467 Views
Объединение «Писатель в интернет-пространстве» существует при Национальном Союзе Писателей Украины с 2008 года под руководством Натальи Вареник. Во время пандемии COVID-19 объединение потеряло возможность для встреч в оффлайне, и поэтому активизировало практику онлайна. Это пригодилось во время войны: участники объединения интегрированы в международное литературное сообщество, что помогло в работе над международным альманахом «Война XXI века», вышедшим осенью 2022 года. В двуязычный сборник вошли украинские, белорусские и русские авторы, живущие в разных странах мира — всего 48 человек. Некоторые из них опубликованы на «Точке Зрения». Это Ольга Андреева, Алексей Караковский (в 2011 году он выступал в сообществе с концертом), Ирина Карпинос, Виталий Ковальчук, Виктория Левина, Анатолий Лемыш и Людмила Свирская.
О концепции сборника достаточно подробно написано в предисловии.
Большинство произведений в этой книге написаны людьми, которые с первого дня войны в Украине были непосредственными свидетелями происходящего. Все события они пропустили через призму своего сердца, своей души. Они «прожили» происходящее вместе со своим семьями и своей страной. Многие из них продолжают жить и бороться у себя на родине, многие стали беженцами – война их разметала по всему миру. В этой книге вы также найдете много произведений авторов из других стран, которые так или иначе связаны с Украиной. Многие из них когда-то жили в ней, и не могли не откликнуться в нелегкое для нее время. У многих здесь остались близкие люди. Есть и такие, кто не связан с Украиной напрямую, но не смог не отозваться на происходящие события – это люди, для которых принцип «моя хата с краю» несовместим с совестью.
Эта идея «сбора поэтических свидетельств», на мой взгляд, вообще очень хорошо подходит антивоенным альманахам, но проблематика украинских, русских и белорусских авторов серьёзно разнится – что и понятно. Если говорить в крайне общем виде, украинцы пишут о наблюдаемых ими ежедневно ужасах войны, русские авторы (точнее, те из них, кого мы имеем в виду), выражают сочувствие и чувство вины, а белорусы – сопоставляют происходящее со своим опытом. Поскольку на данный момент таких текстов существует уже много, авторы, выходящие за рамки подобных представлений, сразу оказываются на виду. По моим наблюдениям, большинство из них находятся в эмиграции – всё-таки анализировать и обобщать под ракетными обстрелами не самое простое дело. Сборник «Война XXI века» пытается совместить и тот, и другой подход, но всё-таки на первом месте находится чувство шока.
Другой заметной особенностью сборника является стремление его создателей сохранить типичное для Украины двуязычие, не допустить отмены русского языка, что в сложившейся ситуации крайне непросто, и наверняка вызывает негативную реакцию у многих соотечественников. Стремлению защитить русскую культуру и русский язык от российской оккупации посвящены несколько абзацев в предисловии – и по-моему, это очень важно для понимания сборника.
Уничтожение русского языка и культуры происходит сейчас с легкой руки тех, кто разрушает Украину. Каждый взрыв, каждый погибший ребенок – это вычеркнутые из школьной программы украинских школьников Толстой и Достоевский, это убранные с библиотечных полок книги российских писателей, это запрет на СМИ и книги на русском языке… Этот альманах предназначен для самого широкого читателя во всех странах, поэтому в нем много произведений на русском языке, который продолжает оставаться языком межнационального общения писателей. Сборник должен быть понятен как можно большему числу людей. Но здесь и немало произведений на украинском языке, есть переводы с русского на украинский – чтобы читатели оценили певучий и красивый украинский язык. В альманах также вошли произведения на белорусском, немецком и других языках – мы не делали ограничений для авторов.
Мы долго думали о том – должны ли в нем участвовать писатели из России и Беларуси? И пришли к выводу, что должны. Это люди, которые очень рискуют, не боясь озвучить свою гражданскую позицию в условиях преследований и репрессий. Они достойны уважения. Произведения Сергея Леонтьева, Ольги Андреевой, Алексея Караковского, Елизаветы Полеес, Марии Мучинской и других авторов из России и Беларуси – это голос совести из-за колючей проволоки запретов и лжи.
