416 Views
Архивный фонд
До истечения недолгих лет,
пока еще понятны строки эти,
успею ли поймать волнующийся свет
в злачёные силки, в серебряные сети —
всё то, чего не может быть и нет,
и вовсе не было на этом свете?
Я помню, как солёною пустыней,
стал, пересохнув, Понт; как льдистый иней,
на древнем солнце он слепил бы глаз,
но в те эпохи не было ни нас,
ни прочих зрителей во тьме веков —
и это участь наших дневников
и нас самих. Что остаётся? Взгляд
из будущего — только тех, кто смог
и уцелеть, и не сойти с ума
(так было и столетия назад —
но мир теперь иной). Так дай им Бог
прочесть заплесневелые тома
истории, что через нас текла
кровавой речкою, день ото дня
всё более извилистой и топкой;
пускай рукою умною и робкой
они перелистают все дела,
подшитые в архиве у меня.
Здесь мной пронумерованы листы
предметов, отнятых у пустоты.
Пусть рукопись и тлела, и горела
во все известные нам времена —
но опись дел еще не сожжена;
и Фауст прав: вначале было Дело.
26 декабря 2022
Свет слов
Александрийскою библиотекой
(той, что находится вблизи от маяка)
слова живут во мне, как форма жизни некой,
как хлоропласты в глубине листка.
Их там несчитанный, незримый мириад;
из незапамятных времён и дат
они пришли, наследие храня
свечи, затепленной задолго до меня,
безумных всплесков и удачливых идей,
и искру Божию — да, ту, что Фарадей
с друзьями уловил и вставил в наши дни,
одев земную твердь в небесные огни.
Пока нам чёрный дым небес не заслонил,
слова мои, ловя энергию светил,
нам дарят горний свет и здешнее тепло —
и Фаросский маяк всё светит, тьме назло.
27 декабря 2022
Неотделимо
Пока открыты память и дорога,
далёкая, как врангелевский флот,
в Понт уходящий — речь моя сверкнёт
привычно, подхватив с любого слога
свой давний путь сквозь пену и золу,
пытаясь преградить дорогу злу
всего лишь словом — было бы смешно
желание такое, но оно
уже пустило корни в наши сны
и от реальности неотделимо,
как Коктебель волошинский от Крыма,
как Крым от окончания войны.
27 декабря 2022
Сквозь лист
Сквозь лист, где расплываются чернила,
где бродят рифм ослепшие стада,
моя тропа ведёт, как и всегда,
туда, где жизнь осела и остыла
на рифах памяти, в её ячейках смелых,
на детских берегах, пустых и белых,
очерченных азовскою волною,
чьё солнце и тепло всегда со мною.
Я всё ещё нащупываю связь
с тем миром параллельным, с той Вселенной,
с тем днём, где, обучаясь и смеясь,
ещё я верил в силу красоты;
но мир темнее стал во много крат —
и рукописи медленно горят,
и пламя гложет милые листы,
забытые в беседке довоенной.
Откуда их тепло? Чей лился свет?
Кто, сквозь слои окаменевших лет,
хранил мёд жизни в черепках разбитых,
на всём пространстве гибельной страны?
Их зов из глубины времён забытых
сверкнёт, как молния из вышины —
и ветхий лист прорвётся под пером.
И мы тогда из строк услышим гром.
28-29 декабря 2022
Горят ли рукописи
Мне говорят, что рукописи не
горят. Смотря в каком огне.
Наверняка исходная страница,
заполненная Логосом, хранится
вне наших дней, в алмазной оболочке;
и вечно полыхает, как зарница,
от строчки к новой гениальной строчке,
проекция её на нашу сферу;
ведь время не подвластно Люциферу.
Но то, что Воланд тащит из огня
в кровавую дописьменную эру,
неубедительно, конечно, для меня.
Ведь дьявол — лжи отец, а вдоль моей межи
взросло за столько лет так много лжи,
что вспыхивает мёрзлая стерня
среди напластований вечной тьмы.
Как доказать, где правда — а где лживы
архивные дела и тексты — те, что живы?
Что в рукописях тех? И как способны мы
понять, где истина в строках старинных,
в тех, вечным злом вращаемых, мирах?
Кто диктовал их? Совесть или страх?
Писали в стол; на камне высекали
кусочки, что лежат в музейных залах —
но океан свидетельств жертв невинных
не уместить на древние скрижали.
Не хватит камня в Таврах и Уралах
от горного подножия до снега,
чтоб выбить текст забытыми значками.
Там спят ещё и альфа и омега,
до свитков, до пергаментов, до книг.
Наш матерьял некрепкий, дар Китая
хлопчатный, письменный, сгорает вмиг,
нам не открыв в миры другие окон —
но мы привычкой дивной и повторной
наносим на сплетение волокон
свой текст горючий и огнеупорный,
в нём призрачная видится свобода.
