678 Views
* * *
Я ехала домой, кругом была война,
Горел вдали огонь, а я была одна,
А я была одна.
На сбитый вертолёт глядела из окна,
И пламя к небесам вздымалось как стена,
Вздымалось как стена.
Автобус тарахтел, и опускалась тьма,
А я глядела на разбитые дома,
И опускалась тьма.
О, этот дивный вид, когда твой дом горит,
Автобус твой разбит, водитель твой убит,
Водитель был убит.
В автобусе пустом я ехала домой,
С пробитой головой, с обугленной спиной
Я ехала домой.
* * *
Когда в округе темно, когда стучат в наше дно,
Когда на вопрос мой не в силах ответить никто,
Я улыбаюсь, как Будда, не жду от реальности чуда,
И надеваю белое пальто.
Пускай летят под откос вагоны и паровоз,
Пускай побежал огонёк по стене шапито,
А мне не так уж обидно, пускай этот мир догорит, но
На мне сияет белое пальто.
Белое пальто, белое пальто,
Не мир я принёс и не меч, ни это, ни то,
Белое пальто, белое пальто,
Моя мечта — не нечто и не ничто.
Опять провален проект, субъект наплевал в объект,
Среди всех депрессий и маний стою на плато,
Хватаю флейту, как Кришна, надеюсь, вам всем будет слышно,
И надеваю белое пальто.
Когда пробило трубу, когда сломало судьбу,
Когда по ступеням вино потекло в решето,
Тебя не спасёт дозатор, не вывезет ассенизатор,
Меня спасает белое пальто.
Ах, белое пальто, ах, белое пальто,
Не бант на бедро и не на голове ведро!
Белое пальто, белое пальто,
Плыву с утра как облако я в метро.
А пастырь гонит овец по склону Ясной Горы
Туда, где обрыв, быстрей, чем любое авто,
Ни дух, ни сын, ни отец не вылезут из этой дыры,
А я надеваю белое пальто.
Белое пальто, белое пальто,
В котором тепло, в котором легко и светло,
Белое пальто, белое пальто,
Мне повезло, к моим плечам приросло
Белое пальто!
* * *
«Они бросали нас в эти грузовики,
Как дрова, – говорит Паша. –
Представляешь?
Живых людей буквально забрасывали в грузовик.
Было очень холодно».
Мы сидим в Праге, в хорошем баре,
Пьём пиво.
Паша рассказывает, как бежал из Донецка
В Прагу
Через Ростов-на-Дону
И Литву.
«Было очень холодно, – говорит Паша. –
Они забросили нас в этот грузовик,
И мы поехали, и в щель я видел небо,
Представляешь, мы едем, адски трясёт,
И не шевельнуться, тут кругом люди,
Очень страшно, реально очень страшно,
И небо почему-то синее,
Очень холодно,
А потом резко стемнело».
В пражском баре тихонько заиграл Лу Рид.
Я улыбаюсь.
Я вдруг растерялся и забыл спросить,
Как это — «бросали в грузовики»?
«А потом резко стемнело, – говорит Паша. –
Представляешь?
Я думал, я умру от холода,
Адски трясло в этом грузовике,
Мать моя потом заболела,
Но потом выздоровела,
Мы на автобусе потом из Ростова
Доехали до Литвы,
И оттуда в Чехию,
Я до сих пор не верю,
Что я здесь».
Мне вдруг представилось, что напротив сидит Лу Рид,
И я ему говорю:
«Привет, Лу, познакомься, это Паша,
Он из Донецка, он бежал от войны,
Но ему пришлось бежать через Россию,
Их везли в грузовике вповалку,
Представляешь, Лу, да, вот такая хуйня…»
«Вот такая хуйня, – говорит Паша. –
Было очень холодно».
* * *
«Доктор рецепт вам выпишет!»
Водой колесо запью.
Никто такое не выдержит,
А я выдерживаю.
Дайте рецепт от рухнувших надежд,
Дайте рецепт от сомкнутых вежд,
Дайте рецепт от белых одежд,
Дайте рецепт от невежд.
