556 Views
Пост милиционеры выставили перед мостом через речку Каракойсу. Чтобы любопытные журналисты не проскочили в аул. Рядом уже тусовались несколько местных и федеральных телевизионных групп, приехавших на своем транспорте. Поскольку за реку, в село, никого не пускали, репортеры слонялись, неторопливо беседовали, курили или попивали воду, периодически поглядывая на августовские зеленые горы и серые скалы над ними, громоздящиеся вдоль трассы.
Сразу за Каракойсу дорога петляла наверх, постепенно теряясь в ближайших садах Гуниба, лежащих на склоне. Далее возвышалась знаменитая гунибская скальная корона – высоченные каменные обрывы. Открыточный вид, известный России с 1859-го года, когда здесь был взят в плен имам Шамиль. С тех пор эти стены природного происхождения стали визитной карточкой аула. Снизу просматривались домики частных хозяйств, теснившихся на вершине.
Ершаков сделал несколько фото окрестных видов и теперь прислушивался к звукам боя, доносившимся со стороны Гуниба – пулеметной трещетке и сопровождавшим ее глухим вздохам-взрывам. Согласно имевшейся информации, в селе блокировали амира «вилаята Дагестан Имарата Кавказ» Магомедали Вагабова. Накрыли его в квартире охранника главы района, расположенной в бывшей школе – общежитии для муниципальных служащих. Вместе с Вагабовым отстреливались еще три боевика, а также хозяин и беременная хозяйка жилплощади. В итоге, уцелел только один моджахед, получивший ранение и угодивший в плен.
После того, как все закончилось, журналистам разрешили заснять картинку. Впрочем, к разгромленному зданию близко не пустили – саперы еще проверяли территорию в поисках неразорвавшихся боеприпасов и самодельных бомб. Поднявшись в село к воротам крепости 19-го века, Ершаков понял: Гуниб стоит не просто на вершине, а на краю обширного плато. Узенькая извилистая улица вела к верхней части аула, за которой тянулись крепостные стены.
Выпотрошенная крупным калибром БТРов четырехквартирная общага дымилась левее. Картина оказалась стандартной – часть крыши была снесена, стены покрыты выбоинами и рубцами, окна выбиты, изнутри несло гарью. У входа лежали трупы пяти мужчин в камуфляже и спортивных костюмах. «Женщину унесли, чтобы треш-контента не наснимали», – зафиксировал Ершаков. Глазеть на развалюху он не собирался, а потому пошел прогуляться по соседним переулкам. Полчаса в запасе до отъезда коллег у него еще имелось.
Солнце покинуло степи Мангышлака и обосновалось над морем. Ершакову не хотелось вставать. Он таращился на светло-голубое небо, живущее за приоткрытым окном, и думал. Вчера возле Агач-аула, лежащего по ту сторону хребта Тарки-тау, подпирающего Махачкалу с запада, нашли сгоревшую легковушку. В салоне – останки двух или трех человек. В милиции сказали, что, скорее всего, это боевики, случайно подорвавшиеся на собственном СВУ. Такое, конечно, случалось. Но бывало и по-другому. Он позвонил местному знакомому правозащитнику и тот пообещал узнать детали по своим каналам. Встречу назначили на сегодня.
Пересеклись в обед, в кафешке возле Русского театра. Когда Ершаков явился, Сиражуддин, – гладковыбритый брюнет средних лет в белой рубашке и джинсах, – уже сидел на веранде и потягивал кофе. Ершакову всегда казалось, что тот похож на школьного учителя и он ничуть не удивился, выяснив: Сиражуддин действительно работал в школе до того, как пришел в дагестанский филиал крупной московской правозащитной организации. Коллеги и журналисты, с которыми он близко общался, звали его просто – Сиражд.
Они поздоровались и Ершаков присел напротив. Заказал какао. Принесла симпатичная смуглая черноволосая официантка.
– Как семья?
– Спасибо, все хорошо, – ответил Сиражуддин.
– По моему вопросу есть новости?
– Да, к нам уже обратились родители. Им неофициально сказали, что надо опознать. Скорее всего, один из тех, кто был в машине, их сын.
– То есть?
– С ним парень учился, который сейчас, вроде бы, в лесу. Ну, а дальше сам знаешь, как это бывает.
– Вышел в магазин и пропал?
– Почти. Не вернулся с работы из автомастерской.
– Поговорить с родственниками можно?
– Пока нет. Я уточнил, но они не хотят привлекать СМИ сейчас.