Я хотел бы процитировать лучшие, на мой взгляд, произведения из этой книги – в соответствии с концепцией «Точки.Зрения», на русском языке.
Ирина Иванченко
Светает. Стихло. Птичий гам
укроет Киев одеялом.
Я различаю по глазам
того, кто вышел из подвала.
Светло, как в детстве, по ночам
от вспышек, падающих рядом.
Идет домой и ставит чай,
и смотрит поседевшим взглядом.
Подвал — спасибо, что не склеп, —
есть сгусток безопасной зоны.
Он стар, но может резать хлеб
в отряде самообороны.
Кораблик к дому своему
плывет в тоске исповедальной.
Что знают Сартр и Камю
про опыт экзистенциальный?
Горит на страже Верхний Вал.
Болит Желань в районе сердца.
И я иду за ним в подвал,
чтоб хоть немного отогреться.
И так не верится в тепле
и тишине недолгой, звонкой,
что я живу не на земле,
а в шаге от взрывной воронки.
Людмила Шарга
Снег мартовский…
Недолговечный, мокрый,
терзающая душу тишина,
крест-накрест перечёркнутые окна –
война.
И чайки то рыдают, то хохочут
над эхом голубиной воркотни…
Крест-накрест перечёркнутые ночи,
крест-накрест перечёркнутые дни.
Неверующим – Бог судья. Не верьте.
Но помните апостола Фому.
Не проклинаю, не желаю смерти –
я не желаю смерти никому,
живите – эхо смерти будет громким.
Живите – получайте похоронки…
Вам карой станет жизнь. Живите долго.
Ходите по земле от крови волглой
и верьте свежим ямам на погостах…
Живите. Смерть – о, это слишком просто.
…………………..
А у меня ни марта – ни апреля,
часы не отстают и не спешат –
крест-накрест перечёркнутое время.
Крест-накрест перечёркнута душа.
Ирина Сапир. Ров
От страны к стране простирались рельсы,
дороги бежали туда и назад.
Напевая под нос «Океан Эльзы»,
я вдыхала запоем Старый Арбат.
Погружаясь на Красной в бездонность неба,
вымеряя шагами Садовый виток,
я в уме повторяла «Подолье» и «Днепр»,
растворяясь в напевности этих строк.
Отражаясь в глубинах одесских окон,
ощущая ступнями булыжный рельеф,
я читала взахлеб Александра Блока
и Сергея Есенина нараспев.
Я Цветаевских нервных стихов горечь
заливала в каналы своих вен.
А теперь, словно ров, пролегло горе
между «кручами» этих и тех стен.
Мир повис как брелок на ключе пуска.
Вся планета зажата в одной руке.
Мне диктует Муза только на русском.
На каком мне теперь писать языке?
«Подолье» — стихотворение Леси Украинки «Краса Украины, Подолье!..»
«Днепр» — стихотворение Тараса Шевченко «Ревёт и стонет Днепр широкий»
Нина Гейдэ
Украденная родина болит
и кровоточит ранами убитых.
Как призрак, память бродит между плит
иных эпох – любовь идёт в убыток.
Атаками охотничьих ракет
не только уничтожен Мариуполь –
зачёркнута Москва – в её руке
осколки детства: жизнь идёт на убыль.
Мир непригляден, как сгоревший дом,
где выбиты все розовые стёкла.
Расстрелянная девочка крестом
худые руки-крылья распростёрла.
Над ней чужая родина в огне
склоняется в невысказанной скорби.
А родина моя болит во мне –
я из неё выдёргиваю корни.
Невесело и невесомо мне
без прошлого – один лишь в утешенье
язык остался: НЕТ сказать войне
и родине, в безумие ушедшей.
