365 Views
Crisis Therapy
translated by Maria Bloshteyn
steeple hands
steeple hands
I tell them
just like that
make your hands into a steeple
then we’ll chat
hands over your eyes now
it’s dark but that’s okay
you’re safe
you’re hidden
like in that game kids play
NO
screams valya
bodies lie outstretched
right in that dark corner
far off
by our village’s edge
maria screams in terror
but her hands still cover her face
it takes
plenty of courage
to talk about your fears
fear is what led them out of death
fear is far better than death
it might have been too late for them
if not for their keen sixth sense
but all those who didn’t make it
who got blown up in their cars
who were cut-down by machine-guns
cling to them from afar
forbid them to sleep
forbid them to drink
and close in whenever it’s dark
you might call it a group tragedy
valya yulia mariyka lyuba
they’re not my last ones today
another group comes in an hour
an urgent request arrived
an urgent request arrived
to compose a manual
with instructions on how to survive
it came from kherson
or skadovsk
I don’t recall which one
but a place overrun
by a hell-load of sadists
a swarm swooping down
so here’s our work: a manual
on how to survive these orcs
hide behind the hillocks
but the steppe is too flat you say
then hide at home
in the elevator
in the oven
in the gas light
in the plant on the windowsill
in the subflooring
in the curve of the tea glass holder
don’t attract attention at all
as you walk by a wall
shrink into yourself like a snail
fold up like a book of prayers
I’ll be quick, with the boy in tow
just to the store and back
covered neck to toe
dark-clad
walking beside a wall
just like they said
Mother of God
what are you doing
let me go
the shame
look away my son
why aren’t you looking God
the town’s bedsheets are cold
every word gets you right in the gut
the manual is endlessly far
a lighthouse across a flood
I’d give up for any one of them
my own heart’s blood.
War is a Train
translated by Maria Bloshteyn, to appear in the Fall issue of Russian Life
Every morning, starting with Thursday,
I’d tell my mom that war has broken out.
Each time, she’d be surprised—
war belonged back in her childhood,
there was no such thing as war for adults.
This wasn’t Russian propaganda, it was merely dementia—
a blessed forgetting of anything too big
and too frightening.
It sank in by Sunday. She began to search for her own mother,
to cry with terror,
to plead and fumble about in a blind panic.
Wasn’t mama lying beside her just now,
on that dusty, frozen-through bolt of ratine fabric
they took along,
breathing on her, trying to warm her,
and then she disappeared.
Papa is at the front and their own train pulled away long ago.
“I remember now, war is a train!” my mom wails.
Memory fails, but eidetic fear lives on:
“Mama, has everyone forgotten me?!
Could this cold thing be mama?!
Where am I? Are the fascists above? Are they below?
Maybe I’ve inhaled them
and they’re now inside of me?”
After a sedative
She curls up into a grey-haired embryo
and lies still for a long, long time,
until the fascists forget about her, until she forgets
about her mama’s death,
until she becomes less noticeable than a grain,
a seed, a mote on a bedsheet.
So that’s my so-called background,
that’s the fear that wells up within me.
Please, don’t grow up, mom,
don’t continue this saga into Monday,
don’t live in fear of Tuesday,
stop and stay in that ’41 of yours,
so that I’ll never have to be born
to encounter your own terror,
that persistent mortal dread
on the faces of the kids just brought out of Bucha.
Галина Ицкович. Кризисная терапия
руки домиком
руки домиком
говорю я им
сложите руки домиком
потом поговорим
закройте глаза руками
порадуйтесь темноте
вы в безопасности
спрятаны
как в детской игре
нет
вскрикивает валя
всюду тела тела
вот в темном нижнем углу
вдалеке
на краю села
мария кричит от ужаса
руки пока на глазах
сколько же надо
мужества
чтоб говорить про страх
страх их вывел из смерти
страх это лучше чем смерть
классная у них чуйка
а ведь могли не успеть
но те кто не вышел из дыма
в машине взорвался
нарвался на автомат
за баб моих бедных цепляются
спать не велят
пить не велят
в любой темноте стоят
вот такая групповая трагедия
валя юля марийка люба
они у меня не последние
через час придет еще группа
поступил социальный заказ
поступил социальный заказ
напишите умное руководство
как выживать сейчас
из херсона
или скадовска
не помню даже
из места где нынче
хреновa тучa садистов
саранча на посадках наших
РУКОВОДСТВО:
как выживать под орками?
прятаться за пригорками
слишком плоская степь говорите
прятаться в доме
в лифте
в глубине плиты
в газовом огоньке
в вазоне на подоконнике
в подполе
в завитке подстаканника
не обращайте на себя внимания
проходя под стеною здания
глядя в себя по-улиточьи
складываясь в молитвенник
что ж это
мамонько
дiтоньки
я ж в мешковатом синеньком
Господи
стыдно как
ой не дивися синочку
что ж ти не дивишься Господи
города стылые простыни
каждое слово удар под дых
руководство
вдали маяком
я отдала б за любую из них
жгут живота моего.
Галина Ицкович. Be-longing
С четверга по субботу каждое утро
Объявляла маме о том, что вошла война.
Она каждый раз удивлялась:
Война — это старое детское,
А для взрослых войны не бывает.
Это не российская пропаганда, просто старческая деменция,
Благословенное забвение страшного и несоразмерного.
К воскресенью достало. Она начала искать свою маму,
Плакать от ужаса,
Слепо шарить, молить:
Только что лежала рядом на пыльном промерзшем ратине
(Отрез потащили с собою),
Дышала, грела, и вот исчезла.
Папа на фронте, состав их давно ушёл.
“Вспомнила, война — это поезд,” – скулит моя мама.
Скудеет память, но жив эйдетический страх:
“Мама, меня забыли?!
Это холодное -мама?!
Где я? Фашисты вверху? Внизу?
Может, я их вдохнула
И теперь ношу их в себе?”
После успокоительного
Она сворачивается седым зародышем
И лежит долго, долго,
Пока не забудут о ней фашисты, пока она не забудет
О маминой смерти,
Пока не станет незаметнее зернышка,
Семечка, соринки на простыне.
Вот из какого я рода,
Вот что за страх во мне тянет шею.
Мама, прошу, не расти,
Не продолжай эту сагу в понедельник,
Не бойся вторника,
Остановись на своем сорок первом,
Чтобы мне никогда не родиться,
Не повстречать твой же ужас,
Ожидание будущей смертной тоски
На лицах детишек, вывезенных вчера из Бучи.
Мария Блоштейн
Мария Блоштейн родилась в Ленинграде (Санкт-Петербурге) и эмигрировала в Канаду в возрасте девяти лет. Она получила степень доктора философии (PhD) в Йоркском университете города Торонто, а затем изучала влияние Достоевского на американскую культуру литературу и литературу в Колумбийском университете Нью Йорка. Мария опубликовала монографию «Создание Контркультурной Иконы: Достоевский Генри Миллера» (2007), а также переводы книги А. Галича «Генеральная репетиция» (2009) и А. П. Чехова «Шалость» (2015). Её переводы печатались во многих журналах и сборниках, в том числе в «Антологии русской поэзии» изданной Penguin Classics (2015).