– А теперь-то какая разница уже?
Сиражуддин помолчал, а затем произнес:
– Не надо так.
Ершаков отхлебнул молочно-шоколадную массу. Сахара, кажется, маловато.
– Ладно. Ты, если что-то еще узнаешь, сообщи, пожалуйста. Ну, и я тоже на связи буду.
– Окей. А тебе зачем? Твои все равно ведь не опубликуют.
– Ну, есть и другие места.
– Не уволят, когда узнают?
– Может и уволят.
Ершаков часто думал об этом. О несовпадении журналистики и работы в СМИ. Журналистика велела ему следовать по пути сопротивления, чреватому нищетой и проблемами с властью и силовиками, но приносила внутреннее удовлетворение от сделанного. Редакционная работа требовала соблюдения правил игры, компромиссов, имперской цензуры, но одаривала какой-никакой зарплатой, позволяющей сводить концы с концами и, – вот парадокс! – изыскивать средства на журналистику. Потому приходилось лавировать и в искусстве лавирования он стал виртуозом. Лгал сегодня, чтобы завтра дать полную палитру.
Через пару дней поплохело. «Просвистало где-то», – резюмировал Ершаков и поплелся в ближайшую аптеку за лекарствами. Верхние дыхательные пути с детства были его слабым местом. Обычная простуда на неделю валила с ног, а отходняк с надрывным кашлем и отхаркиванием темных сгустков занимал еще примерно месяц. «С таким здоровьем дома надо сидеть», – подумал он, падая на кровать, имея ввиду, конечно, не съемную квартиру в Махе, а родительскую в Ебурге.
К тому же, работе безразлично, болеешь ты или нет. Новостные поводы сыпались каждый день. Нужно было отписывать. И Ершаков отписывал. Около Северной автостанции в собственной машине расстреляли председателя федерального суда Унцукульского района. В Махачкале подорвали авто МВД, двое раненых. Перестрелка под Буйнакском. В Махачкале обстрелян патруль. В Хасавюрте – автомобили прокурора и начальника криминальной милиции.
Ершакова качало из стороны в сторону. Глаза закрывались сами собой и он валился на бок. Потом резко вскакивал и ошалело пялился в экран монитора. Прикладывал руку ко лбу – горячо. Так себе, конечно. Зато замначальника угрозыска хасавюртовского РОВД еще хуже – его грохнули по пути в Аксай. Главе Киров-аула тоже не позавидуешь – пристрелили в Махе. «Значит, у меня не все так плохо», – приходил к выводу Ершаков, приняв очередную таблетку и утыкаясь в подушку.
На исходе болезни, когда легкая слабость еще оставалась, но аппетит вернулся и чувствовалось, что организм восстанавливается, прилетели два известия. В один день. Утром около Губдена обнаружили взорванную легковушку. В салоне – пара сгоревших трупов. К вечеру аналогичную находку сделали в Тарумовском районе. Опять подорванное авто. Опять неопознанные тела. В МВД комментировать отказались. Информация, якобы, не поступала. Ершаков набрал Сиражуддину.
– Я в курсе. Позже перезвоню, – ответил тот.
Перезвонил в конце недели. Встретились на том же месте. Ершаков заказал круассаны с чаем. Красивой официантки уже не было. Вместо нее обслуживал какой-то долговязый паренек.
– Записывай номер, – сказал Сиражутдин.
– Это чей? – уточнил Ершаков.
– Семья из Губдена. Они готовы разговаривать.
– Вы их делом займетесь?
– Скорее всего.
– Понял. А кого спросить?
– Аминат.
– Она кто?
– Сестра.
– Спасибо большое. Очень выручил.
– Да ладно. Ты, главное, будь осторожен.
Он позвонил на следующий день. Сперва никто не брал трубку, потом гудки прекратились.
– Алло, – произнес озадаченный звонком с неизвестного номера молодой женский голос.
– Здравствуйте, – сказал Ершаков, разумно отказавшись от формулировки «добрый день», – Меня зовут Дмитрий. Я журналист, сейчас в Махачкале. Мне ваш номер Сиражуддин дал.
В трубке воцарилось молчание. «Связь прервалась, что ли», – предположил Ершаков.
– Здравствуйте. Я поняла, – прервала паузу женщина.
– Вы – Аминат? – уточнил он.
– Да, – не сразу ответила собеседница.
– Примите, пожалуйста, соболезнования, – нашелся Ершаков, – Не могли бы мы встретиться и обсудить вашу ситуацию?
