378 Views
Когда мир перестал быть тем, каким мы его знали
Мы спали на оккупированном острове на самом краю
дрожащей нации, когда она пала.
Две башни возвышались с восточного острова коммерции и касались
неба. Люди шли по луне. Нефть высосали до дна
два брата. Потом упала. Проглотил
огненный дракон, нефть и страх.
Съедена полностью.
Приближалась.
Мы наблюдали сочельник миссионеров в длинных торжественных одеждах, чтобы узнать, что произойдет.
Мы видели это
из окна кухни над раковиной,
когда готовили кофе, варили рис и
картошку, чтобы хватило для армии.
Мы видели это все, когда меняли памперсы и кормили младенцев. Мы видели это
сквозь ветви
умного дерева,
сквозь сучки звезд, сквозь
солнце и бури наших колен,
когда купались и мыли
полы.
Конференция птиц предупредила нас, когда они летели
над эсминцами на рейде стоявшими там с первого захвата.
Благодаря их песне и разговору мы знали, когда вставать,
когда выглядывать в окно
на творящуюся суматоху —
магнитное поле отброшено горем.
Мы слышали это.
Ракета в каждом уголке мира. Жажда войны росла в тех, кто украдет, чтобы стать президентом,
королем или императором, владеть деревьями, камнями и всем
остальным, что движется по земле, внутри земли и над нею.
Мы знали, что она приближается, пробовали на вкус ветер, собиравший интеллект
с каждого листка и цветка, с каждой горы, из моря и пустыни, из каждой молитвы и песни по всей этой крохотной вселенной,
плавая в небесах бесконечного существования.
А потом он закончился — этот мир, который мы научились любить
за его сладкие травы, за разноцветных лошадей
и рыб, за мерцающие возможности
во сне.
Но потом появились семена, которые можно посадить, и младенцы,
которых нужно было кормить молоком и успокоить, и кто-то
подобрал гитару или укулеле с каменных обломков
и начал петь о трепете света,
удар под кожей земли
мы ощутили, под нами
теплое животное,
песня рождается меж ее ног:
стихотворение.
У всех болит сердце: Блюз
В Объединенном терминале в Чикаго в пять часов пятничный вечер
Небо разражается ветром и дождем, и все полеты
Переносятся навсегда. Мы никогда не попадем туда, куда собирались,
И невозможно вернуться туда, где мы были. .
Солнце и луна скрылись на острове вдали от всего.
У всех болит сердце —
Огромный привратник Терминала Z–100 сохраняет самообладание.
Этот страж неба дразнит меня и заставляет улыбнуться в суматохе,
Создавая свою авиалинию, нагромождая ее против компании, самолетами которой я обычно путешествую:
Переходи на нашу сторону, мы примем тебя хорошо.
Я смеюсь, когда он возвращает мне билет, потом начинает очаровывать
Следующего клиента, его ноги устали в самых дешевых ботинках.
У всех болит сердце —
Мужчина качает головой в такт музыке, которую никто, кроме него, не слышит, это чувство
Удовлетворения — полный желудок сладости и жена, поющая, чтобы сердечная боль утихла.
В его багаже (который потеряют и никогда не найдут) затхлые мечты о полете
Одиночном в Африку, с остановкой на обратном пути, чтобы отпустить истории, слишком сложные,
Чтобы нести их домой. Он снимет ботинки, чтобы гулять по водам теплого тропического моря.
Он будет петь предкам:
Забери меня к маме. Никто не готовит так, как она.
Но все мамы, работавшие тяжко, ушли слишком молодыми.
Их сломал Мужчина.
У всех болит сердце —
У каждого во рту привкус жареного, сладкого, мягкого и жирного,
Пока мы ждем слово в сердце извивающегося чудища.
Искры соды орошают сердцевину сна.
Эта женщина цвета бульона делала то, что ей велели.
Это всё отработано хорошо, чего можно было ожидать в мире,
Где она не была королевой красоты и ее не видели никогда,
Всегда позади, всегда на задворках —
Она держит новорожденного. У него круп. .
Тише, тише. Засыпай, мой ягненочек.
Он сидит перед ней, у него режутся зубы.
У всех болит сердце —
Этот мужчина не разговаривает ни с кем, но его тело говорит.
Половина его печени съедена гневом, другая половина пытается
Извиниться —
«Что за петрушку я накрошил в этой истории, — думает он бездумно.
Мать идет сквозь сетчатую дверь, ее одежда изорвана,
Она стонет: «Всё хорошо, дитя, прошу тебя, не плачь.
Не плачь. Крошка, не плачь».
И он никогда больше не плачет.