Мы говорим, что он не предал нас;
мы знаем: он горит, но не сгорает.
Но то, что я печатаю сейчас,
есть новый миф, что с разумом играет
в узор из единиц или нулей.
Мой юный текст на базе Юникода
сгорает, не горя, как пена из высот,
из неких электрических полей,
где мир колеблется многоэтажный,
где разум сети новые плетёт,
которые и царствуют над нами,
уже не помня свой язык бумажный.
Мысль, только мысль жива ещё, как пламя
свечи, затепленной в кровавый год.
29 декабря 2022
Двадцать девятое
Двадцать девятое число
опять ведёт мое весло
вдоль детских дней, на рубеже
двух месяцев, настороже;
к тем, тридцать первым и тридцатым
незавершающимся датам,
где мир окончится сурово,
и нет числа тридцать второго.
Там, на исходе декабря,
не зная и не говоря
о нашей жизни ничего,
меж зимних рам в прослойке ватной
дат календарных вещество
твердело клеем между дней,
прозрачной тканью силикатной,
и жизнь откладывалась в ней.
Здесь нет особой каббалы,
но прошлое встает из мглы
в сплетении солнцестояний,
и цифра 29 манит.
Игла судьбы снуёт и ранит
всё те же пальцы — и шитьё
не прекращается моё
сквозь холст начал и окончаний.
29 декабря 2022
Крохи слов
Слов сохранившиеся крохи
лежат в расщелинах эпохи.
Прочтут ли их мои потомки?
Их контуры сухи и ломки;
возможность чтения сама
стирается во сне ума,
параличом его корней
поражена за 300 дней.
Нам говорят: не виноваты
ни аз, ни веди, ни глаголь —
но наши рты забила боль,
и речь, как ком кровавой ваты,
нейдёт с больного языка.
Так наша азбука, давно
казавшаяся нам крепка,
себя не защитит — равно
как и букварь, где сотни слов
текут сквозь решето войны
и пропадают в мёрзлом грунте,
без взрыва в беспощадном бунте,
как в дни ушедшей старины.
Спускаясь в глубину болот,
слова вмерзают в вечный лёд
и в материнские породы;
их след исчезнет в наши годы;
и будущие племена,
ткнув пальцем в огонёк экрана,
поймут, что там была страна,
где в лучшем случае видна
зарубцевавшаяся рана.
29 декабря 2022
Январь
Возможно, что январь откроет свой букварь
на той странице, где аптека и фонарь.
Ещё в июле или в октябре
кого-то вздёрнули на этом фонаре,
а в той аптеке тайный яд толкли.
Мы в средней школе этот век прошли
и не заметили распавшегося мифа:
сто лет назад он хрустнул в лапах скифа,
в зрачках расширенных печатая следы
грядущих орков и очередной орды.
На окнах дней намёрз столетний лёд,
но флейта древняя по-прежнему поёт,
серебряную жизнь из рук не выпуская;
она мотив свой февралю и марту даст,
полозья санные прорежут вечный наст,
и Герда, может быть, отыщет Кая.
30 декабря 2022
Одной из жертв
Одной из жертв, притом не самой важной,
стал прежний мир — тот самый тигр бумажный,
колосс на глиняных негнущихся ногах,
застрявший в вековых болотах и снегах,
превыше пирамид задрав свою главу
внутри воронки, поглощающей Москву.
Там истина была на дне бутылки водки
(не первой, а второй) — тогда как мы,
зажмурившись среди сгущающейся тьмы,
уже придавлены надвинувшейся льдиной,
безумное спокойствие храня,
публиковали дивные находки
лексических особенностей строк
убитых гениев. Возможно, наш урок
и будет извлечён: тот мир слинял в три дня —
а, может быть, и в миг единый.
1 января 2023
Похоже, что
Похоже, что пределы языка
достигнуты: ведь каждая строка
должна кончаться рифмой, а она
исчерпана: мои черновики,
заполненные утром после сна,
не отражают ни малейшей доли
исходных сил, создавших языки.
Так на заре судьбы, в её начале,
слова немногое обозначали
и не включали ни свободы воли,
ни выбора. В них песни птиц звучали,
шум лиственных вершин, раскаты грома;
у слов тогдашних не было ни дома,
ни разума. Оттуда и пошло
усердное магическое поле,
стремящееся жизнь устроить так,
чтоб звук случайный превращался в знак
и притворялся смыслом — но не боле.
Теперь всё изменилось. Новый мир
с вещей сдирает плёнку внешних сил,
стремительно и непредотвратимо,
со скоростью, что нам неощутима.
Возможно, он о нас уже забыл,
и речь, и все слова забрав с собою
Мы ищем цель, но попадаем мимо,
как будто собирались в мирный тир,
а нас доставили на поле боя,
под горизонт событий чёрных дыр.