– Вы хотите приехать?
– Давайте приеду. Например, завтра.
– Ну… Хорошо. Только автобус к нам не ходит. Надо сесть на маршрутку до Сергокалы и попросить, чтобы остановили у поворота на Губден.
– Понял.
– Как приедете, позвоните мне.
– Договорились.
Нужная маршрутка отчаливала от Южной автостанции, приютившейся за еще одним крытым рынком, на выезде из города к Дербентскому шоссе. Ершаков проторчал там битый час на жаре, ожидая машину. А когда она появилась, пришлось ждать еще столько же, пока салон не заполнился пассажирами – древними молчаливыми дедами с палочками, тяжело вздыхающими пенсионерками с баулами, мамами с двумя-тремя орущими детьми, постоянно требующими пить.
Ершакову удалось пристроиться с краю, у открытого окна, и всю дорогу ему в лицо бил теплый ветер. Они пролетели пригородный Новый Параул, поворот на аэропорт «Уйташ» и угодили в гигантскую пробку в Манасе, на перекрестке, окруженном многочисленными базарами. Рядом виднелась маленькая, песочного цвета, мечеть, а окрест, насколько хватало взгляда, гудели нагревшиеся на солнце легковушки и грузовики, меж ними сновали нагруженные сумками вспотевшие покупатели и носильщики, а правее вдоль бесконечных торговых рядов с овощами, фруктами, мясом, рыбой, приправами, тканями и ширпотребом вращались разноцветные волны людского моря.
Вырулив из затора, машина пошла уже без остановок. За Карабудахкентом трасса тянулась вдоль гор, оставляя левее поля и тепличные хозяйства, прикрывающие море. Ершаков попросил высадить его у поворота на Губден. На улице парило. На небе ни облачка. Он проводил взглядом удалявшуюся маршрутку и достал телефон. Дозвонился со второго раза.
Минут через десять перед ним возник старенький белый ВАЗ. За рулем сидел полный бородатый мужчина в зеленой рубашке и джинсах.
– Дима? – крикнул он, – Давай, садись!
Ершаков примостился рядом с водителем.
– Меня Ахмед зовут, – представился толстяк, – Поехали?
– Поехали, – ответил Ершаков.
Машина развернулась, подняв столб пыли, и покатила в село. Вскоре по обеим сторонам начали появляться частные хозяйства и магазинчики. Чуть погодя легковушку вынесло на просторную площадку, увенчанную двумя колоннами из белого кирпича и металлической перекладиной с гигантской надписью «Губден». «Сразу ясно, куда занесло», – оценил Ершаков.
Позади стелы громоздились аульные кварталы. Легковушка постоянно петляла и Ершаков быстро перестал понимать, куда они едут. Его захватила и влекла череда коттеджей и старинных зданий, покрытых растительным орнаментом окон, вычурных балкончиков, густых фруктовых садов, гаражей и запертых наглухо ворот. Наконец, машина затормозила возле двухэтажного каменного дома.
– Приехали, – сказал Ахмед.
Ершаков выбрался из салона и приоткрыл калитку. За ней находился светлый компактный дворик. Он прошел вперед, оглянулся. Ахмед как будто испарился. Ершаков немного помедлил, потом поднялся на деревянное крыльцо. Впрочем, это было даже не крыльцо, а, скорее, веранда, ограниченная с одной стороны низким бортиком, а с другой сооруженной из толстых реек решетчатой застекленной стеной. Постучавшись, он легонько толкнул дверное полотно.
Его взгляду предстала прямоугольная гостиная. Дощатый пол устилали красные и синие ковры. Посередине, у стены, стоял коричневый диван, по бокам – лакированные шкафы с книгами и сервизами. По флангам комнату обрамляли белые двери. Вообще, все помещение было наполнено тонкими солнечными лучами. Ершаков почему-то вспомнил летние фотографии музейных дворянских усадеб из подарочных изданий – тоже никого, тоже сплошной свет и уют домашней обстановки.
– Ас саламу алейкум, – произнес он, снимая кроссовки у порога.
Правая дверь отворилась и в комнату вошла женщина лет тридцати в синем платье в белый горошек и голубом хиджабе. Она внимательно посмотрела на Ершакова.
– Ва алейкум ас салам. Присаживайтесь, пожалуйста.
Вслед за ней возникла сухопарая пенсионерка в темно-зеленом. Ее салатовый платок был повязан на затылке и, как заметил Ершаков, она чувствовала себя в присутствии незнакомца более свободно.
