, чем –
где они, тормоза,
и для чего вообще
утром открыл глаза.
Снова смертей улов,
снова прилёт – палят.
Мне не хватает слов,
и, поднимая взгляд,
небу кричу: «Позор!
Хватит, в конце концов!»
Кто-то отводит взор,
тучей прикрыв лицо.
* * *
И росчерк трав, и росчерк веток,
и дождь, пролившийся давно…
И роща, выстланная светом,
прерывистым, но всё равно…
И все раскачанные тени,
мятущиеся на ветру…
И эта траченая темень,
и эта нежность поутру…
И поле. Стриж. И сокол – вот он.
И вот он, жаворонок… Блят-ть!
Каким быть нужно идиотом,
чтобы по этому стрелять!
* * *
…Но как запоём мы, урежем мы туш как,
как пустимся в пляс – и большие, и дети, –
когда к «Мавзолею» приставшая тушка
отстанет и двинется в путь на лафете.
А следом, а следом – ну может же статься! –
и тушка кремлёвского главного вора,
и прочие новые русские старцы,
и следом их менее старая свора.
Под свинг, под регтаймы пусть двинутся дружно,
пусть Спасская башня взыграет часами.
Я не кровожадный, мне вешать не нужно:
лишь суд, приговор – и пусть яд примут сами.
И кончатся вечные войны-не-войны,
и вечные монстры, и ужасы эти.
И смогут соседи ложиться спокойно,
и смогут спокойно вставать на рассвете.
И вздрогнет весь мир от величия мига,
и дрогнет основа, и Кремль покачнётся.
И кончится вечное русское иго!
…И новое, может быть, не начнётся!
* * *
Вежливые люди
вежливо бомбят роддома,
вежливо насилуют и убивают,
вежливо стреляют в лицо
девочке, вышедшей из машины.
Вежливые люди непогрешимы.
…Преступник – пустое слово,
ни о чём, похоже, оно
(закон преступить –
через закон переступить).
Слову в сущности всё равно,
у визави ли траву купить
или в крови страну утопить,
простака обувать,
просто так убивать –
слову оно едино:
статью назвать, срок назвать,
отсидел, а далее наплевать,
можно всё забывать.
Выпив чашу до дна,
Каин спокоен и нераскаян.
Но этому не бывать.
Нельзя замолчать.
Необходимо
вновь и вновь содеянное помечать.
На злодее злодея печать
потускнеть не должна.
* * *
Весь день какой-то переосвещённый,
как бы для счастья переоснащённый,
преосвященный, как епископ, день.
Не верится, что есть на солнце пятна,
и верится, что даже смерть попятна,
и светится любая дребедень,
и вертится планета, как вертелась…
Но в теле нарастает пустотелость,
когда читаешь сводку новостей.
И плечи поднимаются невольно,
и кулаки сжимаются, и больно
от мышцами сминаемых костей.
И замечаешь – в окна лезут осы,
и ощущаешь, что великороссы
бомбят твой город утром, ночью, днём.
И кажется, что время истекает,
поскольку город кровью истекает
и кровью истекают люди в нём.
* * *
В бывшую Вторую совбольницу,
ныне Вторую городскую им. проф. Шалимова,
что на бывшем Московском проспекте,
ныне, понятное дело, проспекте Героев Харькова,
на днях привезли обгоревшего ангела.
– Чушь! – скажете вы. – Какой обгоревший ангел?!
Ангелы – они как рукописи:
не горят.
Да, соглашусь я с вами,
конечно же, не горят,
когда, в стороне став,
они соблюдают устав,
не нарываются на увечья,
не лезут в дела человечьи.
А этот… Ракета прошила дом,
дом частично сложился,
из пламени слышались крики,
крики о помощи умоляющие,
задыхающиеся, затихающие.
Во всех методичках,
во всех служебных инструкциях,
которые каждый ангел
обязан знать наизусть,
сказано чёрным по белому,
ну хорошо, пусть
прозрачным по никакому:
«Вмешиваться воспрещается!
Что бы там ни случилось,
чья бы кровь не сочилась,
вам не важно, кто прав, –
вмешиваться у вас нет прав!»
И тут уж сам для себя выбираешь:
играешь по правилам – не умираешь,
не считаешь дни, не грозишь часам.
А если влез, разбирайся сам.
…Ходят слухи (нет достоверных данных),
что, помимо ангелов первозданных,
есть и набранные из убитых детей
(впрочем, как и среди чертей
есть, кроме исходно бывших,
набранные из этих детей убивших).
Этот ангел, похоже, был из таких…
Крик слабел, но ещё не стих,
когда некто крылатый,
просвет отыскав в огне,
выпрямился в окне
и в окно – прыг…
Кто твердит, что он вытащил пятерых,
кто считает, что семерых…
Не ведаю, не смотрел.
Но спасённых много, а он сгорел –
обгорел, точней, ему повезло:
сам не очень, зато крыло…
…Больница, переполненная палата,
бескрылые ангелы в белых халатах
каталка, капельница, наркоз,
память катится под откос.
…Швы, дренажи, возвращенье из ада,
руки усталая моет бригада,
трудно за десять часов не устать.
Снимок – контроль результата лечения
и завотделением заключение:
ПАЦИЕНТ БУДЕТ ЛЕТАТЬ!
* * *
И вино не вино. И весна – не весна.
Рассыхается лето-калека.
Время года одно – время года война.
Не сложить календарное лего.
Туча долго крепилась, но скрылась вдали,
в небесах накопилась усталость.
Все дожди, вероятно, на слёзы ушли,
для полей ничего не осталось.
Солнце без толку шлялось, над полем пыля,
нагулялось и спряталось где-то.
И безводны поля, и безвидна земля.
Холостое военное лето.
* * *
А у нас воюют и бабуси!
Под врагом река ломает лёд.
…Вспомнилось, как сбили наши гуси
под Херсоном вражий самолёт.
Наше ПВО не то, что ваше!
Что ракеты, что прожектора!
Гуси истребительные наши
взяли истребитель на ура.
А волы остановили танки…
Щас слова попроще подберу:
чтобы не везти домой останки,
шли бы вы, ребята, подобру!
Ну не хочет вас природа наша!
Всякий тополь, всякий осокорь
ветви распахнул и грозно машет,
вы для нас как сифилис, как корь.
Вами мы больны, анамнез долог.
Но поймите, Господи прости,
что наш главный эпидемиолог
дал приказ заразу извести!
Братцы, убирайтесь поздорову –
уж-то чашу хочется испить?
Восвояси! Прочь! К родному крову!
Чтобы нам в крови вас не топить.