2 января 2023
Исследуя
Исследуя меандры и долины
текущих дней, узоры льда и снега,
привычные и лету и зиме,
фигурки, вылепленные из глины —
что выведет мой будущий коллега
в ещё не существующем уме?
Что ты, потомок, видишь и поймёшь?
Пройдёт ли неосознанная дрожь
по органам твоим, меж кровяных телец?
Отметишь ли начало и конец
давно истраченного алфавита,
пределы, отведённые ему —
или и вправду наша речь забыта,
засов задвинут — чтобы неповадно
в грядущем мире было никому
восстановить и воспроизвести
круги, пролившиеся адом,
бессмысленно и беспощадно?
Какие сны текут с тобою рядом,
в которые не можешь ты войти?
Исследуя небесные пути
своим вооружённым взглядом,
ты отследил над бездной наш полёт —
каких же сведений тебе недостаёт?
2 января 2023
Шварц
Вначале было то, сценическое слово,
вонзившееся в детский взор —
тот однотомник 62-го,
тот жёлтый переплёт, хранящий след
акимовского росчерка. С тех пор
прошло уже не сорок лет
в пустыне, а бездонных шестьдесят —
и плёнка фильма крутится назад;
ослепшая толпа во тьме бредёт
без Моисеева закона;
дракон ползёт по выжженной земле,
плюясь огнём; и только Дон-Кихот
вращается на медленном крыле
злодея, гнусного Фрестона.
Я бережно входил под своды этих пьес,
как в декорацию, в волшебный лес,
где голос Шварца пел, зажмурясь, для меня
о том, что мгла должна смениться светом дня.
И ангелы прочитанного сна
склонялись, в зимний день перетекая,
где жизнь была хотя и не такая,
как в книге, но уже не так страшна.
Тропа вела в антракт. За ближнею горой
уже готовился открыться акт второй;
уже пластинку с голосами птиц
пускал помреж, и цокали копыта
упряжки королевской по мосту.
И ни одна секунда не забыта
в том мире, что вошёл в мою мечту
всем списком действующих лиц
в программке ТЮЗовской — где я ещё не мог
ни понимать, ни петь свою свободу;
но шварцевский бесстрашный диалог
упрямо тёк, как утренний поток,
по направлению к восходу.
3 января 2023
Кристалл
Возможно, время есть кристалл,
в котором биться перестал
ритм сердца мира; где сосуды
внутри схватились красным льдом,
идя через осколков груды,
отыскивая новый дом,
где память дней оттаять сможет
и груз событий переложит
на тех, к кому десятки фраз,
не требующих перевода,
дойдут из пагубного года,
как аметист и хризопраз.
Кто наши вынесет уроки
из подлых лет сплошной войны?
Кто сможет написать о ней?
Кому окажутся нужны
свидетельств бесконечных строки,
остывшие среди камней —
в тех полудрагоценных свитах
геологических, где нет
ни месяцев, ни дней забытых,
где время живо и хранимо,
где радость не проходит мимо
и не тускнеет вечный свет?
6 января 2023
Маршак
Из кошмара выходит Маршак,
собирает слова в мешок,
не меняя мира никак,
но, возможно, смягчая шок
на рассвете открытых глаз,
подбирая осколки фраз.
Был описан и узок круг
строчек истины и добра;
детской ночью меня на юг
уносила вода Днепра;
человек же сказал Днепру:
я стеною тебя запру.
А Маршак говорил: смотри,
узнавай, что у слов внутри,
там сокровищ твоих слои,
мир бездонный и невозвратный —
и английскою влагой мятной
наполнялись глаза мои.
Где Олейников был казнён,
Хармс затоптан в песок времён,
Заболоцкий прошёл сквозь ад,
сквозь кровавой эпохи мглу,
там бороздки ума хранят
граммофонной игры иглу.
Нарезая свои круги
звуком вальса под слой пурги,
мы кидали слова в рюкзак,
где сбивались мысли в комок.
Нас читать научил Маршак,
а спасти никого не смог.
7 января 2023
Виктор Фет
Родился в Кривом Роге (Украина), вырос в новосибирском Академгородке, окончил НГУ, работал в заповедниках Туркмении. С 1988 в США, с 1995 преподаëт биологию в Университете Маршалла (Западная Виргиния). Автор, переводчик и редактор научных статей и книг по зоологии, эволюции, истории науки. Член редколлегии журнала «Мосты», корреспондент журнала «Литературный европеец» (Франкфурт, Германия) в США. Более 100 стихотворных публикаций в периодике США и Германии. Редактор-консультант издательства Evertype (Шотландия) по переводу Льюиса Кэрролла на новые языки. Автор шести книг стихов, статей по творчеству Кэрролла, Набокова, Евгения Шварца. Составитель сборников «День русской зарубежной поэзии» (Франкфурт, 2019-2022).