Дайте рецепт от летящих ракет,
Дайте рецепт от пиздящих газет,
Дайте рецепт на генератор и плед,
Дайте, пожалуйста, хоть какой-то рецепт!
Но никакого рецепта нет.
Нет рецепта от ленности, тленности, бренности,
Нет рецепта от вопроса «что такое европейские ценности»,
Нет рецепта от нацбольности и нацменности,
Нет рецепта от московской надменности,
Нет рецепта на уколы против агрессии,
Нет рецепта на пилюлю, чтобы жахнуть в алмазный свет,
Тупо нет рецепта против тревожности и депрессии,
Нужен рецепт, но рецепта нет.
И как говорил в таких случаях И. А. Бродский,
Козопас ты уродский.
– Да что вы такое несёте, Саша?
– Я несу тяжесть прожитых лет.
У вас нету рецепта на конопляную кашу?
– Нет, такого рецепта нет.
Нет рецепта от самосвала с прицепом рецепции,
Нет рецепта от гремящей цепями перцепции,
Нет рецепта на переброску с друзьями в детство,
В мифы и сказания Древней Греции.
Дайте просто рецепт от хуйни, если можно, от всей,
Дайте рецепт на «Never trust a hippy» и на «Punk not dead!»
Дайте рецепт от убитых детей друзей,
Но такого рецепта нет.
Траву на поляне выкошу,
Пожар бензином залью.
Мне кажется, я не выдержу,
Но я выдерживаю.
И как говорил в таких случаях поэт Мяуковский,
Мурр, мурр, Шур!
– Александр, уймитесь, очнитесь, проснитесь,
У вас галлюцинации, бред!
– Да мне бы рецептик на просветление?
– Нет, такого рецепта нет.
Для получения рецепта просим занять очередь и получить талончик с номером, нажав на красную кнопку. Спасибо. Ваш номер семь, двенадцать, двадцать три, сорок пять, пятнадцать, шесть, шесть, шесть, семьсот один, девять, девятнадцать, сто пятьсот, квинтиллиард, три семёрки, двести, пи, гугóл, два шестьдесят, нолик, нолик, крестик… Фрррррр…. Простите, в системе произошёл неожиданный запрограммированный сбой. Для получения рецепта просим занять очередь и получить талончик с номером, нажав на красную кнопку. Спасибо.
Доктор рецептик выпишет,
Ангелы запоют.
Никто такого не выдержит,
Но все выдерживают.
* * *
«Ха-ха-ха!» — засмеялся он над весёлой шуткой,
И в этот миг она впервые заметила,
Что с кончика его мизинца на левой руке
Полетела тончайшая еле заметная золотая пыль.
«Что это?» — показала она пальцем,
Но он только отмахнулся
И всё хохотал, хохотал,
А она смотрела, как улетучивается край его ногтя.
Пыль, пыль, пыль, золотая пыль, ведь мы состоим из неё,
Наши родители — золотая пыль,
Наши воспоминания — золотая пыль,
Попробуй, скажи шёпотом: «Золотая пыль…»
Золотая пыль посыпалась с кончика его мизинца,
А потом и со всей ладони, и со всей руки,
А примерно через год он рассыпался целиком,
И она осталась одна,
И всё сидела, глядела на свой собственный мизинец,
На ладонь, на руку, вспоминала, как спросила его:
«Что это?» — а он только отмахнулся,
И пыль полетела, пыль полетела,
Пыль, пыль, пыль, золотая пыль.
* * *
Когда с земли стирали Грозный,
В Москве открылась дискотека,
Был вечер праздничный, морозный,
Белели улицы от снега.
Когда в Чечне взрывались мины,
В России песни рвали душу,
Стихи писали о любви мы,
Тебе не нравится — не слушай.
Тебе всё снятся эти горы,
Где горе брали в полной мере,
А между москвичами споры
О разном качестве империй.
Тебе всё чудятся те ямы,
В которых не нашла отца ты,
Пока топтать чужие страны
Идут российские солдаты.
То год простой, то високосный,
Уж скоро середина века…
Когда с земли стирали Грозный,
В Москве открылась дискотека.
* * *
На смерть украинского детского писателя и поэта Володимира Вакуленко (1972-2022)
В Европе — холода. Туман в Берлине.