Он опустился на диван. Женщины сели рядом. Пожилая – оперевшись на подлокотник, с краю. Молодая – на придвинутый стул.
– Может, хотите чаю? – поинтересовалась она.
– Нет, спасибо.
– Меня зовут Марьям, – представилась пенсионерка, – Сиражуддин звонил нам, сказал, что вы по поводу Магомеда. А это Аминат, вы с ней уже разговаривали.
– Да, – ответил Ершаков, – Расскажите, пожалуйста, что, вообще случилось. Из сообщений СМИ ничего непонятно.
– Магомед, племянник мой, в тот день с товарищем собирались в Махачкалу, – начала Марьям, сложив на коленях жилистые руки, похожие на сосновые корни, пересекающие лесную тропу, – У того машина немного барахлила и они хотели ее показать мастеру знакомому. Уехали утром и…все. А уже вечер. Их нет и нет. Телефон недоступен. Мы родителям того парня позвонили. Его тоже нет. Что делать? На следующий день участковый к нам пришел. Говорит, надо на опознание идти. Какое опознание? Говорит, нашли машину сгоревшую с телами.
– Как-то быстро нашли, – внезапно произнесла Аминат, перемешав в одной фразе возмущение, скепсис и негодование.
– И что дальше?
– Дальше поехали смотреть., – продолжила Марьям, вздохнув, – В милиции нам фотографии показывали. А что там опознаешь? Косточки? Взяли кровь для анализа. Во дворе, кстати, легковушка эта стояла, покореженная. Семья парнишки того, якобы, признала. Номера, сказали, совпадают.
– А в милиции как-то прокомментировали?
– Сказали, что он боевик, – откликнулась Аминат и отвернулась. Солнечные лучи со двора падали прямо на девушку и от этого ее темная гладкая кожа казалась золотой.
– Я спросила, – уточнила Марьям, – участковый такой: а он у вас, оказывается, террористом был. Мол, везли бомбу, хотели что-то взорвать, но бомба раньше времени сработала. Дело, сказал, будут возбуждать.
– А какие доказательства?
– Неизвестно. Сказал, мы вас еще вызовем, ждите. Ну, вот мы и ждем.
– Странно, – промолвил Ершаков.
– Это все из-за Далгата, – отчеканила Аминат.
Он вопросительно посмотрел на нее. В какой-то момент поймал себя на мысли, будто перед ним картина – золотая кожа, голубое с белым платье. Фон – мебель, двери и клетчатая стеклянная стена в хорошую погоду. Кто мог такое написать в перерывах между батальными сценами? Рубо? Верещагин?
– Еще один его приятель, – донесся до сознания Ершакова порывистый голос Аминат, – У этого Далгата брат был младший, муджахид. Погиб. И он мстить решил, в лес ушел. И Магомеда из-за него постоянно в милицию вызывали. Думали, наверное, что помогает. Лишь бы теперь за Ислама не принялись.
– Ислам – наш младшенький, – пояснила Марьям, – сестра после такого слегла. Отец их сам не свой. А участковый еще: мы за вами будем пристально следить… Одного убили и все мало.
– Ну, допустим, в чем-то его подозревали, – проговорила Аминат, – Так вы доказательства предъявите и судите, как полагается. А то, получается, человек пропадает и находят потом кости в сгоревшей машине.
– А чем Магомед занимался? – сообразил спросить Ершаков.
– На стройках работал в Махачкале и Каспийске. То заплатят, то не заплатят, – пожаловалась Марьям, – Жениться хотел. Но какая свадьба с такими условиями? Ислам вот тоже. Или на стройке, или здесь помогает. Одни переживания теперь. Только на Аллаха надеемся.
Обратно Ершакова тоже вез Ахмед. Договорились, что подбросит до Манаса.
– Пообщались? – поинтересовался водитель, не глядя на пассажира.
– Пообщались.
– И как вам?
– Хреновая ситуация.
– Не то слово.
– А вы их родственник? – обернулся к Ахмеду Ершаков.
– Я? Друг семьи.
Городской пляж представлял собой один сплошной галечный массив. Никакого песка. Только овальные белые, серые, черные, коричневые камешки. Волны набегали на них, потом откатывались, оставляя клочья пены, через несколько секунд вновь набегали. Ершаков, сунув руки в карманы, держался подальше от воды. Ему нравилось приходить на пляж и просто смотреть на Каспий. В такие моменты думалось хорошо.