Украшенная родина блестит –
как яблоко червивое, румяна.
Ей чья-то ложь пилюлю подсластит,
что я её на правду променяла.
Укройте Украину небеса
и девочку убитую лелейте.
Ей родине моей смотреть в глаза
придётся не одно ещё столетье.
Сергей Леонтьев. А было до Весны четыре дня
А было до Весны четыре дня,
И в Винницу звала меня родня,
Никто своих друзей ещё не банил,
И мы сидели с пивом после бани,
Склоняя благодушно Пу и Зе,
Но тьма и свет уже столкнулись лбами,
И танки заклеймили буквой Zет.
А было до Весны четыре дня,
И накрывала птичья колготня
Донбасс и Крым, Кубань и Запорожье,
Народ охотно чарочки порожнил
И уминал блины перед Постом,
Но год Тигровый, выгнувшись тревожно,
Воинственно подёргивал хвостом.
А было до Весны четыре дня,
Ещё не ныло сердце у меня,
Петляли ручейки по тротуарам,
Девчонки улыбались всё весней…
Но встали роты, берцами гремя,
И тягачи зафыркали солярой,
И выползли ракеты из ангаров,
Как полчища стальных крылатых змей…
Виталий Ковальчук
Он приходит под вечер – седой, с заострёнными скулами,
Варит кофе, садится за стол, открывает тетрадь.
Проверяет осанку, чтоб плечи не стали сутулыми,
Собирается с мыслями – и начинает писать.
Про своих запорожских друзей и поездки на Хортицу,
И про то, что – весна, значит, снова в дорогу пора.
И про то, как ему так давно и безудержно хочется
Окунуться в могучие воды красавца Днепра.
А ещё про футбол – кто там будет играть первым номером?
Ждёт победы от сборной, хоть как ни сжимают тиски.
И про то, как в минувшее лето в лесах под Житомиром
Он любимую женщину чаем поил у реки.
И картины в стихах до того ослепительно-яркие,
Что собой затмевают удары крылатых ракет…
Снова пишет стихи в украинском несломленном Харькове
Под российскими бомбами русскоязычный поэт.
Людмила Свирская. Роковое утро
В то утро от подруги смска:
«Твои бомбят Одессу!» – «Что?» – «Война!» –
«Там нет моих!» – хотела крикнуть резко.
Но голос сел… Бомбит – моя страна…
Как в том, навеки проклятом июне,
Всем громким обещаньям вопреки…
Моя страна… в которой Пушкин, Бунин…
И юность… и объятья у реки?..
День покатился. Чёрный и бездонный.
Куда-то в пропасть. (Верится, что в ад.)
По улице иду и слышу стоны.
Глаза закрою – города горят.
Не станет больше наше небо синим.
Подруги плач не смолкнет вдалеке.
Она ведь моего учила сына,
Да! – говорить на русском языке.
Андрей Грязов. У памятника Котляревского
Ну, что же, рядом постою.
Из тех потомков,
Кто жизнь увидел на краю
Из под обломков.
Кто здесь споткнулся об окоп
Уйдя от пули.
И разрастался Маривопль
Не Мариуполь.
Добра остаток канул в зле,
И кровью харкал,
Огромный город на земле,
Не Харьков — Харькровь.
О, ты безглазый саурон,
Тебе не снится,
Что даже ворон с похорон
Теперь – убийца?
Здесь умерла людей любовь,
Легко и тупо.
И сколько-сколько мертвых слов
В гортанях трупов.
Но верю, верю, будет так:
Он, непокорный,
Он победит врага – козак,
Эней моторный
Ольга Лебединская
А где-то зреет новая Есфирь.
В её руках не нож, а пистолет.
И просит беспредельный светлый мир
Очередных свершений и побед.
Нет, это не безумный светский тир.
И кажется, весны в природе нет.
Но где-то улыбается Есфирь.
Настраивает верный арбалет.
Гудит вокзал, заплаканный до дыр.