У всех болит сердце —
Крошка-девочка одета, чтобы впечатлять, ковыляет, учится ходить в кружевах и оборках повсюду —
Родственники ее матери живут за сто миль от них, балансируют в приветствии.
С таким же успехом они могли бы жить на планете мороженого.
У нее новехонькие крылья, выросшие из разбитой надежды семьи.
Танцуй, девочка, ты несешь нашу радость.
Только не смотри вниз.
У всех болит сердце —
Миловидная девушка-панк нажимает иконку на своем экране,
для незнакомца, которого не видела никогда:
Перед рассветом ты снова высоко под мраморным небом,
Я шлифовала тонкую кожу с напитком в руке.
Летела с посланцем-кометой, которого никто не видит.
Быстрая гостья предсказывает, что вершина станет дном,
А дно станет плоским и погрузится в море.
Я хочу сказать ей:
Ты будешь обедать с королем лобстеров, и
Будешь танцевать с крабами, которые звенят кастаньетами. Ты будешь спать,
Проходя через вестибюль печали с незнакомцем,
Которого любила много лет.
У всех болит сердце —
Это безмолвие в терминале — гора бизоньих черепов.
Никто не знает, никто не видит —
Если туземцы не будут танцевать танец жрецов, облаченные в свет и красоту,
Нас просто не будет. Мы рассеемся в рассказе ковбоя, объявленного вне закона.
О чем они думали со всеми этими пистолетами и наручниками.
О размере для младенцев?
Они не выбирали возможность помнить.
Мы здесь.
В терминале остановившегося времени я шла нетвердой походкой в такт,
Меня толкал вперед голодный дух, пьяный от слов и песен.
Что я могу сделать?
Мне следует позаботиться об этом.
Изголодавшийся дух ест огонь, поэзию и дождь, он хочет только любви.
Я возражаю:
Ты хочешь любви?
Ты хотя бы знаешь, на что она похожа, какой у нее запах?
Но с голодными духами не поспоришь.
Я не знаю точно, куда иду, я знаю только, где была,
Хочу сказать человеку, который проник в трещину, чтобы найти нас здесь,
В меланхоличной лачуге исчезнувшей истории —
Я чувствую вес его сердца на своей щеке.
Его рука на моей спине, тянет меня к нему во тьме, туда,
Куда не доберутся никакие солдаты.
Я слышу крики солдат, зовущих огонь, чтобы выстоять
Перед жестокостью забвения —
У всех болит сердце —
Все мы найдем свой путь, несмотря на огонь, прыгающий в отверстия времени сбрасывания парашютистов,
Несмотря на землетрясение или избавление от любви, выливающейся сквозь хлам вещества
В эфир, складывая одну ношу
Поверх другой —
У нас болит сердце.
Как писать стихотворение во время войны
Вы не можете начать где угодно. Это катастрофа.
Шрапнель и глаз
Дома, ряд домов. Крыса ползет
Прочь от света с мусором плоти в зубах. Младенец, привязанный к спине матери,
Освобождается. Солдаты крадутся по городу,
Река, городок, деревня,
Спальня, наша кухня. Они съедают всё
Или сжигают.
Убивают всё, что не могут забрать. Насилуют. То, что не могут убить, забирают.
Слухи падают, как дождь.
Как бомбы.
Как слёзы матери и отца, проглоченные ради беспокойного мира.
Как рассвет, склоняющийся к безлунной полуночи.
Как поезд, несущийся, не разбирая дороги. Как семена, упавшие там, где
Не могут вырасти деревья, не могут жить птицы.
Нет, начни здесь. Олень выглядывает из опушки леса.
Мы привыкли видеть дятлов,
Размер солнца, красных кардиналов, и нас приветствовали
Синицы-гаички с приветственными песнями утра.
Мы начали готовить еду за пределами скользкой слизи с росой и смехом, в этих дымных сладких рассветах.
Мы пытались притвориться, что война не начнется.
Но они начали строить свои дома вокруг нас и требовать больше.
Начали учить наших детей истории своих богов.
Истории, в которой мы всегда будем рабами.
Нет. Не здесь.
Ты не можешь начать здесь.
Эта память искромсана, потому что ее не удержать с помощью слов, даже стихотворений.
Эти воспоминания оставили здесь деревья:
Разорванный карман платья твоей дочери, сшитого вручную,
Пояс, кружева.
Изящно расшитый мокасин младенца еще на ножке,
Обещание молодого мужчины возлюбленной —
Нет! Это не лучшее место, с которого можно начать.
Все спали, несмотря на далекие бомбы. Ужас стал знакомым пришельцем.
Наши любимые двойняшки свернулись калачиком в ночных рубашках возле отца и меня.