А подумать было о чем. Ему не давала покоя эта история о погибших друзьях из Губдена. Что там произошло? Могли ребята оказаться боевиками или пособниками, случайно подорвавшимися на собственном СВУ? Запросто. Прецеденты имелись. Могли они стать жертвой «эскадрона смерти» МВД или ФСБ, сотрудников, решивших свести с ними счеты, не занимаясь арестом, судом и прочими формальностями? Запросто. Мало того, иногда похищения фиксировались уличными видеокамерами. Идет, например, некто по своим делам по улице, к нему подлетают мужчины в балаклавах, крутят, запихивают в машину и увозят. А чуть погодя «пропавшего» находят убитым на месте очередной спецухи и объявляют террористом. В Латинской Америке данную тактику, в свое время, прозвали «грязной войной».
– Грязная война, – повторил Ершаков, покачал головой и побрел к себе.
Со временем он отвлекся на другие сюжеты. Инфоповодов – хоть отбавляй, губденский текст писался ни шатко, ни валко. Когда все надоедало, Ершаков садился у окна, глядел на улицу, прохожих, соседние дома, пляж, потягивая кизлярку или дербентский коньяк.
Ближе к осени, на излете августа, его привычную работу прервало одно известие. Возле Губдена в засаду силовиков угодила группа подпольщиков. Пятеро моджахедов пришли в условленное место в лесу, где сельчане должны были передать им продукты. Проблема состояла в том, что сельчане, к тому моменту, оказались перевербованы и сдали «точку» эфесбешникам. В итоге всех пятерых завалили. Среди убитых опознали двоих приезжих из Якутии. Их данные довольно быстро утекли в СМИ. А вот личности остальных в республиканских МВД и УФСБ раскрывать не торопились.
Ершаков решил на всякий случай позвонить Сиражутдину. И не ошибся.
– Давай завтра, – сказал Сиражутдин, – в сквере около твоего дома.
Каспийский ветер бросал морские волны на галечный берег и врывался в город, где наотмашь хлестал по кронам деревьев, рекламным плакатам, лицам горожан, лобовым стеклам иномарок. Ершаков и Сиражутдин прохаживались по дорожке, выложенной серой плиткой.
– Получается, этот паренек…, – произнес Ершаков, тщетно поправляя разметанные ветром волосы.
– Ислам, – напомнил Сиражутдин.
– Да, Ислам. Получается, он решил отомстить за брата.
– Судя по всему.
– Недолго мщение длилось. До ближайшей поляны.
– Угу, – кивнул Сиражутдин.
– А кто его слил-то? Ну, и тех четверых с ним.
– Без понятия. Говорят, какой-то друг семьи.
– Друг семьи? – переспросил Ершаков.
– Ну, так говорят. А как на самом деле…
– И что теперь с этим другом?
– Вроде, пропал.
– Пропал?
– Угу.
– Интересно…
– Классическая ситуация, – отреагировал Сиражутдин, – Друзья сливают друзей, родители – детей, дети – родителей. Круговорот зла в отдельно взятом регионе.
Через пару дней Ершаков несколько раз набрал Аминат, но в трубке звучало механическое «абонент находится вне зоны доступа». Потом подумал, не съездить ли в Губден в свободное время, – текст надо было заканчивать, – но ему написали из Москвы, поручили срочное задание и, в итоге, он так и не собрался.
Уже в ноябре, когда на море регулярно штормило, а город накрыло холодом, ему позвонили. Ночью. Сон у него был чуткий, поэтому он в ту же секунду подскочил.
– Алло, – на той стороне молчали, – Говорите, я слушаю.
В ответ раздались гудки.
– Твою мать, – выругался Ершаков, затем проверил список входящих и увидел номер Аминат.
Перезванивать не стал. За окном, во тьме, начинался дождь.
Екатеринбург, август – сентябрь 2022.
Денис Колчин
Родился в 1984 г. в Свердловске. Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Публиковался в журналах «Урал», «Новая Юность», «День и ночь», «Знамя», «Звезда», «Октябрь» и др. В качестве военного корреспондента работал на Украине (2014), Северном Кавказе (2015–2019), в Нагорном Карабахе (2020). Автор книг: «Подготовительный курс» (стихи, 2017); «Кинжалы и гранатометы. История войны на Северном Кавказе. 18–19 вв.»; «Фронтир» (изд. «Кабинетный ученый», 2021). Живёт в Екатеринбурге.