Младенцы, мамы, давка, крик и бред.
А где-то хитрый план таит Есфирь.
И скоро мрак и плен сойдут на нет.
Победа далека и высока.
Победа так близка и глубока.
Не дрогнула красавицы рука.
И облака над нами , как века.
Ещё Аман ползёт и видит сон.
Но зерна всходят. Зреет виноград.
И враг, и мрак да будет побежден,
Как тысячи бездомных лет назад.
Меж небом и землёй грохочет мир.
Все нереально. Все вокруг — война.
Но где-то разминается Есфирь.
И сеет золотые семена.
И рушит золотые времена.
И хлещет мир, истоптанный до дыр…
Алексей Караковский. Сказки жестокого времени
«Магии не существует», – обречённо сказал волшебник
и закрыл золотую тетрадь, в которой весь свой век
записывал сказки мирного времени.
Оленёнок Бэмби умер от голода,
Короля львов убило при бомбёжке,
Семь гномов погибли от газа,
сражаясь на подземных этажах завода,
Белоснежку изнасиловали и убили боевики Змея Горыныча.
Ничто не смогло устоять перед разрушением и смертью.
Девочка, попавшая в рай, расскажи Господу,
что волшебство отныне бессильно,
и напомни ему о старом седом человеке в бомбоубежище,
который так отчаянно ждёт тебя и молится –
в окружении напуганных детей,
потерявших веру в книги.
Игорь Маркес
Ходят ангелы по небу,
Водят ангелы детей…
День вчерашний был, иль не́ был
В круге чёрных новостей?
Этот век в его безумье
Не понять и не принять,
Только ангелы в раздумье
Вверх детей ведут опять.
Только снова еле слышно
Голос к голосу в ночи –
Смех оборванный над крышей
Горьким эхом вновь звучит…
Ходят ангелы по небу,
Водят ангелы детей…
Виктория Левина. Я в фокусе
Я – в фокусе. Меня хотят убить.
Не город, не страну, меня конкретно.
Не я, они решают, где мне быть
в кисельных берегах земли заветной.
И вот тогда по профилю ракет,
по белой траектории найдёте
тот громкий, страшный и мгновенный след,
и ясно, для кого, уже в полёте.
И не спасёт бетонная стена,
стальная дверь и воли сгусток вязкий.
Я – в фокусе. За мной пришла война.
Меня хотят убить. И это ясно.
Анатолий Лемыш
Эти дни в нашу память впечатаны вхруст.
И когда отгремят боевые,
Мы вернемся сюда, на Андреевский спуск,
Все – и павшие, и живые.
Каждый дом нам родной, каждый камень знаком,
Даже воздух – для легких отрада.
Здесь Булгаков, укрытый мешками с песком.
От обстрелов и чуждого взгляда.
Здесь Андреевский купол увенчан крестом,
Словно окаменевшее знамя.
Мы поднимем стаканы за вечный Подол,
И, помедлив, за тех, кто не с нами.
Позади – времена: не бывало подлей.
Впереди – лабиринт раскаленный.
Нам не будет покоя на этой земле –
Победителям и побежденным…
Ольга Андреева
Мы не виноваты. Но нам не отмыться.
Мы всюду чужие. Особенно дома.
Не клята, не мята, не сныть, не мелисса —
от ужаса взглядом уткнёшься в ладони,
сотри себя с диска, из памяти, с флешки,
готовься, оденься по первому сроку,
гляди — в дыры окон, дверей головешки —
ты взят на прицел украинским барокко.
Скорлупка сознания кажется хрупкой,
совсем ненадёжной – но двинуться рано,
не всё ещё знаешь… Молчит Мариуполь
тревожней пустыни в преддверье бурана.
Злословит ведущий, злорадствует пресса
агитновостями четвёртого рейха.
Всей пятой колонной взорвать поднебесье –
и то — не простится, вот разве прозреют…
Павел Гуданец
Ты, оглушённый братской бойней,
замаранный виной чужой,
был ужасом и гневом болен.