Грань восприятия как лезвие тонка:
Убитого поэта в Украине
Опознают с трудом по ДНК.
Ночь за окном плывёт на чёрной льдине
Куда-то прочь, за тьмою — не предел.
Убитого поэта в Украине
Нашли меж сотен безымянных тел.
Один со сворой как ты будешь драться?
Ввалились душегубы и воры,
В могилу номер триста девятнадцать
Швырнули и забыли до поры.
В Изюме всё терялось в едком дыме,
Когда туда с огнём зашла война,
Но вверх летит его живое имя,
И стаей тянутся другие имена.
Полгода ждали весточки о сыне
Родители, вдруг сыщется в плену?
Убитого поэта в Украине
Заколотили в «русскую весну».
Снежинка падает на иглы тёмной ели,
Дыра в ладони — кровь на рукаве,
В Европе холодно. Туманы налетели
И сели, словно призраки в траве.
Убит поэт. Его убийца — русский
Военный особист? Наёмный спец?
А мир летит с горы на скользком спуске,
А я дышу, я вовсе не мертвец.
Я не стрелял, не мучал Украину,
Не раздирал на рваные края,
Но вот бреду куда-то по Берлину
И бормочу: «Не я… Не я… Не я…».
* * *
Сжалось в груди
Чувство ужаса
Сколько же можно
Сколько нужно
Да не нужно уже
Спасибо, нет, мистер Бог
А бог запищал
Да убёг
В норку
Грызть сухую корку
Мы купили бога
В зоомагазине
Прошлой весной
Он пушистенький и смешной
Но вот в дверь стучат
Встаю, открываю
А там — я!
«Привет, – говорю себе, –
Сюрпрайз!»
Захожу к себе и сажусь у себя
Глядя на себя
Стрелки на часах
Кружатся
Сжалось в груди
Чувство ужаса
* * *
Нате и Юре из Киева
В центре Киева нет света,
Валит чистый белый снег,
И застрял в дороге где-то
Одинокий человек.
В этом тексте нет подвоха,
Нет ловушки между строк —
Человеку где-то плохо
(А кому-то где-то ок).
Хоть Луна была б как лампа,
Да с небес её снесло,
И забит наземный транспорт,
Не работает метро.
Всё спокойно, без истерик,
Но не близко нужный дом —
Человек на левый берег
Добирается с трудом.
Там, внизу, волна сурова,
Холодна, темна река,
Но у каждого второго
Огонёк фонарика.
Нет подтекста в тексте этом,
Шорох снега — саундтрек,
Вдруг зажёгся тёплым светом
На дороге человек,
А за ним второй и третий,
Улица огней полна,
Сердце человека светит,
Засветилась вся страна.
В центре Киева не лето,
Где-то рядом враг лихой,
Словно буквы у поэта,
Снег огромный и сухой.
* * *
Папа пугал меня дедом Морозом,
Подарки спрятать успев под стол.
«Вылетел только!» – на мой вопрос он
Ответ давал, опоздал ты, мол.
И я воображал страшного деда в шубе,
За которым тянется горящий след,
Когда он летит вроде чёрта в ступе
По шахте лифта (а лифта при этом нет).
Папа сам улетел, оставив след в памяти прочерком,
А новый год всё приходит и приходит опять,
И я прячу подарки теперь для дочери,
Стараясь подольше не улетать,
А где-то дети прячутся от ракетных обстрелов,
Словно от гигантских огненных ос,
И за всеми наблюдает обледенелый,
Пугающий дед Мороз.
Александр Дельфинов
Александр Александрович Дельфинов (Смирнов-Гринберг) - поэт, музыкант, журналист, перформер. Родился в 1971 году в Москве. Учился на историко-филологическом факультете РГГУ, а также в университетах Бохума, Вены, Берлина. Поэт, музыкант, журналист. Автор поэтических сборников «Веселые нечеловечки» (2000), «Анестезия 2084», «Воробьиный атом» (2013). В 2017 году в Берлине вышла книга под названием #TriggerWarningPoetry. Живёт в Германии с 2001 года, проживает в Берлине и Кёльне.