Если мы начнем здесь, никто из нас не дойдет до конца
Стихотворения.
Кто-то должен доказать, что она жива — песня деда для внука,
Его внучки, когда он трубил свою самую мощную песню в сердца детей.
Там она будет спрятана от солдат,
Которым придется преодолеть мили, реки, горы от пуповины
Истории начала.
Он знал: однажды внуки вернутся, поколения спустя
По отшлифованным автострадам, построенным на старых тропах,
Сквозь стены законов, предназначенных для того, чтобы препятствовать или разрушать, поверх библиотек
Предков ветра, рожденных в камнях.
Его песни несут нас в его родной дом на этих дымных холмах.
Начни здесь.
Когда-то мир был идеален
Когда-то мир был идеален, и мы были счастливы в том мире.
Тогда мы принимали это, как должное.
В суетном разуме начал звучать ропот Недовольства.
Потом Сомнение просунуло свою голову с шипами.
И однажды Сомнение разорвало паутину,
Различные мысли демонов
Выскочили —
Мы разрушили мир, который нам дали
Для вдохновения, для жизни—
Каждый камень зависти, каждый камень
Страха, жадности, зависти и ненависти, гасим свет.
У всех мужчин и женщин был камень в руке.
Вот где мы были,
Именно там, откуда начали.
Мы натыкались друг на друга
Во тьме.
И теперь нам негде жить, потому что мы не умеем
Жить друг с другом.
Потом один из спотыкавшихся пожалел другого
И поделился с ним покрывалом.
Искра доброты зажгла свет.
Свет сдедал отверстие во тьме.
Все работали вместе, чтобы построить лестницу.
Представитель Клана Ветра первым забрался в другой мир,
А потом — другие кланы, дети этих кланов, их дети,
И их дети, и так от начала времен
До нашего времени, в этот утренний свет для тебя.
Тайновидение
Моя тропа — пересеченная местность горящих деревьев,
Ее освещают вороны, несущие огонь в клюве.
Я прошу стражей этих земель разрешить мне войти.
Я — посетительница их истории.
«Никто уже не помнит, что надо просить разрешение», — отвечают они.
Чего я ждала от этого города — морского порта в Новой Англии, рядом
с колыбелью демократии,
Где я — призрак?
Даже казино не может сделать индианку реальной.
Или мне следует сказать «туземной», или «дикой», или «демоном»?
И на какой лингва франка?
Я продаю взгляд в прошлое, рискуя попасть под суд.
Я согласна со старинными картами Европы:
Невообразимые монстры заставляют пениться воды.
Целеустремленные пуританские корабли падают за край земли…
Я счастлива вдыхать запах моря,
Гулять по узким извивистым улочкам магазинов и ресторанов,
радоваться компании друзей, деревьев и легкого ветерка.
Я предпочла бы не общаться с историей, но история меня настигает.
Было темно перед рассветом, когда загорелось пламя.
Мужчины пришли на охоту из деревни пекот сюда, где я стояла.
Женщин и детей оставили сидеть у костра.
Я не хочу это знать, но мой желудок знает язык бойни.
Более шестисот человек убили, чтобы построить дом для людей Бога,
лидеры пуритан бахвалились на своих воскресных проповедях.
А потом история ушла в предательстве дыма.
Она до сих пор горит, хотя мы живем в демократии,
возведенной на кладбище.
Это поведали мне, чтобы я рассказала.
Каждое стихотворение — усилие на церемонии.
Я прошу, чтобы меня впустили.
Возможно, мир заканчивается здесь
Мир начинается за кухонным столом. Неважно, что, мы должны есть, чтобы жить.
Дары земли приносят и готовят, кладут на стол. Так было с начала времен, и так будет дальше.
Мы прогоняем цыплят или собак отсюда. Крохи точат зубы об углы. Царапают о стол колени.
Именно здесь дети получают наставления о том, что это значит — быть человеком. Мы создаем мужчин здесь, создаем женщин.
За этим столом мы сплетничаем, вспоминаем врагов и призраков любимых.
Наши сны пьют кофе с нами, обнимая наших детей. Они смеются вместе с нами над нашими бедными неудачными «я», когда мы собираемся за столом снова.
Этот стол — дом под дождем, зонтик на солнце.
Войны начинались и заканчивались за этим столом. Здесь можно спрятаться в тени ужаса. Здесь можно праздновать ужасную победу.
Мы родились на этом столе, и подготовили на нем родителей к похоронам.
За этим столом мы поем от радости и от скорби. Молимся, страдая и раскаиваясь. Благодарим.
Возможно, мир закончится за этим столом, пока мы смеемся и плачем, едим последний сладкий кусочек.