Теперь казалось – прокажён
весь род от Чехова, Толстого,
Державина, Карамзина,
и что сначала – нет, не Слово,
а первородная вина.
Зато не каялся убийца
и шёл в осиротелый дом
отнюдь не книжкой поживиться,
не акварельным полотном.
Сердечность в нём, как лёд, застыла.
Он методично сеял смерть –
детей расстреливал в затылок,
стесняясь им в глаза смотреть.
Вокруг тебя, щетинясь шерстью,
толпа подбадривала бой,
а кроме пошлого имперства
не знала гордости другой.
Прощай, немытая эскадра
пропагандистов и дурил,
как русский классик – эскападой,
но от души – им говорил.
Нет, не строители темницы,
а узники в застенках там,
к тебе взывали Солженицын
и Гумилёв, и Мандельштам.
Хоть кайся за грехи соседа,
хоть отменяй родную речь,
стихи – от кровной одиссеи –
тебя сумели уберечь.
Твой крик, твой шёпот – это глина.
Захочешь – вылепишь сосуд,
в котором сохранится Глинка;
и Фет, и Тютчев оживут.
Вдали, где нет ни слёз, ни смеха,
где отголоском – боль и стыд,
твой деликатный доктор Чехов
с тобой беззвучно говорит.
Гея Коган. Буча
Не странно ли, что я ещё жива?
Ещё дышу с усилием на вдохе,
и в горле жмутся бледные слова –
отчаянья и ненависти крохи.
Не странно ли, что принимает взгляд,
хотя и затуманенный от соли,
такие же, как были год назад,
намокшие в дожде цветы магнолий,
и то, как наземь падает зола,
лукаво притворяясь лепестками?
Ведь я не здесь! Я в Буче умерла,
там в грунт кровавый вбита сапогами.
Но вновь живу, и новостей сквозняк
то бьёт под дых, то ударяет в спину.
Я и представить не могла, чтоб так
болела в подреберье Украина.
Инесса Ганкина
Апрельская зима полна тревоги,
в ней снег — не праздник, а скорее саван.
И ходят по бессмысленной дороге
вчера и завтра, вплетены друг в друга.
Скрипят полозья иль скрежещут танки,
всех мертвых погребет слепая вьюга.
Ее забота долгие столетья
(ей дела нет до правых и неправых)
засыпать снегом и укрыть от ветра…
Мне скажут: «равнодушная природа»,
а я предположу, куда уж проще:
будь у земли сознание и память,
она, впитавши эти реки крови,
уже давно б покончила собою.
Ольга Самолевская
Умытый маем мир.
Вокруг – воскресший цвет!
Такой счастливый миг,
не признающий смерть!
Бежать, стремиться вверх,
как соки по стволам.
Вобрать в объятья – всех,
вошедших в пастораль.
Любить, расти, цвести,
встречать в саду бутон,
держать листву в горсти,
и – Боже упаси –
не помышлять о том,
что схлынет этот цвет
и ветра озорство,
растает волшебство,
и весь остаток лет –
от взрыва одного
исчезнет этот свет,
вся жизнь сойдёт на нет…
Вдыхай и обнимай
военный этот май.
Роскошная сирень
дрожит под вой сирен.
Виктория Тищенко
Самолёт летит. Покамест мирный.
А в моем посёлке рвутся мины
и клубится смертоносный дым.
И в оврагах вырастают грады
(но не города растут: снаряды —
ады — бьют прицельно по живым).
Самолёт летит — о, это просто…
Разрезает белая полоска
небо? — жизнь мою напополам.
Над макушкой сахарное жало.
Я не стала выше. Я сбежала.
Так бессилье мерит силы нам.
И цветет теперь вишневый иней.
Больно дома. Горько на чужбине.
Миг — всплеск-луч на матице-судьбе.
И блестит слеза — мой аз заглавный,
потому что здесь всё слишком славно,
потому что я хочу к тебе.